– Прогуляемся? – предложил Пак. – Я знаю, где делают отличный кимпаб.
Я медленно кивнул. Все это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Простые парни из района Мапо-гу знают: ничего в жизни не дается просто так.
– А что забирает Лис? – спросил я, опять вспомнив о нем.
Пак заколебался:
– Ничего особенного. Ты же видишь, я жив-здоров.
Какое неприятное чувство, острое, как игла. Житейский ум, который вырабатывается от ударов судьбы и многократных встреч лба и граблей, развернул в моей голове транспарант с лозунгом: «Он тебя использует, ты пожалеешь». Но…
– Ладно, веди, – сказал я как можно равнодушнее.
Пак выключил лампу, забрал книгу и пошел на выход, я заторопился следом. Женщина c поклоном приняла у него книгу, и ее суровое лицо приняло нежное, девически-мечтательное выражение. Я ей даже позавидовал – она видит того, красивого Пака, а я…
– Благодарю, госпожа Кан, – сказал Пак. – Если мне снова понадобится зайти, я вам позвоню.
Женщина закивала с таким энтузиазмом, что сразу было ясно: задержаться на работе по просьбе Пак Ин Сона ей в радость.
– Часто сюда ходишь? – спросил я, когда мы вышли в летние сумерки.
– После сделки я изучал все, что связано с Лисом. Эта библиотека недалеко от учебного центра, тут большой фольклорный отдел.
– Вчера ты тоже сюда шел?
– Хён, – перебил Пак, широким шагом удаляясь от библиотеки. – Отстань, а?
Он вытащил из кармана вейп и с наслаждением втянул пар с арбузным запахом. Проследив за моим взглядом, Пак расслабленно протянул вейп мне. Я помотал головой.
– Да ладно, жить вообще вредно! Попробуй, ничего с тобой не будет.
– Мне это не нужно, чтобы хорошо себя чувствовать, – выдал я ответ, достойный какого-нибудь унылого заучки.
Пак оскалил зубы:
– Серьезно, ты случайно не католик?
Я промолчал, и брови Пака поползли вверх.
– Ты католик?! А вам можно на сцене выступать?
– Нам все можно.
– Что, у тебя и девушка есть?
– Нету.
– Почему? – искренне удивился Пак. – Сейчас тебя скорее всего заставили бы с ней расстаться, чтобы посвятить себя карьере, но до этого… Не верю, что никто не рвался носить одинаковые с тобой кепки и отмечать в парном приложении, сколько дней вы встречаетесь.
– А у тебя? – спросил я. – Я думал, ты сбегаешь из учебного центра, чтобы с девушкой увидеться.
Пак подавился паром:
– С чего ты взял?
Не мог же я сказать, что из фанфиков! К такой откровенности я был не готов – слишком настораживала его внезапная доброта. Видимо, нож мне в спину воткнет все-таки он.
Пак убрал вейп и нацепил черную медицинскую маску – чтобы прохожие не узнали. Мы молча дошли до конца улицы, свернули на другую, и в конце концов оказались на набережной. Я мысленно прикинул, где мы. Ханган пересекает город с востока на запад, район Тонджакку – это на южном берегу. Получается, если смотреть на воду, то к северу будет мой Мапо-гу. Я глянул туда, как моряки смотрят на горизонт, представляя дом родной.
В центре набережные Хангана выглядят классно, там куча дорогих ресторанов и крутая подсветка, а на окраинах пейзаж у воды становится попроще: жилые дома, вагончики с уличной едой, местами разбитые велосипедные дорожки. Здесь асфальт был целый, редкие велосипедисты энергично крутили педали, пролетая мимо нас. Скамейки были заняты парочками, которые вышли на вечернюю прогулку любоваться закатом и звездами.
Пак оперся о перила и уставился на отражение береговых огней в темной воде. Лица я не видел, только затылок и торчащие под майкой лопатки.
– Зачем ты заключил сделку? – спросил я. – Да, внешность у тебя не фонтан, но мог бы просто операцией исправить, как другие.
Пак испепелил меня взглядом через плечо:
– Ой, ты такой умный. Голос у тебя не фонтан, но мог просто музыке пойти учиться, как другие.
– Извини, – примирительно сказал я и облокотился на перила рядом с ним. – Но серьезно, зачем?
– Я с детства в шоу-бизе. Нормально выглядел, хорошо пел, меня даже продюсеры из Ульсана в Сеул забрали. Пахал как проклятый, а лет в тринадцать вырос быстро, но как-то тупо. Уши эти, лицо непропорциональное, прыщами покрылся, форма глаз так себе, еще и вес набрал. Сейчас похудел уже. Меня хотели из стажеров выгнать, и тут подходит ко мне на улице парень в ханбоке и… – Пак криво усмехнулся. – Уговорил он меня секунд за пять. Я же больше ничего делать не умею, только петь и танцевать.
– Как Иссумбоси, – улыбнулся я. – Это японская сказка, мне мама в детстве рассказывала.
– Ненавижу японцев. Проклятые колонизаторы, я даже аниме не смотрю. Ладно, чего там с ним было?
– Иссумбоси был страшненький мальчик-с-пальчик, зато любил петь и танцевать. Решил пойти на поиски приключений, из чашки сделал себе лодку, а из палочек для еды – весла. Устроился служить к министру и женился на его дочери.
– И как ему это удалось? – спросил Пак, совершенно не впечатленный историей.
– Он нашел молоток счастья, который желания исполняет.
– Ну конечно. Без этого страшненьким неудачникам ничего не светит. Все, я поверить не могу, что ты утешаешь меня японской сказкой! Идем поедим.
– Денег у меня нет, – виновато сказал я.
Пак вяло махнул рукой:
– У меня их столько, что за две жизни не потратить. Главное не назови кимпаб роллами, как япошки, а то я тебя прибью.
Мы дошли до вагончика, который примостился под огромными кленами на набережной. – Мне самый острый кимпаб, – сказал я. – Мама всегда говорила, острая еда помогает от стресса.
– Ты в стрессе? – делано удивился Пак. – С чего бы? Ладно, дайте нам два самых острых.
Мы молча ели, не зная, что друг другу сказать. После унылой кормежки в кафе учебного центра остренький кимпаб с говядиной и кунжутным маслом полностью захватил мое внимание и позволял хотя бы не смотреть на Пака каждую секунду.
– Ты знаешь других таких, как мы? – все-таки спросил я, когда мы закончили.
– Кроме генерального – нет. Ну, или не замечаю. Ладно, уже поздно, пора в общагу.
– Прикольно ты это место называешь.
– Официально это учебный центр, но мы с ребятами жили вместе, когда были стажерами. Не здесь, нам снимали крохотную квартирку, мы там в одной комнате на походных матрасах спали. Короче, с тех пор любое место, где мы вместе тусуемся, для нас «общага», хотя жить в учебном центре по двое в комнате, как другие группы, мы отказались наотрез. Мы все редкостные индивидуалисты – может, с этого наши проблемы и начались?
Я искоса глянул на него, не сказав, что помню, как выглядела их комнатенка с матрасами, из документалки про восхождение «Тэянг» к славе. Все участники начинали как талантливые дети, которых выбрали продюсерские центры. Потом они несколько лет были стажерами, смиренно работали до седьмого пота, учились петь и танцевать, и наконец из стажеров собрали группу. В той документалке все четверо были юными и счастливыми: попасть в настоящую группу было их мечтой, они постоянно кланялись оператору, смущенно смеялись, благодарили продюсера и говорили о своей дружбе.
– Почему ты злишься на Кибома? – спросил я. – Он ведь с самого начала был с вами.
– Еще одно слово про Кибома, и я тебе не помощник. Ясно?
– Ты сам вчера про него говорил, – осмелел я, вспомнив, как Бао снимала наше фальшивое знакомство.
– Я наши задницы спасал вообще-то, – прохладно сказал Пак. – Фанаты грустят по Кибому, сразу они тебя не примут. Надо было изобразить, что мы переживаем. Столбом ты стоял очень натурально, не выглядел слишком наглым. Если тебя не выпрут, эта запись будет отлично смотреться.
Мир группы казался таким ярким и теплым, пока смотришь на него со стороны, – а вблизи парни на ножах и друг с другом, и даже с беднягой Кибомом, которого тут вообще нет! Я-то думал, когда ты знаменитость, у тебя все круто, а вот поди ж ты…
В общагу – мне хотелось называть вещи так, как называл их Пак, – мы вернулись уже в темноте. Никаких задушевных разговоров по дороге не вели: перебросились парой реплик о музыке, о собаке, которая прошла мимо, о том, какое жаркое выдалось лето. Я думал, мы разойдемся спать, но Пак направился в репетиционную студию – ту самую, где я утром мучился от скуки с преподом по вокалу.
– Петь ты не учился, это ясно. – Он сел на большой черный ящик усилителя. – В музыкальную школу не ходил, второй голос держать не умеешь. Но ты обаятельный, у тебя запоминающийся тембр и энергичная, напористая подача. Короче, ты как страшненький, но киногеничный актер: вроде и отстой, и оторваться невозможно. Мне даже не каждую минуту хотелось тебя убить, когда мы пели вместе.
– Ну спасибо, – пробормотал я, не зная, радоваться или обижаться.
Мы опять затянули «Не влюбляйся» – без микрофонов, просто так. Пак на каждой строчке прерывал меня и показывал, как надо. Мешало то, что сам я по-прежнему слышал свой голос идеальным, но Пак оказался терпеливым учителем. Это было неожиданно: в обычной жизни он был вечно раздраженным, а в студии – неутомим и сосредоточен, как герои фильмов про легендарных музыкантов. Даже вейп ни разу не достал! А я пытался расслышать сквозь иллюзию свой настоящий голос и остро чувствовал уходящее время. Завтра к ночи меня тут уже не будет. Конечно, хорошо вернуться в безопасную, знакомую жизнь, но…
– Ты должен справиться, – сурово сказал Пак, когда мы окончательно выбились из сил. – Не сдавайся заранее, так делают только слабаки.
И пошел на выход: ни «до завтра», ни «спокойной ночи». Я растерянно смотрел ему вслед: неужели он правда верит, что я могу впечатлить генерального директора своим слабым голосом? А главное – танцы, это уж вообще безнадега.
Свои шансы пройти прослушивание я оценивал как ноль из ста, но как бы хотелось уйти с высоко поднятой головой! Показать Паку, что он не зря потратил на меня время. Но для этого придется… Я бережно выключил в студии свет – электричество дорого стоит, нельзя его разбазаривать – и помчался в жилое крыло.