ны сингла, который выходил в марте.
«Пол сказал, раз уж мы в студии, нечего тратить время зря, надо по правде записать песню. Может, я что-нибудь сварганю? А у меня как раз дома были какие-то слова — ну, я и принес». Текст закончили в студии, при участии Нила и прочих. Джон им приблизительно объяснил, как он эту песню слышит, и они все скопом сочинили сопровождение — разобрали инструменты и играли, а киношники тем временем снимали свое кино.
Слова поменялись прямо на ходу: Пол не разобрал почерк Джона. Написано было «measured out in news», а вышло «measured out in you»[204], и оба решили, что так лучше. Когда они приступили к записи, никакого бульдога в тексте вообще не было. Упоминалась «bullfrog»[205], и Пол в шутку залаял, стараясь рассмешить Джона. Лай они оставили в песне и сменили название. Джон сказал, что собака отлично вписалась. Может, это такая собака, которая тявкает не затыкаясь, достает тебя, тащит куда-то, прямо как девчонка в песне. Затем он запел с ланкаширским акцентом, бренча на ситаре, как Джордж Формби[206], но это в песню вставить не удалось.
Джон в основном сочиняет за фортепиано, часами перебирая клавиши, — мысли блуждают в некоем трансе, а пальцы понемножку нащупывают мелодию. «У меня тут еще кое-что есть — слова, которые я, кажется, урвал из какой-то рекламы: „Cry baby cry, make your mother buy“[207]. Я все наигрывал их на фортепиано. Сейчас бросил. Если сильно захочу, они вернутся. Это правда, из-за фортепиано я встаю как после транса. Иногда знаю, что какие-то штуки упустил, но я бы их поймал, если б хотел».
Пол чаще работает над песней целиком, чем над фрагментами. Но нередко его песни так и остаются неоконченными. А даже если окончены, порой так и валяются без дела. «When I’m Sixty-Four» (возраст — в честь отца Пола) была написана еще во времена «Кэверн», а потом опять всплыла, и битлы сочли, что она идеально подойдет для «Sergeant Pepper».
Иногда, если у обоих есть незаконченные песни, они сплавляют их в одну. Классический пример — «A Day in the Life».
«Я написал первую часть, дал послушать Полу. Теперь, говорю, нам надо середину. А давай, говорит, так: „Woke up, fell out of bed, dragged a comb across my head“[208]. Это была песня, которую он сам написал, не зная, над чем работаю я. Ага, говорю, в самый раз… Потом мы решили, что нам нужна связка, нарастающий шум, который вернет нас к началу. Мы хотели хорошую концовку, и надо было придумать, какое там подойдет сопровождение и инструменты. Как и все наши песни, не получается ничего цельного до самого конца. Они по ходу дела постоянно развиваются… Часто так бывает, что я придумываю музыкальное сопровождение сразу, но оно не подходит. Когда записывали „Tomorrow Never Knows“, мне представлялось, что там фоном должны распевать тысячи монахов. Это, конечно, неосуществимо, и мы сделали иначе. Надо было мне поближе подобраться к этой идее с поющими монахами. Я теперь понимаю, что этого песне и не хватает».
Длительная поездка в Индию к Махариши весной 1968-го подарила им идеальную среду для сочинения песен — и вовсе не индийских. Странная чуждая обстановка Гамбурга вызвала к жизни их ливерпульское звучание. (Маршал Маклюэн, полагающий себя специалистом по «Битлз», утверждает, будто это доказывает его теорию о том, что, когда новая среда охватывает старую среду, эта старая среда становится формой искусства.) Индия подействовала на них схожим манером, во всяком случае на Пола: она вернула его к сильным детским впечатлениям, голливудским мюзиклам и вестернам.
Так или иначе, возвратившись в Англию, Джон и Пол написали по шесть-семь песен — хватало на новый альбом. Они даже придумали формат: альбом будет состоять из песен несуществующего мюзикла. Называться он должен был «Doll’s House»[209], где «Долл» — девичье имя, а дом ее — обитель наслаждений, в которой собираются все действующие лица этого фиктивного мюзикла. Но выяснилось, что названием «Doll’s House» уже воспользовались до них[210].
Пол, вернувшись, играл свои песни (под «ла-ла-ла» Джейн) всем друзьям, которые к нему заходили, особенно когда они норовили поведать ему сагу обо всем, что пошло коту под хвост, пока его не было: «Нет-нет, не рассказывай, лучше послушай». Затем он приступил к песне про Rocky Racoon[211], который вселился в номер и нашел там только Гидеонову Библию. На рифме «Bible» и «rival» Пол покаянно кривился. Еще он написал песню про мусор на свалке. Посреди строки про «broken hearted jubilee mug»[212] он прервался и сказал, что «jubilee» ужасно приятно петь, правда? Еще у него была песня про девушку, которая сидит вдалеке под красным зонтиком. Там было несколько слов, но в основном «ла-ла». Больше всего Полу нравилось исполнять всем подряд композицию под американский псевдофолк о том, как шикарно опять вернуться в СССР. На припеве он изображал The Beach Boys. Его брат Майк сказал: может, самих The Beach Boys на припев пригласить? Но Пол сказал «нет». Ему еще оставалось заполнить в этих песнях немало лакун, но, исполняя их перед кем-то, он не просил советов, как Джон, и даже не выпендривался. Он просто делился радостью от зарождения новых песен — пока не закончил их и не забыл навеки.
Джону, Полу и Джорджу нелегко воспроизвести то, что вроде бы звучит у них в головах, но Джорджу Мартину приходится попотеть больше всех. Они вываливают на него куски фонограммы, которые порой невозможно увязать, или ставят перед ним неразрешимые задачи, отнимающие не один час работы. На съемках «Magical Mystery Tour» они решили, что можно снять павильон «Студий Шеппертона», предупредив об этом за неделю; теперь им вдруг на завтрашний вечер занадобился оркестр из сорока человек. И ожидается, что Джордж Мартин раздобудет им оркестр.
Джордж Мартин иногда посмеивается над недостатком их музыкального образования. «Они хотят, чтобы скрипка взяла фа малой октавы, а скрипки, сами понимаете, так не умеют».
Однако он одобряет их способ наложения звуковых дорожек для получения нужного звучания. В звукозаписи ему всегда нравилась электроника, еще с тех времен, когда он записывал разные смешные шумы для Питера Селлерса. По оценкам Джорджа, битлам зачастую не помешали бы не четыре, а шестьдесят четыре дорожки, чтобы вместить все звуки, каких им хочется.
«Однажды я видел фильм о Пикассо за работой. Он начинает с основной идеи, а потом ее дополняет. Ключевой замысел остается, но видоизменяется, потому что он много всего добавляет поверх. А иногда изначальная идея просто исчезает».
Сложности возникают, когда надо не просто добавлять что-нибудь на записанную дорожку, а сопрягать фрагменты двух дорожек. Одной из самых сложных в техническом плане была «Strawberry Fields». «Битлз», как всегда, записали свои дорожки, а потом Джон, прослушав их дома, решил, что всё нужно переделать.
«Он хотел, чтобы песня была нежной и мечтательной, — вспоминает Джордж Мартин, — а получилось, сказал он, слишком сумбурно. Попросил новую партию струнных. Я написал новую партитуру, мы ее записали. А ему опять не понравилось. Все равно не то. Теперь он захотел соединить первую часть ранней записи со второй частью новой. Нельзя ли их совместить? Я сказал, что это невозможно. Они в разных тональностях и в разном темпе».
Джордж Мартин бился над решением этой задачи, чтобы не записывать все заново, и заметил, что, если ускорить первую часть на пять процентов, она совпадает со второй не только по скорости, но и по тональности. Ему ненароком и без лишних сложностей удалось их соединить.
Когда битлам говорили, будто что-то невозможно, они это пропускали мимо ушей. И ни капли не переживали, если Джордж сообщал, что их новые идеи — на самом деле старье. Под конец «She Loves You» они родили идею — им казалось, новую: спеть последнее «yeh yeh» с добавленной секстой. «Я им сказал, что это пошлость. Гленн Миллер так делал двадцать лет назад. Они сказали: „Ну и что? Мы так хотим“».
Свою работу с битлами Джордж Мартин разделяет на два этапа. «Поначалу они ужасно во мне нуждались. Они ничего не знали и целиком полагались на меня — это я должен был воспроизводить их звучание, этот оглушительный звук, с которым они выступали в „Кэверн“ и которого никто еще не записывал. Клифф с The Shadows и им подобные играли тихо-смирно… Второй этап — это сейчас, когда они знают, что хотят записать, но предоставляют мне аранжировку. А в промежутке я превратился из великого звукорежиссера перед четырьмя пацанами из Ливерпуля в нынешнего себя, который цепляется за остатки былого звукорежиссерского могущества».
Джордж Мартин надеется, что это отчасти шутка. Он и «Битлз» вообще любят друг над другом подшучивать. Битлы его слегка подкалывают. Его в свою очередь забавляют их простодушие и наивность. Он боится, что эти свойства однажды заведут битлов слишком далеко — не в музыке, а, например, в кино, где они не захотят слушать советы опытных людей. Он считает, с телефильмом они слишком замахнулись. И судя по отзывам британских критиков, он прав.
По мнению Джорджа Мартина, самый выраженный многогранный музыкальный талант — у Пола, который умеет практически довести мелодию до ума. «Он из них двоих — Роджерс и Харт[213]. У него бывают прекрасные поделки. Вряд ли он сильно этим гордится. Вечно старается сделать лучше, сравняться с Джоном талантом к слову. Познакомившись с Джоном, Пол стал добиваться более глубоких текстов. Если бы не Джон, сомневаюсь, что Пол написал бы „Eleanor Rigby“… Полу нужна аудитория, а Джону нет. Джон очень ленив, а Пол наоборот. Если бы не Пол, Джон все бросал бы на полпути. Джон пишет для забавы. Ему хватило бы играть свои песни для Син. А Пол любит зрителей… У Джона очень любопытное представление о музыке. Однажды я поставил ему „Дафниса и Хлою“ Равеля. И он признался, что не понимает, потому что мелодические линии слишком длинные. Сказал, что для него писать музыку — это придумывать фрагменты, а потом их соединять».