«Я про этот кошмарный „Кэверн“ даже не слышала, — вспоминает Мими. — Долго не могла отыскать. В конце концов просто пошла с толпой. Спустилась за ними по ступенькам, а там стоит этот парень, Рэй Макфолл, берет плату за вход. Мне, кричу, нужен Джон Леннон!.. Протиснулась внутрь, а там грохот стоит оглушительный. Потолок низкий, от этого еще хуже. Девицы набились как сельди в бочку, все стоят — руки по швам. Как я ни старалась, к сцене так и не пробилась. Если б пробилась, стащила бы его вниз. Потом пошла, с позволения сказать, в гримерную. Гримерная! Просто грязная каморка. Когда он под визг девчонок туда ввалился, сначала меня и не разглядел. Он ничего не видит без очков. Потом надел очки и узнал: „Мими?! Что ты тут делаешь?“ — „Очень мило, Джон, — сказала я, — просто замечательно“».
В тот день Мими проследила, чтобы после обеда Джон вернулся в колледж. Она всячески наседала, требовала, чтобы он продолжал учиться, бросил свои глупые забавы, получил нормальную профессию. Но запретить ему играть не смогла.
«Что ты несешь? — отвечал он. — Я не рабочий и никогда им не стану. Говори что хочешь, я не буду вкалывать с девяти до пяти».
А тут еще этот Гамбург. Значит, связь с Мими оборвется взаправду — Джон уезжал надолго, в другую страну. Мими помнит, как Джон старался заразить ее своим энтузиазмом. «Мими, это же прекрасно! Буду получать сто фунтов в неделю — здорово же!»
С гонораром он слегка загнул, но все равно — прекрасный вариант для пятерых подростков. Джон, разумеется, ухватился за удобный предлог бросить колледж. Он и так еле продержался там три года. Артур Баллард, который возился с Джоном больше всех, несколько раз спасал его от исключения. Джон провалил все экзамены, не получил никаких сертификатов и никаких дипломов, хотя в глубине души предполагал, что его возьмут назад, если с Гамбургом не срастется. И он расставался с Синтией.
«У группы появлялись поклонники, — говорит Синтия. — Я знала, что вокруг них крутится много девчонок, но никогда не волновалась и не ревновала. Мне казалось, я намного старше этих девчонок, у меня даже сомнений не возникало… Гораздо больше меня беспокоил Гамбург. Так далеко, очень надолго. Про ливерпульских девиц я понимала, но не знала, как обстоят дела в Гамбурге. В Гамбурге могло случиться что угодно».
11Гамбург
Гамбург — это немецкий Ливерпуль. Крупный северный порт. Жители грубоваты и неотесанны снаружи, но добры и сентиментальны внутри. Климат влажный и ветреный. Такой же гнусавый акцент, узнаваемый в любой стране мира. Даже географические координаты те же — пятьдесят три градуса северной широты.
Но Гамбург в два раза больше Ливерпуля и гораздо порочнее. На всю Европу он славен своей преступностью и сексуальной распущенностью. На Рипербане, центральной улице местного Сохо, больше стрип-клубов, чем на любой другой улице мира.
В 1960 году, когда туда приехали «Битлз», Джордж в свои сладкие семнадцать еще ни разу не целовался — ну, почти, — а порочный Гамбург был в расцвете порока. Имея статус свободного порта, во время алжирского кризиса город стал центром подпольной торговли оружием для Фронта национального освобождения Алжира. Это привлекло иностранных бандитов и деньги. В августе 1960 года построили Берлинскую стену, и множество авантюристов и просто нелегальных иммигрантов перебрались в Гамбург. Разразилась война банд, и ее средоточием стали гамбургские клубы. Официантов брали на работу не за умение обслуживать посетителей, а за физическую силу — в случае чего отбиваться от банды из соседнего клуба.
Аллан Уильямс сопроводил «Битлз» в Гамбург сам. На минивэне отвез их через Харидж и Хук-ван-Холланд. Джон запомнил лишь остановку в Голландии, где он решил что-то стырить из магазина.
Битлы были очень довольны: у них впервые завелись сценические костюмы — они же теперь все-таки профессионалы. Костюмы состояли из бархатных пиджачков, сшитых по просьбе Пола его соседом. Битлы собирались надевать их к своим прикидам тедди-боев — черным узким джинсам, белым рубашкам с черными галстуками-шнурками и остроносым туфлям. Волосы они, разумеется, по-прежнему зачесывали наверх и мазали бриолином а-ля Тони Кёртис.
«Нас встретил Бруно Кошмидер, — рассказывает Пит Бест. — Отвез нас в клуб „Кайзеркеллер“ — мы думали, что там и будем играть. Познакомились с Хауи Кейси[71], парнем из другой ливерпульской группы, которая приехала раньше… Нам понравилось. Спросили, когда сюда переедем, а Бруно ответил, что мы выступаем не здесь. Нас отвезли в другой клуб, „Индра“, гораздо меньше „Кайзеркеллера“. Полдвенадцатого ночи, а в клубе всего два человека… Нас провели в гримерную, по совместительству мужской туалет. Мы рассчитывали, что будем жить в гостинице, но нас отвезли в кинотеатр „Бэмби“ и показали, где будем спать. Прямо калькуттские трущобы. Но мы были молоды и безмозглы, так что не жаловались. Свалились и заснули как убитые».
Аллан Уильямс, задержавшийся в Гамбурге еще на несколько недель, говорит, что кое-кто в Derry and the Seniors взъелся на «Битлз». «Сказали мне, что я все порчу, привозя такое убожество».
«Индра» по-немецки означает «Индия». На вывеске клуба поперек улицы Гроссе-Фрайхайт был огромный слон. Клуб, однако, был маленьким и захудалым. Ребятам он не нравился — и тем более не нравились ночевки в кинотеатре «Бэмби».
«Мы ложились поздно, — вспоминает Джон, — и нас будил первый утренний киносеанс. Мы пытались пробраться в женский туалет, там было почище, но мимо нас туда перли толстые немки.
Сначала нас принимали весьма прохладно. Тогда менеджер сказал, что надо „наделать шоу“, как группа в клубе через дорогу. Ну, мы попробовали. Сначала немного трусили — клубы, крутая публика, все такое. Но мы были наглые, мы же из Ливерпуля и сами верили, что ливерпульцам нахальства не занимать.
Первый раз я „наделал шоу“, скача по сцене, как Джин Винсент. Каждая песня затягивалась минут на двадцать. И с тех пор мы наделывали шоу постоянно.
По-немецки спели всего раз, чтоб зрителей ублажить. Пол выучил „Wooden Heart“[72], очень популярную.
Мы играли все лучше, увереннее. Ну еще бы — опыт-то какой, мы играли ночи напролет. Нам было на руку, что они там иностранцы. Приходилось выкладываться, душу и сердце наизнанку выворачивать, чтоб они прониклись.
В Ливерпуле мы всегда выступали по часу, играли только лучшее, каждый раз одно и то же. А в Гамбурге приходилось играть по восемь часов — пришлось искать новую манеру. Очень громко — бам-бам, без перерыва. Немцы это обожали».
«Когда пошли слухи, что мы тут делаем шоу, — вспоминает Пит, — от посетителей отбоя не стало. Мы играли по семь вечеров в неделю. Первое время — практически без передышки до половины первого ночи, до закрытия, но потом мы выросли, повалил народ, и мы почти каждую ночь играли до двух… Часто видели драки. Как в кино: люди раскачивались на лампах, прыгали со столов».
Они приспособились отбивать такт ногами — получалось громче и подчеркивало ритм. Поначалу Пит не мог угнаться за остальными, так что за ритм-секцию отвечали все. Впрочем, Пит, как и остальные, вскоре многому научился.
Очень важно было «делать шоу». «Битлз», хоть и были рок-группой, в Ливерпуле вели себя довольно смирно. А теперь разнузданность на сцене всячески поощрялась — и с этим у Джона, конечно, не возникало проблем. Он делал шоу постоянно, скакал в экстазе и катался по полу, к вящему удовольствию местных рокеров, многие из которых уже успели стать поклонниками группы. В Гамбурге по сей день рассказывают истории о Джоне, и с каждым годом они все лучше и лучше.
«Тяжелая была работа, — говорит Пит, — но мы были просто пятеро парней, которым весело. То и дело выкидывали какие-то глупые номера. Приближалась зима, стало холодно, Джон носил кальсоны. Джордж поспорил на десять марок, что Джону слабо́ пройтись по улице в одних кальсонах. Джон вышел на улицу в кальсонах и темных очках и пять минут читал „Дейли экспресс“. Мы смотрели и со смеху чуть не умерли».
Но через два месяца клуб «Индра» закрылся: соседи пожаловались на шум. «Битлз» перебрались в «Кайзеркеллер». Сцена там была очень старая — по сути, просто доски на ящиках из-под апельсинов. Они решили, если ее проломят, им поставят новую. Скакали как ненормальные, «делали шоу», и сцена в конце концов обвалилась, однако новой они так и не дождались. Играли прямо на полу посреди зала.
«Я изрядно пил, — рассказывает Пит Бест. — А куда деваться? Посетители вечно присылали нам выпивку, — естественно, мы пили как лошади. И девчонок у нас было много. Мы быстро сообразили, что девчонок снимать — раз плюнуть. Девчонки есть девчонки, парни есть парни. Стало на сто процентов лучше. Были робкие и забитые музыканты — стали крутые профи».
В «Кайзеркеллере» работа была еще напряженнее. Группа, выступавшая там прежде, вернулась в Ливерпуль, и ее сменили другие ливерпульцы — Rory Storm and the Hurricanes. По контракту они играли каждый вечер по шесть часов, но теперь в клубе завелось две группы, и они чередовались. Однако перерывы получались слишком короткими — ничего не успеть, никуда не сходить, — и сеты длились фактически по двенадцать часов кряду.
«От постоянного пения болели связки, — говорит Джон. — Мы узнали от немцев, что можно не спать, если глотать таблетки для похудения, — ну, стали глотать». Эти таблетки были относительно безвредными, но затем ребята перешли на амфетамины, хотя, похоже, не сидели на них и особо не злоупотребляли. Однако тогда у них впервые пробудились интерес и любовь к наркотикам, пусть и умеренные. Вещества пробовали все, кроме Пита Беста, который наркотики презирал.
Они не выпускали ситуацию из-под контроля и принимали колеса лишь для того, чтобы оставаться на ногах, а не ради острых ощущений. Они хотели бодрствовать, потому что им нравилась такая жизнь: диким гамбургским подросткам они играли то, что хотели и сколько душа пожела