Кхайду ответил спокойно:
— Лучники были готовы и ждали моей команды. Но помочь стрелами воинам, уже сошедшимся с врагом в рукопашной схватке, нельзя. Можно или не стрелять вообще или стрелять, чтобы перебить всех без разбора и тем попытаться спасти гремучий порошок. Мне советовали второе…
Кхайду взглянул на китайца. Сыма Цзян опустил глаза.
… — но я выбрал первое, Вацалав. Тех, кто отступает под натиском врага, я караю. Тех, кто храбро сдерживает натиск, я милую и воздаю героям должные почести. Иначе мне не будет веры среди воинов. А вера — она важнее громовой смеси.
Бурцев замер, ошарашенный. Выходит, они бились с поляками под прицелом ханских лучников!
— Ты достойно проявил себя в бою, Вацалав. Ты обратил в бегство польского нойона и его нукеров. Ты остановил всадников с факелами и уберег гремучий порошок. Ты истинный богатур, русич.
Бурцев усмехнулся. Богатур, значит? Вот откуда пришло на землю святорусскую грозное слово «богатырь»… Ладно, раз не суждено стать рыцарем, побудем пока богатуром. Впрочем, одним «богатурством» дело не ограничилось.
— Твои соплеменники после гибели Федра-богатура так и не выбрали себе предводителя. — Кхайду-хан окинул взглядом русичей. — А не пора ли сделать выбор? Сегодня. Сейчас.
Новгородцы одобрительно загудели.
— Вижу, храбрые русы уже готовы выполнять твои приказы, — продолжал Кхайду. — Это хорошо. На таких воинов можно положиться. Отныне ты — мой юзбаши, Вацалав, и воевода всей русской дружины.
Бурцев поклонился, без особой, впрочем, радости. Юзбаши так юзбаши. Нет, ханская милость — конечно, приятно. Но Казимир-то ушел. Посланный вдогонку отряд степняков вряд ли достанет куявского князя в польских лесах. И Аделаида по-прежнему находится в руках похитителей. Тут не то что сотником — да хоть тысячником, хоть темником ханским стань — все едино. А был ведь такой шанс сорвать свадьбу куявского князя и малопольской княжны. Та-а-акой шанс! Завалить женишка — и дело с концом. Не завалил…
— Ты недоволен, Вацалав? — нахмурился Кхайду-хан. — Ты не желаешь вести в бой людей, которые поверили в тебя?
— У них есть более достойные вожди, хан. — Бурцев кивнул на Дмитрия.
— Не дури, Василь, — прогудел десятник. — Не гневи понапрасну ни меня, ни хана. Новогородцы тебя признали своим воеводой, так что и ты уж не откажи. Не обижай робят.
Бурцев обреченно вздохнул. В западных дружинах и рыцарских отрядах во главу угла ставилось знатное происхождение. Неблагородный человек, будь он хоть семи пядей во лбу, не мог отдавать приказы. Только подчиняться. Здесь же все иначе. Выбиться в люди хваткому, смелому и сообразительному воину татаро-монгольской армии гораздо проще, даже если предки не проторили ему широкой дороги к славе и богатству. Вот и у Бурцева карьерный рост — налицо. Совсем недавно он был бесправным пленником, а теперь — нате вам, пожалуйста: сотник-юзбаши и воевода в одном лице. Этак и самого хана подсидеть недолго.
— Хрен с вами, — негромко пробормотал Бурцев.
Новгородцы заулыбались. Кхайду понял, что предложение принято. Тоже довольно осклабился. Хан, кажется, не горел желанием казнить за непослушание своевольного, но перспективного воина.
Кхайду повернул коня к своему шатру. Нукеры-гвардейцы последовали за своим предводителем. Среди пороховых россыпей остался только Сыма Цзян. Желтолицый старик, оглядывая разоренное пороховое хозяйство, сокрушенно качал головой.
Принимая командование, Бурцев наивно полагал, что под началом сотника-юзбаши состоит именно сотня бойцов, ну, может быть, плюс-минус лапоть, то есть, рота или около того. Однако четкое деление на десятки-арбаны, сотни-ягуны и тысячи-минганы усматривалось лишь в татаро-монгольских туменах. Так, поредевший после схватки с куявцами отряд Бурангула Кхайду-хан дополнил воинами из другой потрепанной в боях сотни. В результате получилась полноценная рота «конострелков».
Союзников же татаро-монголы редко мешали со своими воинами и в этом, пожалуй, был определенный смысл: управлять в сражении разноязыкой ратью, привыкшей и воевать по-разному, все-таки проблематично. А посему союзники дробились на десятки и сотни самостоятельно, и зачастую образовывали особые воинские единицы.
Свою дружину русичи именовали не сотней-ягуном, а полком. По давней новгородской традиции, состоял он приблизительно из двухсот воинов конной рати с запасными лошадьми. Как растолковал Дмитрий, в Новгороде вообще имелось лишь два рода войск: рать конная и рать пешая или ладейная, то есть передвигавшаяся на ладьях. Как таковые, отсутствовали даже лучники, которым положено завязывать сражение. Луками и арбалетами в той или иной мере владели все воины, но перестрелкам с врагом они всегда предпочитая рукопашную.
Хотя новгородский «полк» и понес потери, все равно таким количеством людей Бурцеву командовать еще не приходилось.
— Привыкнешь! — подбодрил его Дмитрий. — Главное, что новгородцы тебя зауважали. Ну, осваивайся пока, а я пойду. Мои ребята тут нашли раненых куявцев — двух кнехтов и факельщика. Надо бы отвести их к Кхайду. Может, расскажут чего…
— Иди, — согласился Бурцев. — Мне тоже тут нужно…
Как на древнерусском сказать «перетереть базары», он не знал.
— Надо мне, в общем…
Бурцев направился к Сыма Цзяну, который уже суетился среди трупов и потоптанных турсуков, аккуратно сгребая рассыпанный порох в пустые мешки и мешочки.
— Эй, Поднебесная! — негромко окликнул Василий по-татарски. — как там тебя, Сёма Цзянов…
Пожилой китаец поднял голову. Вблизи он казался еще старше. Такому место не в походе, а в мягкой постели с «уткой» под кроватью.
— Что угодно, великая юзбаши Васлав? — улыбка китайца напоминала сейчас глубокую морщину на и без того смятом желтом лице.
— Дед, это ты подбивал хана засыпать нас стрелами вместе с поляками?
Ротовая морщина азиата стала шире. В ней появились зубы. Весьма даже неплохие для такого возраста — крепкие, острые. Китаец поднялся. Он едва доставал седой макушкой до груди Василия.
— Порошок грома и молнии сотворять чудеса, юзбаши Васлав. — Китаец, по своему обыкновению, смешно коверкал татарскую речь. — Моя порошок крушить любая каменя и броня. Моя порошок вселять ужас в сердца врага. Моя порошок нужен, чтобы всегда был победа. Злая поляка поджигать моя порошок. Без порошок нет победа…
— Вообще-то для победы нужны еще и воины. Причем, живые. С одним порошком много не навоюешь, старик.
— Воина у хан Кахайду много, громовой порошок мало, храбрая русича, — упрямо твердил китаец.
Бурцеву захотелось отвесить ему пару оплеух, чтоб раз и навсегда вышибить из ханского советника эту махровую азиатчину. Генералы всех времен и народов, которые ни в грош не ставят солдатские жизни, были ему крайне несимпатичны. Но ведь не драться же со стариком, в самом деле!
Китаец тем временем вновь склонился над пороховыми россыпями.
— И все-таки, дед, — Бурцев склонился к старику, тронул за плечо, ощутимо сжал пальцы, намереваясь тряхнуть для острастки легкое сухое тело. — Впредь будь любезен, не давай хану подобных советов. Иначе я за себя не руча…
Дедок чуть изогнулся, как бы поворачиваясь к Бурцеву, а как бы и нет. Одно-единственное неуловимое движение — и в следующее мгновение ноги вдруг утратили опору, а под обеими коленками заныло. Удар старого китайца был резким, сильным и точным
Глава 56
Такой прыти от безобидного на вид старичка Бурцев не ожидал. Потому, и не успел сразу среагировать должным образом. Со стороны, наверное, было похоже, будто он просто поскользнулся в луже неподсохшей еще крови. По крайней мере, никто не спешил их разнимать.
Ничего ж себе, приемчик! А ведь дедок, пожалуй, и убить может, если дотянется до жизненно важных точек. Боевой инстинкт рукопашника сработал на автомате. Бурцев перехватил твердые пальцы, уже сложенные в жесткий пробивной клюв, резко крутанулся в пороховой пыли, рывком подтянул Сыма Цзяна поближе. Обвил правую руку противника ногами, взяв китайца на болевой захват. Дед шумно вдохнул, однако не закричал.
Принуждать пожилого соперника к этому Бурцев не стал. Все равно клюв из трех пальцев уже утратил упругость стальной пружины и колючую прочность копейного острия — рука Сыма Цзяна расслабилась. Бурцев отпустил китайца.
Кряхтя и охая — больше для виду, чем по необходимости — старик поднялся. Встал на ноги и ошеломленный Василий. Под отбитыми коленками сильно болело.
— Ты чего, дед? Белены объелся?
— Моя видела воина разная клана и школа, — проскрипел китаец, — И никто-никогда-никакая не разговаривала с моя так непочтительно, как твоя, Васлав.
Вот те на! Ушуиста великого и ужасного обидели!
— Ладно, извини, отец, — примирительно сказал Бурцев. — Но уж и ты меня понять постарайся…
Китаец будто и не слышал:
— Да, никто-никогда-никакая о не позволяла себе такая непочтительность. Но и ни один воина еще не могла моя остановить. Твоя манера боя очень интересный. У каких мастеров твоя обучалася? И какой стиль твоя дралася?
Бурцев усмехнулся:
— Мастеров было много, отец. Ну, а стиль… Десанта-омона-рукопашка — такой вот наш стиль.
Старик уважительно закивал.
— Большой стыд на моя седина. Моя не знайся такой школа.
Бурцев развел руками — что ж, мол, тут поделаешь.
— Твоя опасная противника, — и без того узкие щелочки глаз сузились еще сильнее. — Больше опасная, чем русича Деметрий.
— Ты что, и с Дмитрием тоже дрался?
Бурцев усмехнулся. Любопытно было бы посмотреть спарринг бугая-десятника с тщедушным китайцем.
— Не дралася. Только наблюдалася. Моя здесь вообще ни с кем не дралася. Другая моя задача.
— И какая же у тебя задача, отец?
— Громовая горшка делать, — начал загибать пальцы сСыма Цзян. — Огненная горшка делать. Стреломета и стенобитная машина делать…
— Требюше, небось, тоже твоих рук дело? — поинтересовался Бурцев.
— Три-бу-шэ?
— Ну, здоровенная такая махина. Типа журавля колодезного. Та, что самые большие каменюки по вроцлавским стенам швыряла.