Я стоял на парковке здания «Ай-Интертейн» и смотрел, как все уходят. Линхо спешил к такси, пританцовывая на ходу какой-то легкий хип-хоп. Джо важно загрузился в свой черный джип, помахал нам всем на прощание и сразу врубил музыку. Пак шел к знакомой до боли машине, уткнувшись в телефон.
«Вот, он очень занят, – сказал я себе. – У него куча друзей, ему есть чем заняться, он четко сказал, что я его достал. Ему пишет столько людей, он им даже на ходу отвечает, зачем мне выставлять себя идиотом? В другой раз спрошу, это же не срочно, будет куча других возможностей, сейчас просто неудачный момент, не буду его отвлекать».
И когда Пак уже сел в машину, я побежал через парковку. Он удивленно вскинул взгляд от телефона, одна нога все еще на асфальте, другая – в салоне. «У меня довольно мало времени, говори быстрее», – говорил весь его вид, от начищенных ботинок до галстука. Нам велели явиться прилично одетыми, а это он умел, как никто.
– Слушай… – задыхаясь, начал я. – Хочешь… Если хочешь, я с мамой там…
Да что ж я вообще ничего не продумал! Пак смотрел на меня, вопросительно подняв брови, окутанный той аурой успеха, за которую его годами любили фанаты.
– Закажу еду, – обреченно закончил я, мысленно устанавливая на своей идее могильный камень. – Праздновать. Ну, концерт и все такое.
– Ты просто невыносимо мямлишь, – холодно сказал Пак. – Можно сначала?
Если бы можно было в рамках приличия тихонько влезть под его машину, проползти под ней и бегом броситься прочь, я бы немедленно это сделал.
– Я хотел тебя пригласить сегодня вечером отпраздновать дебют группы, – выпалил я.
Говорить что-то такое, когда уже ясно, какой будет ответ, – это как наблюдать за огромным камнем, который вот-вот рухнет тебе на голову. Приход на кастинг в «Тэянг» по степени затраченной храбрости даже близко не стоял рядом с этой беседой.
– Я сегодня праздную в клубе с приятелями, – ответил Пак. – Девчонки, диджей, шампанское.
– О, конечно. Я понимаю. Короче, если… Ну, в общем, как-нибудь в другой раз. – К этому моменту я уже чуть не умер, поэтому торопливо закончил: – Классно тебе отпраздновать! Увидимся!
– Ты что, не кореец? – недружелюбно спросил Пак. – Когда кто-то говорит «нет», в половине случаев это значит, что ты плохо уговариваешь и надо стараться чуть получше. И какая же программа планируется на твоем мероприятии?
Он определенно насмехался.
– Сегодня первая серия какой-то дорамы про копов выходит, и я закажу классный ужин от моего шефа из кафе, – обреченно ответил я.
– Ужин из той забегаловки? – Пак картинно прижал руку к своей великолепной рубашке. – И мы будем смотреть телик? Я на такой улетной тусе никогда не бывал, уже мчусь отменять клуб с диджеем.
Я вздохнул и сделал шаг назад, а Пак захлопнул дверь. Потом открыл окно и высунулся в него.
– Во сколько?
– Что? – очнулся я.
– Ты издеваешься? Во сколько твоя вечеринка с лапшой от шефа?
– В… в семь, – брякнул я, чтобы сделать вид, будто хоть что-то продумал заранее.
Пак кивнул, нацепил темные очки и вырулил с парковки.
В тот вечер мы сидели втроем перед телевизором, окруженные пустыми тарелками, пакетами чипсов и банками газировки: мама сказала, что мне лучше не пить алкоголь после того, как я чуть не упал на концерте, до смерти ее напугав.
Когда закончилась серия дорамы про копов, мама переключила на другой канал и радостно ахнула: в передаче про культуру музыкальные эксперты в строгих костюмах разбирали наше вчерашнее выступление.
– О нет, умоляю, давайте выключим, – простонал Пак, упав лицом в подлокотник, но мама замахала руками.
– Я хочу посмотреть! Идите погуляйте и, ладно уж, купите себе пива!
Она подхватила с пола пакет чипсов, взяла палочки и начала хрустеть, завороженно глядя в экран. Я растроганно улыбнулся. Она по-прежнему не помнила ничего про нашу настоящую жизнь, но какая разница, если она все равно меня любит и готова по сотому разу смотреть нашу песню?
Пак с кряхтением выбрался из продавленного дивана и пошел на улицу. А я юркнул за свою штору и вытащил из шкафа обувную коробку – ту самую, которую обнаружил в прошлый приезд.
– Идем, я знаю отличный пустырь, – сказал я на улице, зажимая коробку под мышкой.
– С этой фразы должны начинаться ужастики. Ну пошли, пошли.
Мапо-гу горел вечерними огнями. За окнами тесно слепленных друг с другом трехэтажных зданий люди ужинали, смотрели телевизор, а над всем этим, далеко-далеко наверху, сияли крупные звезды. Самое удивительное лето в моей жизни подходило к концу. Уже начался сентябрь, но осень еще совсем не чувствовалась: листья не пожелтели, в футболке не холодно.
Мой любимый пустырь на самом деле был вытоптанной вершиной холма в неухоженном парке: я частенько сидел тут в выходные или поздно вечером, когда возвращался из кафе. Отсюда видно было далекий Ханган – черная полоса воды, а за ней – центр города с классными небоскребами. Обычно я смотрел на них и мечтал о чем-нибудь хорошем, слушая музыку в плеере. Иногда, правда, тут раньше меня оказывались парочки, бездомные или компании пьянчужек, но сегодня, к счастью, никого не было. Я быстро натаскал сухой травы со склонов холма – в конце лета ее полно. Яму под костер давным-давно вырыли в центре пустыря выпивохи, которые иногда жарили тут хлеб или куриные крылышки. В другом месте их за это арестовали бы, но полиция Мапо-гу давно устала бодаться с жителями из-за костров на холме.
Найдя несколько вполне приличных больших веток, я сел на землю и ловко развел костер – когда-то бездомные научили, а заодно показали, где прячут бумагу, зажигалку и керосин.
– У нас что, жертвоприношение намечается? – спросил Пак и опустился рядом.
Я запоздало подумал, что его дорогущие джинсы не предназначены для сидения на этой вечно измазанной углем земле, а потом с непрошеным теплом вспомнил, что он никогда не бережет вещи: телефон, одежду, машину, которая гордо припаркована перед домом моей матери на нашей тесной улочке.
– Это тебе, – сказал я и двумя руками, как подарок, протянул ему обувную коробку.
– Вряд ли стоит ждать, что там кроссовки из последней коллекции, да? – нервно фыркнул Пак, принимая коробку. – Умоляю, только не дохлая ворона!
Он открыл крышку так, будто и правда думал, что там кости хомяка или что-то в этом роде. Но внутри были просто вырезки из журналов, рекламные флаеры и парочка этикеток от бутылок лимонада. Все – с идеальным лицом Пак Ин Сона.
– Забавно, я теперь снова вижу их красивыми, – криво улыбнулся я, присмотревшись к содержимому коробки. – Видимо, когда ты отменил ваш договор, Лис сделал так, чтобы на старых фотках ты для всех выглядел прежним, а то была бы слишком большая путаница.
Пак перебирал вырезки, хмуря брови.
– Классная коллекция, но я не очень понимаю, что ты хочешь сказать.
Ох, как же тяжело говорить правду.
– Я был твоим фанатом. Ну, группы тоже, но в основном – твоим. Пять лет их собирал. Понятно, что есть интернет, так что даже не знаю, зачем все это покупал. Может, на случай, если наступит зомби-апокалипсис и всю страну отрубит от Сети. Я бы взял эту коробку, как самое дорогое, и отправился на поиски приключений.
– В чашке и с палочками вместо весел? – усмехнулся Пак, перебирая вырезки. – Спасибо. Это для меня много значит.
– Ты же презираешь фанатов.
– Только в плохую погоду.
Он с улыбкой достал вырезку из журнала времен образования группы. Линхо, Джо, Кибом и он сам, все с покрашенными в разные цвета волосами, семнадцатилетние и счастливые.
– Эту я оставлю. – Он сложил вырезку и бережно убрал в карман джинсов.
– За что ты обижен на Кибома?
Пак пожал плечами, глядя в огонь.
– Он признался, что у него депрессия. Мне после Лиса с каждым годом было все хуже, и к этому январю я уже всерьез выбрал мост, с которого, если что, можно прыгнуть. Тяжко жить, не чувствуя ничего хорошего. И что будешь психиатру объяснять? «Я продал радость оборотню, выпишите мне что-нибудь бодрящее»? Он бы решил, что я реально двинутый. А тут Кибом захандрил, лег в больницу, пролечился от депрессии и устроил этот свой феерический уход, который нашу группу чуть на тот свет не отправил. Гадство! После такого я точно не мог сказать: «Ой, кстати, мне тоже паршиво – может, все-таки стоит пойти лечиться». – Пак поморщился, будто сейчас заплачет. – Журналисты точно узнали бы, и это похоронило бы наш бренд, а правда в том, что я… – Он мокро втянул воздух. – Я люблю нашу группу. Очень люблю. И ненавижу трусость. Поэтому с моста так и не прыгнул – не мог ребят подвести. Поэтому меня жутко бесит, когда ты начинаешь песню о том, как уйдешь из группы. – Пак повернулся ко мне. Он не плакал, слезы просто блестели в глазах. – Только попробуй.
– Я не уйду, – сказал я, хотя до этой секунды еще ничего не решил. Но как я мог его подвести? – Обещаю.
Наверняка это решение заведет меня в дебри куда хуже, чем те, где я побывал, и все-таки на душе сразу стало легче. Я выбрал, куда идти, туда и пойду.
– Тебе ведь уже лучше, да? – спросил я. – С тех пор, как ты можешь радоваться.
Пак помолчал.
– Не сказал бы, что я это могу.
– В каком смысле? Ты же…
Он прерывисто вздохнул и опустил коробку себе на колени.
– Я… Ладно, правда за правду, да? – Он бросил в огонь свое фото, на котором рекламировал какой-то телефон. – Не вернул я себе душу.
В костер полетела рекламная кампания бренда зимней одежды. Я сглотнул.
– Тогда что ты сделал? – выдавил я, хотя уже понял ответ.
– Я вызвал Лиса, схватил его тень и приказал вернуть тебе крутой голос в обмен на мою фальшивую внешность. Один дар на другой – справедливый обмен, с этим даже Лис согласился.
«У тебя есть власть, ради тебя люди идут на жертвы», – сказал Лис.
У меня сдавило горло. Так вот что он имел в виду.
– Потому что твой голос мог спасти группу, – ответил Пак на незаданный вопрос и бросил в костер этикетки от лимонада. – И потому что я был тебе должен.