Ничего себе, «великая милость»!
— Прошу слова, непобедимый хан! — из освещенного факелами круга неожиданно донесся возглас отчаяния. На закричавшего нукера, с немым укором и презрением посмотрели даже лежавшие рядом товарищи по несчастью.
Кхайду поморщился, но процедил сквозь зубы:
— Говори. Если тебе есть что сказать.
— Я прошу не за свою никчемную жизнь, непобедимый хан, — смертник старался говорить, по возможности сохраняя достоинство. — Я прошу за своего господина и за твоего верного тысячника Шонхора. Он никогда не слыл трусом.
— У стен Вроцлава он обрел такую славу, — жестко заметил Кхайду.
— Мой господин отправил на штурм польской крепости всех своих воинов, почти не оставив при себе охраны! Его хотели пленить! Если бы мы не отступили за осадный частокол…
— И для тебя, и для твоего господина было бы лучше, если бы вы этого не сделали, а просто отбили бы атаку, — сурово произнес Кхайду. — В том бою даже ханьский старик вел себя достойнее, чем вы. А ведь он ученный муж и не обязан был ввязываться в схватку.
— Непобедимый хан! У нас не было иного выхода! Лесные разбойники пробились к моему господину. Один из них, которого я почему-то вижу сейчас здесь, сорвал с его груди твою серебряную пайзцу.
— Если твой господин позволил сделать это, значит, пайзца была дарована недостойному. Всё!
Хан взмахнул рукой. Из-за его спины выступил крепкий хмуролиций воин с длинной тяжелой дубиной в руках. Воевать такой оглоблей было бы несподручно, биться в палочном бою на Божьем Суде по Польской Правде — тоже. Видимо, дубина предназначалась для другого.
— Палач, — прошептал Бурангул.
Дмитрий тихонько присвистнул:
— Ослопом хребты ломать будут?
Ему не ответили. И так все было ясно.
— Непобедимый хан! — еще раз воззвал нукер без особой, впрочем, надежды, — Я прошу…
— Замолчи! — разъяренный рык пронесся над освещенным кругом. Нет, это не хан потерял терпение. На своего подчиненного орал сам тысячник Шонхор. — Перестань позорить себя и меня, песий сын, и прими смерть достойно.
Нукер осекся на полуслове и покорно уткнулся лицом в землю. Он стал первой жертвой палача. Описав широкую дугу, дубина обрушилась на спину воина. Короткий вскрик. Хруст человеческого позвоночника был сродни звуку, что издает в тишине леса толстая, но подгнившая ветка под лошадиным копытом.
Еще удар, еще вскрик, еще хруст.
А вот третий нукер даже не вскрикнул.
Человек с дубиной перебивал позвонки с одного удара, оставляя жуткие, но, действительно, практически бескровные вмятины на спинах.
Нет, это уже слишком.
— Непобедимый хан! — Бурцев шагнул вперед, раздвигая факельщиков.
Два кривых клинка в мгновение ока скрестились под его подбородком, преградив путь. Бурцев ощутил, насколько хорошо отточены изогнутые лезвия.
Теперь все смотрели только на него. И воины, толпившиеся за плотным оцеплением, и факельщики-стражники, и свита хана, и сам хан, и приговоренные к смерти. Даже палач, прервав работу, озадачено обернулся. Только три человека с перебитыми спинами глядели куда-то в ведомую лишь им одним даль. Они еще были живы. Но им уже было все равно.
— Непобедимый хан! Прошу слова!
Брови Кхайду чуть приподнялись. Потом сдвинулись. И все же хан кивнул бывшему полонянину.
Сабли, впившиеся в горло Бурцева, скрежетнули друг о друга, расползаясь в стороны. Он тронул шею рукой. Кровь. Располосовали-таки кожу, бусурмане. Ладно, могло быть и хуже.
— Что ты хочешь сказать мне, русич?
— Только одно, непобедимый хан. Ты казнишь воинов, которые храбро бились под Вроцлавом. Я могу засвидетельствовать это.
— Храбро? — по губам хана скользнула недобрая улыбка. — Если ты, русич и твои польские друзья не полегли там все до единого, значит, недостаточно храбро. Если пайзца Шонхора оказалась в твоих руках, значит, недостаточно храбро. Если сгорели мои осадные орудия и горшки с зажигательной смесью, значит, недостаточно храбро. Это должно быть ясно даже глупцу!
Последнюю фразу Кхайду выкрикнул, обращаясь уже не к Бурцеву — ко всем собравшимся. Оратор, блин…
Назад, за факелы, Бурцева втянули в четыре руки Дмитрий и Бурангул.
— Дурень, ты в своем уме? — русский десятник таращил глаза и раздувал ноздри. — Ишь, чего удумал. Лезть в круг и перечить хану. Ты ж сам за малым в том кругу не остался. Казнили б под горячую руку — и дело с концом.
— Считай, что тебе повезло, — поддержал товарища Бурангул. — Отделался царапиной на шее, а мог бы и головы лишиться. Ты ведь не знатный нукер, — хребет ломать тебе не станут.
Кхайду тем временем вглядывался в лицо опального тысячника. Палач растерянно переминался рядом. Приказа продолжать казнь он не получал.
— Встань, Шонхор! — наконец, приказал хан.
Тот медленно поднялся. Глаза не выражали ничего. Абсолютно.
— За тебя просят уже второй раз, Шонхор. И знаешь что? Если пожелаешь, я сохраню тебе жизнь.
Осужденный побледнел.
— Я могу поступить по примеру предков, с позором изгонявших трусов в Великую Степь. Ты волен уйти из лагеря, Шонхор. Ты пойдешь пешком, без лошади. У тебя не будет оружия и доспехов. Только колчан, набитый не стрелами, а конским навозом. Жители войлочных кибиток будут оплевывать тебя. Враги нашего народа станут охотиться за тобой. Что ты выбираешь? Позорное изгнание или бескровную смерть?
Тысячник не ответил. Он просто лег на землю у ног палача.
Кхайду кивнул. Дубина взлетела вверх и опустилась. Еще один хрусткий звук нарушил тишину.
Бурцев поймал взгляд угасающих глаз, обращенных в его сторону. Увы, жизнь из человека с перебитым позвоночником уходит слишком медленно. Бурцев отвел глаза.
— Больше желающих вступиться за того, кто заслуживает смерти? — Кхайду-хан оглядел толпу.
Толпа молчала. Факелы чадили. Палач работал. Скоро все было кончено.
— Надо отдыхать, — проговорил Бурангул, — Идемте.
— А как же они? — Бурцев растерянно указал на казненных. Уже казненных, но еще живых людей.
— Они умрут. Не сразу, но скоро. Их тела оставят на съедение зверям и птицам. Не стойте долго возле этих тел, русичи. Здесь место плохой смерти.
Что ж, надо отдыхать — Бурангул прав.
Впрочем, толком отдохнуть в ту ночь не удалось никому. Под утро о Шонхоре и его воинах забыли напрочь: на лагерь напали поляки.
Глава 53
Это была дерзкая и яростная атака. Небольшой отряд — сотни полторы всадников — стремительно налетел со стороны леса. Под прикрытием подлеска и густого тумана полякам удалось подобраться к вражескому стану почти вплотную. Привычные к лесному бою, они расстреляли из арбалетов конный сторожевой отряд: с десяток людей и лошадей, утыканных короткими стрелами, повалились в мягкую хвою и мох, так и не успев поднять тревогу. Затем без шума и суеты была вырезана охрана на краю лагеря. Только после этого нападавшие размотали тряпки с конских копыт и вырвались из предутреннего тумана, подобно бесам из преисподней. Боевые кличи поляков слились с криками вопли избиваемых кочевников.
Бурцев вовремя выкатился из засаленного «спальника». Ох, как вовремя! Покинутые им шкуры — дурно пахнущие, но такие теплые и уютные — пронзил арбалетный болт.
Дмитрий оказался еще расторопней: новгородец уже стоял на ногах в полном боевом облачении. Кольчугу десятник, в отличие от Бурцева, на ночь не снимал, а щит, шлем и меч всегда держал под рукой.
— Поляки! — рявкнул Дмитрий. — Всем к бою!
Бурцев тоже подхватил саблю и щит. Шлем в поднявшейся суматохе кто-то запнул невесть куда.
Вокруг суетились русичи и люди Бурангула. Татарский сотник что-то кричал, размахивал руками. Его стрелки, отбросив бесполезные луки со спущенными тетивами, хватались за копья и сабли. Кочевники, не привыкшие биться в пешем строю, пытались поймать напуганных лошадей и падали, сбитые вражескими конниками.
Мимо Бурцева вихрем пронесся всадник с золотыми рыцарскими шпорами и в кастрюлеобразном шлеме. Польский меч ударил в железную нашлепку в центре щита, отскочил. Бурцев пошатнулся. Рыцарь умчался дальше. Зарубил монгольского воина, запутавшегося в спальных шкурах, свалил приземистую мохнатую лошадку без седока.
Поляки рубили и кололи с яростью одержимых. И людей, и коней.
«Неужто Освальдовцы?!» — встревожился Бурцев. Добжиньский рыцарь на поверку оказался преизрядной свиньей, но все-таки биться с недавними союзниками не хотелось.
Впрочем, нападавших было слишком много. В лесном лагере Освальда не набралось бы столько хорошо вооруженных конных воинов. И потом… Добжинец там был единственным рыцарем, а здесь их десятка полтора-два. И каждый со своими оруженосцами… Нет, в эту атаку поляков вел другой вожак — не менее отважный и опытный, но другой.
Нападавшие широкой дугой продвигались от леса, вырубая все на своем пути. Скакали в три ряда. Впереди — рыцари, за ними — конные арбалетчики кнехты и оруженосцы, прикрывавшие панов с флангов. Последними мчались слуги с факелами. Когда они успели запалить огни — в лесу или уже в лагере, сунув приготовленные факелы в дотлевающие костры часовых — Бурцев так и не понял. Но в предназначении огня сомневаться не приходилось. Факельщики, следовавшие по расчищенному рыцарями пути, старались поджечь все, что попадалось под руку. В лагере уже пылало пара десятков палаток простых воинов и шатер какого-то знатного нойона.
Скоро, совсем скоро поджигатели доберутся до мешков с порохом и бомбами Сыма Цзяна. И вряд ли они сами понимают, что произойдет, если в турсуки с «громовой смесью» сунуть пылающий факел.
Пешие русичи и татары Бурангула сдерживали натиск польских рыцарей, используя груду мешков в качестве баррикады. Прямо-таки Бой на пороховой бочке!
Бурцев бросился в самую гущу схватки. Туда, где копыта огромного коня топтали турсуки. На жеребце сидел всадник в шлеме-ведре, украшенном жутковатыми рогами. Видел Бурцев уже этот шлем. И герб на щите — черного орла на желтом фоне и белого льва — на красном — тоже имел удовольствие лицезреть. Герб Куявии. Герб князя Казимира, похитившего Аделаиду… Пришло время рассчитаться, княже. За все рассчитаться.