Часы показывали без двадцати восемь. Было уже довольно светло, голуби давно затихли, зато проснулись чайки, которые носились теперь над крышами, оглашая окрестности истеричными визгами. Я приоткрыл дверь в спальню и бросил взгляд на разметавшиеся по подушке волосы цвета льна. Хелен еще крепко спала. Отчего-то нестерпимо захотелось кофе. Я оделся, стараясь не производить лишнего шума, сунул ноги в разношенные кеды, выкатил на лестничную клетку велосипед и тихонько прикрыл за собой дверь. Через пятнадцать минут я сидел в кафе на пляже Шевенингена и делал первый глоток из маленькой белой чашки с еле заметным сколом на ободке.
Небо над Гаагой был серое, в разводах грязных облаков. Волны цвета пепла хорошей сигары изображали бурный прилив. Я вдохнул солоноватый воздух и потянулся за первой сигаретой. Вроде бы ничего не изменилось. Меня все устраивало.
Здесь все было неплохо. А главное, спокойнее, чем там. Я привык к здешнему размеренному, даже монотонному укладу, к улыбчивым людям, качественным продуктам и шаговой доступности европейских столиц. Это чем-то напоминало любимый мною Питер, минус отвратительный климат, минус гопники с окраин, плюс... плюсом было практически все.
У меня была работа, которую я делал с удовольствием, ритм жизни, который не заставлял нестись сломя голову, заводить тысячу знакомств, производить впечатление и ежедневно добиваться чего-то там. У меня даже было несколько друзей, с которыми иногда можно было проводить уикенды. Все было спокойно и устроено. Главное – мне несказанно повезло с девушкой. Дело было не в красоте Хелен, не в ее стройных ногах, не в глазах цвета гаагского неба и не в волосах цвета льна. Хотя, чего кривляться, мне откровенно льстило, что моя девушка – эталонная северо-европейская красотка. Главным в ней было не наличие, а отсутствие.
Отсутствие этой чертовой духовности русской женщины. Хелен не стремилась быть матерью-другом-соратником-любовницей-женой, она не заполняла абсолютно все мое пространство, не дышала со мной «одним глотком воздуха». Она не отличалась всепрощением. И не хотела спасать. Вообще спасение – это жизненная миссия русской женщины. Кого спасать, неважно: любимую собаку или любимого человека. Я нахожу в этом некоторое лицемерие, если хотите. Спасающая русская женщина прикрывает этой жертвенностью свою тягу к сверхобладанию объектом. Тягу сделать кого-то своей полной собственностью. Попадая в такие объятия, ты, по сценарию, должен раз и навсегда превратиться в «ее собственный штат Айдахо» (хотя большинство моих русских девушек не были знакомы с творчеством Гаса Ван Сента, они отлично воплощали его идеи в жизнь). Хелен же стремилась просто быть с тобой.
Поначалу мне не хватало бурных страстей русской жизни. Отношений, которые могут начаться с утра безумной страстью, к обеду перерасти в безумную любовь, а к вечеру закончиться безумной же ненавистью. Мне не хватало друзей, которые могут залететь в четыре утра, чтобы выспаться, занять денег или догнаться. Не хватало дыхания монструозной столицы, тысяч контактов, сотен встреч, десятков пустых проектов и какого-то дурного драйва. Потом я привык. Скорее, заставил себя привыкнуть. А те уголки сознания, которые привыкать не хотели, методично добивал, ставя перед выбором – спокойное, вялое времяпровождение против вечных трабблов, решая которые, ты лишь загоняешь себя еще большие.
Были ли у меня здесь перспективы? Я предпочитал об этом не задумываться. Рано или поздно я должен был получить повышение, хотя честолюбие во мне медленно угасало. На Хелен я женюсь – скорее рано, чем поздно. И мы родим детей, а она будет хорошей женой, равно как и я – не самым плохим мужем. Тоску по русской женщине я изредка убивал хождением в хохляцкий бордель. Все в моей жизни замедлилось. Я много читал. Стал взрослее?
Единственной проблемой был червяк. Он заполз ко мне в душу в том самолете. Почти каждый гребаный день он чего-то просил, сверля желудок. И вот когда, как мне казалось, он уже медленно умирал, червяк ожил. Антон подбросил ему какую-то хреновину. Он сожрал ее, набрался сил и теперь не просит. Он требует. Червяк говорит мне: нет, чувак, дело в не деньгах и статусе. Дело не в русских или голландских женщинах. Тебе не хватает другого. Твои губы, чувак. С ними проблема. Они больше не чувствуют соли. Им нужна недосказанность, и мы с тобой это знаем. Нам нужно что-то большее, чем сегодня. Мы умираем, чувак. Я и ты. Нам нужен горизонт, но его больше нет. Ты его не видишь.
– Ну какого черта я там буду делать? – спрашивал я червяка.
– А какого черта ты делаешь здесь?
– Я не знаю, как делать это гребаное шоу! Я даже не знаю, в чем там смысл!
– Там никто не знает, как делаются шоу. Все, кто знали, сидят здесь, на VH1 или MTV.
– Ты предлагаешь мне воровать идеи здесь и воплощать там, членистоногий ты мой?
– Воруют бездарности, гении заимствуют, неуверенный ты мой!
– Я обосрусь...
– Ты уже обосрался...
– Поехать туда и влипнуть в такой же блудняк, как с Олей?
– Остаться и брать содержательные интервью у овец?
– Даже если у меня получится, потом этот канал обанкротится, или его закроют, или что-то в этом духе обязательно случится!
– С твоим-то телеканалом уж точно ничего не случится.
– Я больше не хочу быть молодым дарованием, будущей звездой!
– Ты ею не был, чувак!
– Был!
– Будешь, ты хотел сказать?
– Я ничего не хотел тебе сказать, урод! Это ты сказал!
– Ты сдохнешь здесь...
– Скорее я сдохну там!
– Это верно, здесь ты сдохнешь медленнее.
– Я БОЮСЬ!!!
– Купить тебе ксанакс? Только вот у меня с наличными сейчас туго, а у тебя?
– Fuck you!
– O-o-o, please, do me a favor...
Я вернулся домой в одиннадцать. Через несколько минут после моего возвращения из спальни вышла Хелен.
– Привет! – Она поцеловала меня. – Ты давно проснулся? Ты так ворочался всю ночь!
– Я? – Ее губы показались мне какими-то особенно сухими. Я выдержал паузу, чтобы удостовериться в том, что Хелен в самом деле не заметила моего отсутствия. – Я... нет, не очень. Вообще-то да... в смысле, спалось плохо. Еще голуби эти...
– Что голуби? – Она полезла в холодильник.
– Ну или чайки! Одним словом, птицы очень кричали.
– Да? – Хелен приподняла жалюзи и посмотрела в окно. – Странно. Погода хорошая, море, скорее всего, спокойное, чего бы им кричать?
– Действительно странно. – Я достал сигарету, не зная, что ответить. – Может, они чувствуют шторм, или ветер поднимется и всякое такое?
– Тебе когда нужно быть на студии? Может, успеем выпить кофе на пляже?
– Кофе на пляже? – уточнил я и изобразил страдальческую гримасу. – Нет, дорогая, сегодня не получается, прости. Я бы очень хотел, но... пойду собираться.
– Скорее бы суббота, правда? Мы проведем на море целый день, с нами поедут...
– Правда! – ответил я уже из комнаты. Кто поедет с нами в субботу, я уже знал наизусть.
Я огляделся по сторонам и поймал себя на мысли, что чувствую себя как в гостиничном номере, из которого нужно выписываться. Достал из ящика стола российский загранпаспорт и кредитную карточку, на которой были астрономические накопления, сделанные мной за последние два года. Около пяти тысяч евро.
– Я вспомнила, как Ханс напился в прошлые выходные на пляже! – смеялась Хелен из кухни. – Он такой потешный, этот Ханс! Помнишь, как он изображал медведя?
– Конечно! – Я наигранно засмеялся. Паспорт. Кредитные карточки. Что еще?
– Интересно, он приедет завтра?
– Обязательно! – «И завтра, и через неделю, и через две. И опять будет изображать медведя». – Ханс очень смешной парень, хочешь, я ему позвоню?
– О, было бы здорово! А Лаура готовит всем большой сюрприз, представляешь?
– Какой же, милая? – Футболка с принтом из ядовито-зеленых грибов, солнцезащитные очки Cuttler & Gross в черепаховой оправе. Еще одни, такие же, но с простыми стеклами. Положил все это в рюкзак.
– Она обещала показать всем своего нового парня. Говорит, он футболист в каком-то клубе первого дивизиона.
– Ух ты, здорово! Я обожаю футбол! – Я прошел в спальню, выдвинул бельевой ящик и молниеносно собрал свое нижнее белье, потом быстро пробрался в ванную и достал еще кое-что из корзины. Ненавижу оставлять у девушек свое белье. Говорят, это портит карму.
– Слушай, а у русской сборной голландский тренер, да? – Хелен наконец вышла из кухни, и теперь мы стояли нос к носу. Она держала в руках чашку кофе, я – рюкзак.
– Ага. Может, он нас научит играть, а? – Свободной рукой я обнял Хелен за талию и прижался губами к ее шее.
– Не сейчас, милый. – Она наигранно отстранилась.
– В смысле? – не понял я.
– Ты опоздаешь на студию, а я – в университет.
– А... ну да. Конечно... – Я нырнул обратно в комнату.
– Ты во сколько сегодня освободишься? Как всегда в пять?
– Думаю, да. – Что еще? Что еще? Бонг! Конечно! Таких там точно нет. Сунул его в рюкзак и пошел в прихожую. Бросил на руку ветровку, влез в кеды. У двери стояли еще одни, черные. Повертел в руках рюкзак. Нет, не влезут.
– Сегодня мы ужинаем с моими родителями, милый, ага?
– В семь, ага? – улыбнулся я. – Но лучше приехать в половине восьмого?
– Точно. – Она подошла ко мне и чмокнула в губы. – Счастливо!
– Пока!
На тумбочке в прихожей остался лежать фотоаппарат. В последнее время я много снимал. Несколько секунд подумав, я стал открывать дверь. Зачем мне фотоаппарат? Надеюсь, фотографировать теперь будут меня. Часто.
Через сорок минут электричка довезла меня в Скипхол. Раза с пятого дозвонился до Антона.
– Алло-о-о-о, – промычала сонная скотина.
– Встреть меня в Москве, через четыре часа в Шереметьево.
– В смысле? – зевнул Антон. – Я чего-то не врубаюсь, а сколько сейчас? Ты куда в такую рань собрался?
– Еще довольно рано для мастеров искусств! – съязвил я. – Я лечу в Москву, врубаешься, придурок?