И Андрашу наконец-то стало ясно, что все в новой Венгрии было ложью. Двумя годами раньше его отец с матерью пошли работать на молочную ферму – пока государство не национализировало ее «во имя народа», как и любое другое предприятие, на котором было более десяти работников. Это, по воспоминаниям Эндрю, привело к «готовому припасу свежего творога, масла и йогурта, к которым мы привыкли». Когда прибыль упала, Дьердь и Мария перевели сына в более дешевую, менее престижную школу. Андраш быстро понял, что новая школа сильно отличалась от старой. Атмосфера здесь была другой. Она зависела от мира вне ее стен, мира, который носил постоянно изменяющийся характер. Теперь, когда официальная программа, установленная учебно-воспитательными комиссарами, еще сильнее отдалялась от действительности, возможность возразить этой явной фальши также подавлялась. Гроув говорит: «Оспаривать позицию, которая даже отдаленно была связана с коммунистической партией, не было мудрым решением».
Куда бы он ни посмотрел, Андраш видел одну и ту же растущую пропасть между просто информацией, даже подверженной цензуре, и тем, что партия официально выдавала за правду. Пробуя свои силы в журналистике, парень чувствовал себя особенно изношенным: «С одной стороны, я осознавал, что коммунисты спасли жизнь моей матери и, собственно, мою. Я был за это крайне благодарен, и моя благодарность вызывала во мне желание верить им и в то, за что они стояли. С другой стороны… они стремительно вмешивались в нашу обычную жизнь… все во имя философии с политическим подтекстом, которую я не мог понять».[204]
Противоречия усугубились с показательным судом над Райком. Был ли он на самом деле предателем? Приговор казался предрешенным; казнь слишком быстрой. Андраш, набираясь уверенности, как журналист, пишущий для школьной газеты и для национального журнала для молодой аудитории, чувствовал, что что-то в этой истории было не так.
Затем пришел парад в честь Первомая. Андрашу доверили главную статью на эту тему в журнале. Но фиктивность мероприятия была для него слишком очевидной. Андраш отказался от задания… и его доверили кому-то другому, кто, скорее всего, даже не присутствовал там.
Противоречия, возникающие в Андраше, подавленном коммунистическим режимом, становились все более явными, и их становилось все труднее принимать. Радио и газеты врали. Уроки, которые преподавали в школе, были наполнены полуправдой, если не ложью. И гости, которые приходили к ним в квартиру, становились все более осторожными и задумывались, прежде чем что-либо сказать.
Хуже всего была реакция отца и дяди Андраша, поддерживающих новый режим.
Для Дьердя Грофа решение уйти из молочной фермы и устроиться в магазин оказалось благоприятным. Вскоре государство предложило ему должность директора в государственной организации, которая выращивала и экспортировала скот. «Скотный двор» Джорджа Оруэлла вышел в свет практически в тот же момент, когда отец Андраша вернулся в Будапешт после плена, – и теперь он находился в реальности, где одни были более равными, чем другие. Их с Марией вынудили уволить двух молодых женщин, которые были рады работать даже после того, как государство сказало, что их «эксплуатируют».
Но теперь у Дьердя, по словам сына, была «изящная секретарша» и даже шофер, которые, по всей видимости, были также освобождены от этой противодействующей эксплуатации. Дьердь теперь был членом номенклатуры – и, несмотря на растущее отвращение сына, быстро избавился от стыда и начал утопать в наделенной ему власти и процветании.
Тем временем брат Марии, Шани, – который предупредил Марию и Андраша, когда они жили в Еврейском доме, о приближении «Скрещенных Стрел», – пошел по другому пути в послевоенной Венгрии. Он стал редактором газеты, причем очень смелым. Шани не боялся противостоять официальной лжи государства, что, конечно, злило партийное руководство и было очень опасным в советской империи. Андраш испытывал глубокое уважение к дяде. Видимо, именно желание подражать ему повлияло на выбор будущей профессии.
Еще полгода спустя, в начале 1951-го, Мария вечером, читая газету, вдруг заметила в ней имя своего мужа. В статье говорилось о том, что Дьердь обвинялся в связях с «буржуазными элементами». Ужас поразил семью: такие обвинения приводили к пыткам и даже казням.
Но на каком основании его обвиняли? Ответ вскоре был получен: Шани вместе со своим племянником были арестованы тайной полицией. Энди вспоминает: «Моя тетя появилась в нашей квартире на следующее утро. Она была до смерти испугана и беспомощна. Никто не сказал, куда их забрали и с какой целью. Не было никаких официальных обвинений, и спросить было тоже не у кого. Они просто испарились».[205]
Что было дальше? Им ничего не оставалось, кроме как «ждать, что будет дальше».
Ответ пришел быстро. Без объяснений – они не требовались – Дьердя сняли с должности и сказали, что если он когда-нибудь найдет работу с оплатой, равной четверти той, которую он получал, то ему сильно повезет. Тедлоу пишет: «Дьердь смог найти работу, однако уровень жизни семьи сильно понизился. Мясо раз в неделю. Больше никаких деликатесов. Дешевые места в опере. Долгая дорога на электричке, что было ужасно сложным после машины с шофером».
Дьердь, как и всегда, мужественно переносил удар. Гроув вспоминает: «Я ни разу не слышал, чтобы отец жаловался по поводу потери работы… более того, я вообще не слышал, чтобы он на что-то жаловался, он стал очень тихим. Прежде он был человеком, который жил разговорами о политике. Теперь он отказывался затрагивать эту тему. Да и обсуждать политику было больше не с кем. Большинство из его друзей держалось подальше».[206]
Дьердь Гроф стал «радиоактивным» и практически превратился в «недочеловека». Даже его друзья и соседи, которые не верили новостям, решили, что будет благоразумнее держаться от него подальше. Для Андраша «принятие отцом режима и всех привилегий, которыми данное сотрудничество наделяло», и горечь от их потери, которую он тихо теперь переживал, только увеличили разрыв в отношениях, еще не полностью восстановившихся после войны. Полвека спустя, когда обоих родителей уже не будет в живых, Энди Гроув решит посвятить свои мемуары только матери. И, как и дядя, он решит писать их с непоколебимостью, поставив точность и правдивость выше, чем тактичность.
Клеймо, которым были запятнаны репутации его отца и дяди, теперь добралось и до Андраша. Внезапно материал, который он писал – до этого так охотно принимаемый, – перестали публиковать. Когда он решил поговорить об этом с редактором, то получил уклончивый ответ. Он рассказал матери, что случилось, и она согласилась, что причина, вероятнее всего, была в аресте его дяди. «Он внезапно потерял весь интерес в карьере журналиста». Энди больше никогда не верил репортерам и редакторам.
Из-за изменений обстоятельств в семье – вкупе с тем, что мальчик теперь стал подростком – снова пришлось менять школу. Несмотря на трудности, с которыми столкнулась его семья, молодой парень, которому уже было пятнадцать лет, начал получать свое. Он не только учился лучше всех, но и его индивидуальность (и великое стремление) начинала проявлять себя. Вскоре его новый учитель литературы сказал на родительском собрании: «Однажды мы будем сидеть в приемной господина Грофа, ожидая, что он нас примет».
Любимым преподавателем Андраша был господин Воленски, чьи уроки физики сильно отразились на дальнейшей жизни мальчика. На встрече преподавателей с родителями Воленски однажды сказал Марии и Дьердю (и всем, кто слышал): «Жизнь – большое озеро. Все мальчики ныряют в него на одном конце и начинают плыть. Не все они доплывут до противоположной стороны. Но один из них, я уверен, справится с этим. И это будет Гроф».
Слова эти запали в голову Энди на всю оставшуюся жизнь, он вспоминал их в самые трудные моменты своей карьеры. И когда настало время писать мемуары, он не только выбрал слова учителя для названия книги, но и закончил ее следующими словами:
«Как и говорил мой преподаватель, господин Воленски, я смог перебраться на противоположную сторону через озеро – не без труда, не без преград и с большим количеством поддержки от окружающих.
Я все еще плыву».[207]
Не потребовалось много времени, чтобы все в школе узнали об Андраше. Он, казалось, оставлял след на каждом уроке, на котором присутствовал. «После того как моя предположительная карьера журналиста потерпела фиаско, – писал он позднее, – я заинтересовался новым направлением, которое бы не было столь подвержено субъективной оценке». Он направил свой интерес в химию. К третьему году обучения в школе им. Мадача Андраш был настолько хорош в предмете и ему так доверяли на факультете, что доверили провести демонстрацию по созданию нитроглицерина в классе, состоящем из тридцати девочек второго года обучения.
В семнадцать лет (он был на год старше своих одноклассников) это был важный момент для Андраша, парня, который хорошел с каждым днем, – и он проявил себя в полной мере. «Бац! – писал он в мемуарах, мысленно снова наслаждаясь тем моментом. – Класс завизжал и захлопал, а я был на вершине мира!».[208] Энди Гроув, стремящийся к эффектной публикации, вышел в свет.
Еще большего он добился на уроках по английскому языку. Он, может, и поставил крест на карьере журналиста, но это не давало ему повода прекращать писать. Когда настало время сдавать учителю свой небольшой рассказ, который он назвал «Отчаяние», Андраш решил не подписываться.
То, что последовало за этим, было мечтой каждого писателя: его учитель по литературе раздал копии «Отчаяния» всему классу и попросил всех прочесть. Затем, в оживленной дискуссии, практически весь класс согласился, что рассказ был написан талантливым писателем, – и все начали рассуждать, кто бы мог написать его. Сам учитель сказал: «Кем бы ни был автор, я уверен, что мы не в последний раз сталкиваемся с ним».