– Тебя любят не за это. Ты герой, Олег. Ты герой для своей аудитории.
– Я не герой. Я жертва этого города, чувак. Я покупаю кроссовки, машины, новые зубы, дорогой алкоголь, снимаю дорогую квартиру. Все это из стремления соответствовать социуму. Вписаться в круг, очертить рамки, дать понять. Я покупаю вещи, чтобы... в конечном счете покупали меня. И весь мой андеграунд заканчивается там, где начинается новый контракт. Я с удовольствием продаюсь.
– А ты бы предпочел ездить на метро, жить в Люберцах, ждать новогодней премии, стоять у вечного огня ксерокса, который множит никому не нужные отчеты? Жить отстойной жизнью рядового человека? – Я сажусь напротив, так, чтобы видеть его реакцию. – А в выходные напиваться. Сначала с друзьями, потом в одинаре, думая: «какое же я говно», да?
– Я и сейчас так думаю.
– Это издержки высшего образования. Закончил бы ПТУ, ерунда бы всякая в голову не лезла.
– Чувак, но ведь это тоже называется жизнью, так?
– Ну, так и живи ею. Уйди с канала, устройся на работу менеджером. Женись, наконец. Очень прикольно сидеть в Останкино и жаловаться на жизнь при зарплате в десятку. Такая беспросветность, аж комок к горлу подкатывает.
– В общем, ты прав, все это конченое лицемерие. Только если все так хорошо, почему же нам так плохо, а?
– Я не знаю, Олег. Не разобрался. Не смогу разобраться. Я пытаюсь с тобой спорить сейчас только потому, что все последнее время веду подобный спор с самим собой.
– Мы какие-то мудаковатые персонажи, – роняет он. – Другие бы жили и радовались.
– Так они живут и радуются! У них даже свое шоу есть, причем ежедневное. Дома, на кухне. Иногда в нем появляемся мы. Представь! И никакого мессианства и душевных терзаний. Но ты же когда-то так не смог?
– Ты тоже не смог.
– Я очень хотел стать звездой, просто бредил этим. Даже рэп-группу заделал, чтобы взорвать мозг этому городу. А потом... потом я стал звездой...
– И что теперь? Когда понты конвертированы в деньги, а деньги в еще большие понты. Тебе стало интересней жить? Ты стал счастливым?
– Я чувствую себя востребованным. Я занимаюсь тем, что мне нравится. – Я громко чихаю как бы в подтверждение своих слов. – Не без еженедельных бочек с говном, конечно. Но эскейпизмом стараюсь не болеть. От себя не дезертируешь. Это твоя собственная война, Олег.
– Мне кажется, мы помешаны на этом ящике. – Он пристально смотрит мне в глаза. – Сошли с ума от видеокамер, застряли в кадре. Не смогли однажды выйти из образа. Я не знаю, куда нас это дальше заведет, но хорошо точно не будет. Люди, что работают в офисах, не лепят друг другу таких ублюдских подстав, как мы. Мы готовы на все ради десятой доли процента.
– Знаешь, я тебя в понедельник хотел слить с канала, – говорю я, выдержав паузу.
– Ха! Это как же?
– У меня есть твой бэк-стейдж, где ты пародируешь съемки социальной рекламы с косяком в зубах.
– Где ты его взял? – Он заинтересовано смотрит куда-то в область моей переносицы.
– Неважно.
– Это важно.
– Ну... развел Семисветову, она мне его принесла.
– Вот сука!
– Она не врубилась, зачем. В общем, я его хотел на ютьюб выложить, а потом... Сам понимаешь, такие ролики до руководства быстро доходят. Извини, чувак!
– Какой же ты гандон!
– И это говорит человек, который весь год срал мне где только мог и как только мог, а? А теперь сидит обиженный, как девственница перед фаллоимитатором.
– Согласен.
– Ты это... не кури больше на камеру. Они же потом даже стирать это не додумываются.
– Спасибо за совет... партнер!
– Ладно, не злись. Я же в ответку, за то, что вы у нас гостей украли. – Я опускаю глаза. – Слушай, а прикинь, в понедельник все просочится, так сказать, в эфир, и нас выпиздят с канала!
– Было бы здорово, – спокойным тоном говорит Хижняк.
– Почему?
– Сами-то мы уйти не сможем ввиду тщеславия и малодушия.
– А я и не хочу, если честно.
– Почему? Что осталось такого, что ты не сказал? Во имя чего все это?
– Давай допустим, что иногда мы говорим с экрана правильные вещи. Называем уродов – уродами, а людей – людьми. И кто-то из тех, кто сидит по ту сторону экрана, говорит: «Чувак, да, ты прав! Я тоже так думаю». Вот ради этой фразы я и работаю.
– А мне кажется, никто такого не говорит. – Его глаза становятся грустными, как у сенбернара. – Мне кажется, что я клоун, чьи шутки уже никого не забавляют. И тогда я беру мегафон и хохочу в него, чтобы казалось, будто смеется весь зал.
– А ты попробуй поговорить с людьми из массовки. Спросить их, нравится им то, что ты делаешь. Отведи в сторонку после съемки нескольких девиц или чуваков и просто спроси: ребят, вам понравилось?
– Мне как-то неловко. Черт знает! – Он поднимает глаза к потолку. – Боюсь услышать «нет».
– Ты боишься своей аудитории?
– Я боюсь, что они подтвердят мои опасения о ненужности всего этого дерьма.
– Правильно. К тебе же все должны сами под ноги падать, правда? А вдруг не упадут? И кем ты себя после этого будешь считать? У тебя же имидж плейбоя.
– Все мы, блядь, в имидже....
– Мудаки мы все, причем круглые!
– Yeah, baby. Сплошные комплексы. Может, это от старости? Помнишь, как у Pulp? – Он начинает напевать. – «Help the aged, one time they were just like you».
– «Drinking, smoking sigs and sniffing glue. Help the aged», – подпеваю я.
– «Don’t just put them in a home»...
– «When did you first realize»...
– «Its time you took an an older lover baby»...
– «Teach your stuff» ...
– Э, алё! – звучат шаги старшины. – Песни там прекратили!
– Э, тут чё, Краснокаменск? – кричу я в ответ. – Одиночная камера? Приговоренные к высшей мере?
– Заткнулись, я сказал! Вам по башке настучать?
– Завтра к тебе камеры с канала приедут, расскажешь им про настучать, – подначивает Хижняк.
– Завтра вы в камеру отъедете!
– А ты прокурор, что ли? – не унимаюсь я.
– Ребят, в натуре, давайте потише, – неожиданно сникает мент. – Заебали!
– Ладно, командир, все окей, – соглашается Хижняк. – Извини, встретились два одиночества.
– «А завтра по телевизору скажут, что милицией, – цитирую я Кровосток, – задержана банда опасных рецидивистов»...
– «А пацаны не успели ни вмазаться, ни раскуриться», – кивает Хижняк.
– Можно личный вопрос? – спрашиваю я после того, как мент уходит.
– Ну?
– Что у тебя с Семисветовой?
– У меня?! – Он широко раскрывает глаза. – Ничего.
– Ты спал с ней?
– Нет.
– Я тебя серьезно спрашиваю. Ты меня приревновал к ней, что ли?
– Говорю же тебе: нет. А у тебя на нее планы?
– Я тебя умоляю! – Я поднимаю ладони вверх. – Нет, конечно. Все мои кривлянья с ней на людях были, чтобы тебя позлить. На всякий случай, я с ней спал... один раз, под кислотой. Не контролировал себя, и все такое.
– Ради бога! У меня с Семисветовой ничего не было и не будет.
– Просто... знаешь, мне сказали, вы раньше, типа, почти встречались... Ездили вместе в Нижний на рокфестиваль... Одна гостиница. Кто-то говорил про один номер. Вот я и подумал...
– Полная хуйня!
– Нижний?
– Один номер.
– Да? Просто не могу себе представить, чтобы ты жил с ней в одной гостинице и... ну ты понимаешь. Это же очевидно. Зная тебя.
– Ты сам на нее запал, что ли?
– Прекрати, Олег, если серьезно! Я люблю другую женщину. Помнишь, учительницу истории?
– Какую учительницу?
– Из школы, где мы социалку снимали. Наташа. Ты еще ее на вечеринке Bacardi раздевал глазами... урод...
– А! Очень красивая девушка.
– Я тебя тогда убить хотел!
– Как сегодня?
– Нет. Сильнее.
– Зря. Я не по этой части.
– То есть?
– Меня это не интересует.
– Наташа, или...
– Или... Даша, Света, Катя, Оля... Я, – долгая пауза, – как бы тебе доходчивее объяснить, – еще более долгая пауза, – я – гей.
– Э... в каком смысле? – Я сам себя пытаюсь убедить, что не понял ответа.
– В прямом, – снова пауза. – Я сплю с парнями.
– Что?! – Я вспоминаю его обжимания с телкой из программного вещания. – Как думаешь, можно попросить у ментов Bacardi Black с корицей и долькой апельсина? Что-то во рту пересохло.
– Я гей, Андрюша. У тебя в связи с этим проблемы?
– У меня? Нет... нет, никаких... и... – я даже не знаю, что спросить дальше, – давно?
– Давно.
– Круто!
– Чего крутого?
– Ну... типа... я даже не знаю... Все круто. Ночь откровений... – Спросить, пассив он или актив? Неудобно.
– Это точно.
– Слушай, а как же твои обжимания с этой телкой из программной дирекции? – Я все-таки пытаюсь вывести его на то, что он, типа, и с девчонками тоже, но понимаю, что шансы ничтожны.
– Борода. Ну, типа, прикрытие. Я тебя сильно шокировал?
– Вообще-то да. Слишком много информации для одной ночи.
– А ты, что ли, гомофоб?
– Я? – тычу себя большим пальцем в грудь. – Мне по фигу, кто с кем спит, если честно. Главное, с кем сплю я!
– Это правильная позиция. Слушай, может, уже и мы поспим чуть-чуть?
– В каком смысле?! – Я прижимаюсь спиной к стене.
– Идиот! – Он прыскает со смеху. – В прямом. На разных койках. Ты не в моем вкусе. У тебя некрасивые вены на руках.
– Да?! – Я придирчиво осматриваю свои руки.– Ну ладно. Завтра позвоню отцу, чтобы денег ментам привез.
– Может, лучше я позвоню своим знакомым?
– Забей, я решу! – зеваю.
– Ну, смотри.
– Слушай, Олег, скажи мне... – Я ложусь на спину и смотрю в потолок.
– Что?
– А ты... ну... любишь человека, с которым живешь?
– Своего парня?
– Своего, – выговорить получается трудновато, – парня.
– Да. А ты думаешь, геи только трахаются? А любить может только гетеросексуал?
– Нет... то есть, я никогда не задумывался. А ты давно с ним живешь?