– Неужели моя откровенная фотосессия для «Sex & The City»? Не обращай внимания, я там слегка обгорел. А ты, я гляжу, не любишь собирать сплетни о других людях в уютненьких жежешечках и новостных лентах!
– Хотела понять, с кем имею дело. Думала – ошибаюсь.
– И что же там всплывает?
– «Интеллектуально вмазанные лузеры». Это из последнего выпуска, или есть посвежей?
– Не надо выдергивать меня из контекста! Я имел в виду совершенно другое. Там речь шла о маргинальной шлоебени, которая прочла на две третьих книг больше, чем я, и нацепила на себя значок «интеллектуальная элита». Я про тех, кому нечем гордится, кроме того, что их мама читала в подлиннике Маркеса.
– А ты считаешь, это не повод для гордости? Или опять выдернула из контекста?
– Ты про маму или про Маркеса?
– Я про тебя, Миркин! Ты сам мальчик контекста. Вся твоя жизнь – это мучительные размышления над тем, хороши ли эти кеды в контексте того пиджака, или хороша ли эта полуулыбка в контексте фото-вспышки, или даже, хотя... почему даже, это же главное... хороша ли эта девушка в контексте этой вечеринки? Одни контексты, а где ты сам, Андрюша? – Она хлопает себя руками по коленям. – Я, кажется, знаю, где ты. Ты – тот чувак, что сидит в углу дивана и пытается сообразить, что бы ему такое брякнуть, исходя из контекста людей, которые вокруг стоят.
– Действительно, я стараюсь думать, прежде чем говорить, – прислоняю ладонь ко рту, говорю шепотом. – Скажу по секрету: вокруг нас одни микрофоны и камеры.
– У тебя хорошо получается играть в помешанного на телевидении. Или ты уже по-настоящему заигрался?
– Никогда не знаешь, на чем спалишься. Все записывается на видео. Кругом враги!– продолжаю я кривляться.
– Может, хватит идиота из себя строить? – Она резко встает.
– Я не идиот, я видеот! – Я расплываюсь в самодовольной пьяной улыбке. – Кстати, гениальное слово, надо запомнить!
– Дурак ты, Андрюша! Самовлюбленный дурак. Хотя, в контексте твоего окружения, это выглядит очень даже ничего.
– Это правда! – Я дико раздражен. – Стараюсь окружать себя интересными людьми. Среди них много современных поп-идолов, в этом проблема? Они, кстати, тоже иногда надевают колготки в сетку и думают, к кому бы пристроиться сзади. Точь-в-точь как твои ученики. Я стараюсь их облагородить. Хоть в этом наши миссии совпадают, а?
– Ты стараешься производить впечатление на людей, которых сделал своими кумирами, – говорит она так, будто меня нет в комнате. – Но твои кумиры – ничтожества. Ты выебываешься перед ничтожествами, Андрей. И самое страшное в том, что тебе нравится чувствовать себя востребованным ими.
– А что чувствуешь ты? Дай-ка угадаю! Что может чувствовать молодая богатая интеллектуалка, обучающая детей в обычной московской школе? Не в какойнибудь, как это... «элитной». В самой простой.
– Я сама выбирала. Могу позволить себе роскошь выбирать.
– Ага, точно! Так что ты чувствуешь? Безразличие, озлобленность, самолюбование? Нет, это не про тебя.
– Развивай мысль дальше, твоя бредовая фантазия гораздо интереснее, чем ты сам! – Она перекатывает в пальцах сигарету, и я ловлю себя на мысли, что даже в момент отчаянной злобы мне нравится любоваться ее пальцами. – Что же я чувствую по отношению к этим удивительным детям? Сексуальное влечение?
– Ненависть! – глубоко затягиваюсь, выпускаю дым вверх. – Ты их ненавидишь! Я, например, свою аудиторию люблю, а ты упиваешься интеллектуальным превосходством над детьми рабочих и колхозниц. Поэтому меня еженедельно смотрят два миллиона человек, а ты бы хотела выступать на мировом семинаре антиглобалистов, перед тысячей камер и сотней тысяч человек. Но ты там не выступаешь, потому что там хватает своей наглухо свихнувшейся золотой молодежи, которая утром жрет шампанское, а вечером ныряет в тусовку левых политиков.
– Это называется champagne socialist, но это не про меня.
– Фейк это называется! Я останусь хотя бы в виде цитат в поисковиках, а твои дети завтра забудут, как ты выглядишь (если ты, конечно, не переспишь с одним из них). Осознание собственной никчемности. Зависть к чужому успеху. И непомерная гордыня. – В финале этого зубодробительного выступления я киваю и тушу сигарету в пепельнице.
– У тебя все?
– Практически. Знаешь, так обидно... – Я поправляю волосы и думаю о том, что кокаин в смеси с виски делает меня великим оратором. – Ты же просто... Одна из многих, только гонора побольше. Ноль. Никто, мечтающая стать всем и тут же от всего отказаться. Но... тебе ничего не предложат...
– Это точно! – Сигарета ломается в ее пальцах. – Без двадцати семь. Тебе надо домой, а мне – в школу собираться. Было приятно посидеть вот так, поговорить о наболевшем.
– А... – начинаю я.
– Пока! – Она встает, выходит из спальни и возится с замком. – Пока, Андрюша, ты меня слышишь? Тебе денег на такси дать?
– Если ты, как интеллектуалка, считаешь, что хороший секс с телезвездой стоит пятьсот рублей, то, видно, я и вправду засиделся.
Иду в прихожую, деловито вожусь со шнурками, украдкой наблюдая за Наташей. Она стоит у открытой двери. Смотрит прямо перед собой, губы плотно сжаты. Хватаю куртку с крючка, встаю, делаю попытку поцеловать ее в губы.
– До-сви-дань-я! – Она отстраняется.
– Ну, пока! – Я выхожу из квартиры.
– Знаешь, ты просто дешевый мудак! – говорит Наташа и хлопает дверью.
– Fuck you! – бросаю в закрытую дверь.
Выхожу из подъезда. Втягиваю ноздрями порцию еще не загаженного пробками утреннего воздуха. Щурюсь на солнце. Иду до перекрестка, достаю сигарету, надеваю очки. Тут же останавливается битая иномарка тысяча девятьсот затертого года выпуска.
– Тэбе куда, командыр? – вытаскивается с переднего сиденья небритое лицо в таком же, как у меня, только левом Ray Ban.
– «Парк культуры».
– Тысяча рублей, – хамит кавказец.
«Мудак, но, видимо, не такой уж и дешевый», – думаю я, садясь на заднее сиденье.
Героиня
I’m aching to see my heroine
I’m aching been dying for hours
and hours
Звенит, звенит, звенит. Звенит так, что сердце, которому мозг еще не успел послать команду проснуться, начинает бешено подпрыгивать.
– Да! – хриплю я в трубку.
– Придурок! – орет Ваня, – Почему у тебя телефон все утро не отвечает!
– Я спал. Пришел домой в семь утра!
– У нас сегодня последний съемочный день, если ты не забыл!
– Ну, sorry... Так вышло...
– Так вышло... Ладно, к делу! Тут такое творится, просто улет!
– Полная жопа?
– Не совсем. Антон нашел молодую девчонку, второкурсницу.
– Где?
– Да фиг знает! Главное, девчонка реально хорошо играет, тут все в шоке! Мы уже отсняли сцену, где она расстается с бывшим парнем, застав его в кафе с девушкой. Ты бы видел, как она ему пощечину залепила! У нее страсть, как у Моники Белуччи!
– А грудь такая же?
– Отвали! Сейчас снимаем сцену, где она жалуется подруге, что рассталась со своим парнем.
– Ты хочешь сказать, что нам повезло?
– Есть одна небольшая проблема...
Пауза.
– Э?
– Коля Сироткин слился...
– То есть как?
– Заверещал, что профессионал и играть с пэтэушницами не намерен.
– Вот пидорасина! – кажется, мы говорим это одновременно. – И что теперь?
– Антон предложил запасной вариант. – Ваня откашливается. – Мне он сначала показался... м-м-м... рисковым, но... потом я подумал, что это хорошая идея.
– И какая же это идея? – вкрадчиво спрашиваю я, чувствуя подставу.
– Главного героя должен сыграть ты, Дрончик...
– Вы совсем головой ебнулись?
– Может быть, но иначе проекта не будет. А ты продюсер все-таки...
– Ты хочешь сказать, сука такая, что вы решили, будто я похож на гастарбайтера?
– Антон сказал, это не проблема. Ты чернявый, а грим решит все остальное!
– И какая же сука употребила слово «чернявый»?!
– М-м-м... Антон... или... не помню...
– Я не буду играть!
– Дрон, тут не до споров! И потом, ты же хотел сняться в эпизоде? По мне, так лучше играть гастарбайтера, чем гея.
– Да что бы ты понимал, Ваня! Гей – это гениальная наживка для телок. Все телки мечтают переспать с геем! Это была бы часть разводки в реальной жизни. А кто, скажи мне, хочет переспать с гастриком? Продавщица из ларька «Союзпечать», и та не захочет!
– Андрюх, будь человеком! Приезжай, тебе Антон все объяснит. Ты согласишься... Если бы не моя скованность перед камерой, я бы сам сыграл.
– Я тебе могу эту скованность снять!
– Вряд ли, – говорит он, словно об уже пережитом. – В общем, мы тебя ждем.
– Козлы вы! – плюю я в трубку.
За столом играющая лучшую подругу главной героини девушка со скорбным лицом говорит:
– Катенька, не переживай! Я тебе давно говорила, он тебя не стоит.
Почему Катенька, если в сценарии была Машенька?
– Я не знаю,– всхлипывает сидящая ко мне спиной главная героиня. – Я... понимаешь... я его любила. – Она берет из вазы салфетку и утыкается в нее лицом.
– Стоп! – кричит Антон. – Оля, я же тебя просил! Когда ты говоришь: «Катенька, не переживай», – ты должна взять Катю за руку. Ты ее очень любишь, она твоя лучшая подруга. Ты хочешь ей помочь. И лицо, – он подбегает к ней, – гримеры, сделайте мне так, чтобы у нее тоже слеза потекла. Одна.
– Сцена два. Дубль три, – командует помреж.
Я подхожу сзади к сидящим на режиссерских стульях Антону и Ване:
– Здравствуйте, коллеги! – Антон оборачивается, видит меня и кричит: – Стоп! Технический перерыв десять минут!
– Ты чего, не мог Сироткина удержать, гнида? – шиплю я на него.
– Да черт с ним! – Антон отмахивается. – Пойдем, я тебя с главной героиней познакомлю. Катенька, душа моя, подойди к нам, а? Чувак, ты даже не представляешь, с кем будешь играть! Она нереально хороша!
– А чего же ты сам с ней не сыграешь?