– Продайте мне... пожалуйста... то, что вы сейчас собираете. – Кажется, это сказал не я.
– Я не могу, молодой человек, мне заказали этот букет.
– Давайте... давайте, будто это я вам его заказал! – Я достаю кошелек.
– Но меня люди ждут! – Она делает сочувственное лицо.– Может, мы с вами что-то другое выберем?
– Но меня ждет она. – Выходит сипло, но убедительно.
– Э-э-э! – Армянка поднимает вверх указательный палец левой руки.
– Э-э-э. – Инстинктивно вытягиваю вперед кулак, смотрю на него, не понимая, какую комбинацию из пальцев хочу изобразить, но пальцы сами собой складываются в «козу». – Йо!
Армянка, улыбаясь, заворачивает цветы в сетку цвета молодой травы, я отсчитываю деньги и разворачиваюсь к выходу.
– Она хорошая, – утвердительно-напутственно говорит мне цветочница.
– Пока не решил, – отвечаю я уже на улице.
На Тверском бульваре ловлю такси, и мы весьма оптимистично двигаемся, а на часах еще 19:45, пятнадцать минут в запасе, и я развлекаю себя тем, что отрываю с роз колючки, пару раз больно цепляя кожу.
– Вот пидары, – цедит водила, не вынимая сигареты изо рта.
– Кто конкретно? – лениво интересуюсь я с заднего сиденья.
– Да телевизионщики. – Он выпускает вверх струю сизого дыма, которая отскакивает от крыши и немедленно наполняет и так уже нестерпимую духоту салона смрадом пролетарского табака.
– Почему это они пидары? – Я с ходу впрягаюсь за коллег. – Нет, конечно, среди них много гомиков, но не все же...
– Наверное. – Мы окончательно встаем, и водила включает радио, по которому Лепс надрывно сообщает, что осталась «только рюмка водки на столе». – Была бы моя воля, я бы всю эту пиздабратию закрыл бы нах!
– А они сильно мешают? – Я тону в его множественных обывательских «бы» и колю палец, на этот раз до крови. – А вместо телевидения народ бы начал понуро дрочить вечерами, понижая рождаемость, да?
– Гы, – осклабился водитель, – по ходу, ща мы тут из-за них подрочим. Вон сколько оборудования наставили у стены. Из-за этого один ряд только едет.
– Вот пидары! – Я кладу букет рядом, открываю окно и высовываюсь.
– А я тебе и говорю...
– Гребаные пробки! – стучу я кулаком по обшивке двери.
– Э, тут тебе не холодильник! – Я хочу огрызнуться в ответ, но мой айфон показывает «19:55», а сердце начинает отчаянно стучать при мысли о том, что придется позвонить Наташе и сказать, что я опаздываю.
– Может, в переулок нырнем? – не особенно убедительно предлагает водила, и я жестом соглашаюсь, одновременно набирая ее номер.
– Я тебя не вижу, – после четвертого гудка отвечает она. – Ты где?
– Я тут в пробке, в трех минутах, – сдавленным голосом говорю я.
– В трех минутах от чего?
– От тебя.
– Как весело! – бросает она и замолкает, видимо, не решив, как еще больнее меня можно задеть. – Хорошо, я сяду у окна, справа от входа.
– Как я тебя узнаю? – не к месту пытаюсь пошутить.
– На столе будет лежать оплаченный счет за кофе. Если найду ручку, так и напишу: «Я ушла», – отбривает Наташа и отключается.
Тем временем мы болтаемся по переулкам, водила матерится и постоянно прибавляет громкость, а радио как назло играет пошлейшие полублатные треки. В пять минут девятого мы вырываемся на Кузнецкий мост, который стоит еще хуже, чем бульвары.
«Тут кошмар полный, рвусь изо всех сил ((((», – отправляю я эсэмэс.
«Может, тогда перенесем?» – отвечает она.
На часах десять минут девятого, мы стоим практически напротив «Узбекистана», и кто-то поет «Рассмеши меня», а мне от беспомощности впору расплакаться, и я снова выглядываю в окно, но перспектив никаких. Полный ноль.
– Все из-за этих телевизионщиков мудацких, – напоминает о себе водила. – Всегда все из-за них.
Я бросаю ему на сиденье деньги, хватаю букет и начинаю забег к пересечению Кузнецкого и бульвара, посылая проклятия бомбилам, клеркам, спешащим домой, ментам, которые не регулируют движение, светофорам, тонированным джипам, вяло плетущимся впереди пенсионерам, и бегу, бегу, пытаясь не закашляться и не уронить букет.
Через пять минут в боку начинает дико колоть, дыхания не хватает, вся спина становится мокрая, и я чудом успеваю убрать букет в сторону, когда сталкиваюсь на переходе с каким-то типом в светло-сером костюме. Когда я вваливаюсь в «Кофеманию», часы показывают двадцать минут девятого, и у меня не сразу получается протиснуться через стайку полузнакомых студенток ВГИКа, а за столиками вокруг нет ни одной хотя бы похожей на нее. Но прежде чем начинает играть старенький трек «Happiness is free» от Miguel Migs, я успеваю заметить Наташу, сидящую за самым последним столиком у окна, и спрятать букет за спину.
– Привет! – говорю я, подплыв к ее столику. – Прости.
– У тебя весь лоб в каких-то разводах. Живем, не снимая грима? – улыбается она.
– Просто бежал, – пожимаю плечами я. – Пот, наверное.
– Ты умеешь бегать? – Она шутливо вскидывает брови.
– Вот, – вместо ответа я протягиваю цветы.
– М-м-м-м... – Она вопросительно поднимает на меня глаза.
– Я думал, тебе будет... приятно. – Я отодвигаю стул и медленно сажусь, ища, чем продолжить эту глупость. – И... и все такое.
– Спасибо. – Она подносит букет лицу, нюхает. – Спасибо.
– Вина или шампанского?
– Или кофе? – Она внимательно рассматривает меня из-за букета.
– Говорят, кофе на ночь вредно. – Я откидываю упавшие на лоб волосы, и на секунду мне почему-то кажется, что у меня перхоть, отчего по спине бегут мурашки.
– Смотря чем собираешься заниматься.
Она кладет букет на стол, рядом с собой. И я пытаюсь позвать официантку, чтобы попросить вазу, но вместо нее подходит какой-то козел в надвинутом на глаза капюшоне и начинает со мной здороваться, а я жму ему руку, не понимая, кто это, а другой рукой делаю отчаянные знаки официантке. Наконец козел отваливает, а мне удается буквально поймать за хвост одну из официанток и попросить вазу, а заодно и меню.
Пока мой букет водружают в вазу, я пытаюсь сосредоточиться на выборе блюд, а Наташа не глядя заказывает гаспачо с крабом и бокал совиньона, и я открываю рот, чтобы это прокомментировать, но в этот момент звонит ее мобильный, она извиняется одними уголками губ, и мне ничего не остается, как заказать два шота Bacardi с корицей и долькой апельсина и «Цезарь» с курицей, чтобы было в чем ковыряться.
А потом к нашему столу подваливают двое режиссеров, которые вот-вот станут известными, а то и культовыми, и мне приходится сделать над собой усилие, чтобы не заговорить с ними первым, тогда как Наташа просто здоровается с ними глазами. Несколько девиц, чьих имен я не помню, посылают мне воздушные поцелуи, на которые я вынужден не отвечать. К режиссерам прилипают еще какие-то парни, и вокруг нашего стола завязывается светское жужжалово, в котором каждый почему-то пытается вовлечь меня в дискуссию о фильме «Россия 88», которого я не видел и, скорее всего, не увижу, но так как он, по слухам, запрещен к показу, я делаю многозначительные глаза и пару раз говорю что-то типа «респект» и «исключительный монтаж», тогда как Наташа просто отворачивается к окну, за которым проезжает грузовик с надписью «Сантехника» во весь борт. И в кафе нестерпимо душно, а на заднем плане играют Little Boots, Wild Beasts, Muse, и Arctic Monkeys, а меня все это уже порядком раздражает, потому что мое свидание никак по-настоящему не начнется. Наконец, когда режиссеры уходят и нам приносят заказ, Наташа убирает телефон в сумочку и произносит:
– Да, ты популярен. Целыми днями тут сидишь?
– Что-то подсказывает мне, что ты тоже не проводишь ночи за проверкой тетрадей, – самодовольно отвечаю я.
– Это правда, – кивает она. – Кстати, а почему именно белые розы?
– Не знаю. – Я пожимаю плечами. – Наверное потому, что обычно я никому не дарю цветов. Намеренно.
– По сценарию я должна пасть без чувств?
– Откуда у тебя этот сценарий? Я его даже редактору еще не показывал. – Я закрываюсь руками.
– Тебя раздражает, когда что-то идет не плану, правда, Андрюша? – «Андрюша» она произносит так, будто в нем двадцать «ю».
– Равно как и тебя. – Я прихлебываю виски. – Именно поэтому мы сегодня вместе, да?
– Мы сегодня не «вместе», мы ужинаем. – Она очаровательно улыбается.
– Я хочу тебя поцеловать, – делаю попытку приблизиться к ней губами.
– Ты смутишь своих поклонниц за соседним столиком, – уклоняется она.
– Бог с тобой, я даже их имен не помню.
– В этом-то и проблема. – Она делает большой глоток вина, а я ощущаю нарастающее беспокойство. – В этом-то и проблема.
– Это не поклонницы, им просто нравится мое шоу.
– Знаешь, – достает она сигарету, – я вчера его впервые посмотрела.
– И как? – Я вытаскиваю сигарету из пачки, готовясь принять тонну критики вперемежку с двумя стаканами комплиментов. Собственно, именно из-за них этот вопрос и задавался.
– Никак. Посредственно. – Мы одновременно даем друг другу прикурить. – Зачем ты вообще это делаешь?
– Каждый из нас находится в плену обстоятельств, – бросаю я, стараясь не показать, насколько она меня разозлила.
– Ты кормящая мать? – Она глубоко затягивается.
– А ты собираешься стать «Учителем года»?
– Нет, – она мотает головой, – просто мне кажется, то, чем я занимаюсь, небесполезно.
– Знаешь, мне тоже так кажется. – Я заказываю себе виски. – Еще вина?
– Но это, в общем, бесполезно, – кивает она.
– Я зарабатываю на жизнь. – Я выпускаю вверх кольцо дыма. – И многим это нравится.
– Единственное, что я вынесла после просмотра твоей передачи, – ты очень хочешь быть похожим на Рассела Бренда и Ларри Кинга одновременно. – Она широко улыбается и допивает вино. – Ну и еще пара подъебок органов власти была ничего. Честно.
– И что в этом плохого? – злюсь я.
– Я разве сказала, что это плохо? Я сказала «никак». – Она открывает меню. – Если цель программы показать, что ты в курсе актуальных трендов западного телевидения и тебе прощают «пограничные» шутки