Выхожу из душа гораздо более спокойным. Достаю из кармана куртки телефон и сигареты. Слышу приглушенные всхлипы со стороны кухни. Наташа сидит за столом, обхватив голову руками, в полной темноте.
– Ну что ты, ну перестань, пожалуйста! – Сажусь рядом, обнимаю ее.
– Я думала, что ты... Я не знаю... – всхлипывает она. – Ты перестал отвечать на мои эсэмэс. Я писала тебе каждые пятнадцать минут, начиная с половины первого...
– У нас забрали телефоны, я же тебе сказал!
– ...Я не знала, что думать. Вы напились, кто-то сел пьяный за руль. Или... вы поехали в другое место... я звонила, а ты был... вне зоны... телефон отключен. И я...
– ...И ты подумала, что на самом деле все как обычно. – Я закуриваю, кладу подбородок на ее плечо. – Так уже было. С другими. Он такой же, как они. Только в этот раз еще больнее, да? – Ее плечи начинают содрогаться все сильнее. – Точно, так и думала. У него нет тормозов, его не волнуют чужие чувства. Он же мальчик-звезда. У него все – игрушки. Скучно стало, он и свинтил. Как-то сложно у него все... и как-то глупо...
Я прикрываю глаза рукой. Разом накатывают усталость и тоска. Неужели я настолько предсказуем, что не могу существовать нигде, кроме избитых схем? Да и то кем-то придуманных. Не мной. Наташа плачет, и мне бы в пору самому зареветь. Мне жалко ее из-за этой бессонной ночи, и жалко себя из-за того, что искренность вкупе с ментовской справкой лишь укрепляют версию блядства. Мне жалко нас, потому что мы разучились верить другим. Убивали в себе это чувство годами. Транжирили его, размазывали по стенкам недопитых бокалов, топили в виски. Мы и себе-то больше не верим, что способны быть искренними.
Очень трудно быть красивыми и успешными одиночками. Таким, как мы, наверное, место в зоопарке, на потеху публике, или в перекрестье объективов, где каждый может убить тебя фотовспышкой.
Жили-были одинокий мальчик и одинокая девочка. Однажды они встретились и прожили долго и счастливо – двое суток. И умерли в один день, от тоски. Оттого, что не могли поверить, что вся эта любовь и все это счастье настоящие.
– Твой Хижняк ублюдок, ненавижу его! – Наташа поднимает зареванное лицо.
– На самом деле он клевый парень. Мы с ним тоже думали друг о друге слишком много и слишком стандартно. – Вытираю ей слезы тыльной стороной ладони. – Поверь, он клевый чувак, жалко, что пришлось выяснить это в ментовке. Я тебя с ним познакомлю.
– Я люблю тебя! – Она обвивает руки вокруг моей шеи и прижимается ко мне. – Я боюсь за тебя, я не хочу тебя терять... не хочу!
– Нет. – Я мотаю головой. – Нет...
Несколько минут мы сидим, обнявшись. Молча. Я дышу ее запахами, я смотрю на мир сквозь ее спутанные волосы. Мне хорошо. Кажется, что я здесь давно. И здесь я – дома.
На столе жужжит мой телефон, вырывая нас обоих из состояния невесомости.
Даша Семисветова: «Куда ты пропал? Ты в порядке? Я за тебя волнуюсь! Мне сказали, что вы с Хижняком попали в милицию, это правда?»
Айфон рациональная вещь. Для того чтобы хозяин не напрягался открывать сообщения, они сразу высвечиваются на экране, экономя ваше время. И заодно облегчая жизнь вашим спутницам, которым теперь уже можно не спрашивать: «Это кто тебе пишет в такое время?» Достаточно просто посмотреть на экран. Удобная штука.
Кажется, Наташины глаза покрываются инеем. Иголки зрачков. Ногти на поверхности стола. Молниеносная пощечина. Еще одна. Я даже не закрываюсь. Она задевает локтем высокий бокал с водой, который опрокидывается, но не разбивается. Еще пощечина. Теперь уже намеренно смахивает бокал со стола, и тот разлетается по полу мелкими крошками. За ним летит мой телефон и ваза с зелеными яблоками, которые, оказавшись на полу, кажется, сами стараются закатиться подальше, чтобы их не растоптали.
Наташа отталкивает меня и выбегает из кухни, шваркая дверью так, что вздрагивают оконные стекла. Я остаюсь один. Я правда не знаю, что ей сказать. Я не знаю, нужно ли в таких ситуациях говорить. Господи, я всегда считал, что ты создал женские пальцы для маникюра. Ну почему ты не разобрался с тем, кто придумал этим пальцам занятие в виде отправки эсэмэс-сообщений? Тебя развели? Сказали, что так будет легче всем влюбленным?
Захожу в комнату. Наташа сидит на диване, сосредоточенно щелкая пультом телевизора.
– Боюсь, я не могу нести ответственность за каждую девушку в этом городе, которую интересует, в порядке ли я. – Развожу руками, но ответной эмоции не вызываю. – Можно еще разбить телевизор, это будет символично. – Подхожу ближе. – Ты собираешься ревновать меня к каждому плинтусу на работе? – Сажусь рядом на диван. – Это случайное... случайное совпадение.
– Слушай, ты можешь замолчать?! – говорит она, не поворачивая головы в мою сторону. – Сегодня у тебя так много случайных совпадений, просто комедия положений.
– Я в детстве играл Пьеро в школьном театре. – Пытаюсь ее обнять, но она скидывает мою руку.
– У тебя хорошо получается до сих пор.
– Это правда. – Вытираю ладонью лицо, набираю в легкие воздуха. Хочу сказать что-то важное, но... не приходит. Скольжу по ней взглядом – волосы, шея, запястья. На левой ноге, чуть выше пальцев, красная черточка и выступившая кровь. Видимо, стакан, или ваза.
Опускаюсь на колени. Двумя руками беру ее ступню.
– Что ты делаешь?! – рычит Наташа.
– Перед тем как я уеду, можно оказать тебе первую помощь? – Должно быть, мои глаза достаточно кроткие. Или недостаточно? – Там может быть осколок.
Подушками пальцев щупаю ранку и вокруг нее. Кажется, просто порез. Касаюсь ранки губами. Слизываю кровь.
– Мне хочется тебя убить, – доносится с дивана.
– Угу, – мычу я, – ты сделаешь одолжение обществу.
– Или сделать так, чтобы тебя никогда не существовало!
– Это сложнее.
– Иногда мне кажется, что я всего лишь один из пунктов в твоем органайзере.
– Я давно не веду органайзер. – Целую каждый палец по отдельности.
– И я за это себя ненавижу.
– Если бы ты знала, как я себя за это ненавижу!
– Ты противный, капризный, самолюбивый мальчишка. – Она вцепляется ногтями в мои волосы и тянет к себе.
– Но это еще не повод, чтобы бросить меня из-за случайного эсэмэс. – Смотрю ей в глаза, и, честное слово, раскаиваюсь. В том... чего не было.
На экране телевизора старый-престарый клип Сергея Васильевича Челобанова:
Ты сияешь
Всеми цветами радуги,
Как нефтяная пленка
На речной волне.
– Тебя уже бросали?
– Нет, – честно говорю я.
– Я буду первой, – она наклоняется ко мне, – только сначала задушу. С трупом расстаться легче.
– У тебя уголовные наклонности, – говорю я, снимая с нее свитер.
– У меня будут смягчающие обстоятельства. Убийство в состоянии аффекта. – Она опускается на пол и расстегивает мне джинсы.
– Тебя посадят, и на кого же ты оставишь своих школьников? – Я стягиваю с себя футболку.
– На телевизор! – Она проводит ногтями по моей груди так, что бегут мурашки.
Ты не знаешь, как кричат от радости,
– поет Челобанов,
– я-то знаю, так иди ко мне.
– Я тоже не знаю, – шепчу ей на ухо, – зато мы оба знаем, как воют от тоски, правда?
Поцелуй!
Поцелуй! Я прошу ведь лишь мизера!
Все равно ведь будешь – не со мной... не со мной,
так с другим!
– С другим так не будешь, – я кусаю ее за мочку левого уха, и она вскрикивает.
Мы отчаянно занимаемся любовью. Я покрываю поцелуями ее шею, грудь. Она кричит так, что мне кажется, это утро с пощечинами и битьем посуды я буду вспоминать гораздо чаще наших тихих и уютных семейных вечеров. Если таковые будут, конечно. Она опрокидывает меня на спину и садится сверху.
– У тебя с Дашей что-то было? – Наташа наклоняется, и ее волосы падают мне на лицо.
– Нет, – отвечаю я, вздрагивая от резкой боли из-за вцепившихся в мой правый бицепс ногтей, – нет, конечно.
Поцелуй меня, девочка. Потому что все целуются.
Мы кончаем практически одновременно. Потом лежим на полу, рядом, уставившись в потолок. Наташа подносит к моим губам зажженную сигарету, я затягиваюсь.
– Семисветова волнуется за тебя. Как это мило! – говорит она глухим голосом.
– Я думал, мы закончили с этим.
– Нет, дорогой, мы закончили на этом! – Она выпускает дым, и я смотрю, как сизые кольца растворяются, почти касаясь потолка.
– Давай в следующий раз пригласим ее третьей, – я разворачиваю ее кисть и припадаю к сигарете, – чтобы разом снять все вопросы.
– А потом пригласим бармена из «Луча», ага? – Она вырывает у меня сигарету.
– Я думаю, у меня не встанет на бармена.
– Я думаю, у меня встанет.
– Я боялся, что после этого идиотского эсэмэс все закончится. – Я кладу свою голову ей на грудь, смотрю ей в глаза. – Просто поверь, что сегодня день дурацких совпадений.
– Я боялась начать бояться тебя. – Она улыбается и прикрывает глаза.
Я любуюсь тем, как она держит сигарету, любуюсь, как она обнажает свои ровные зубы, улыбаясь, любуюсь, как морщит нос. Любуюсь. Господи, я бы любовался даже тем, как она вставляет себе тампакс.
– Я очень хочу спать, – говорит она.
Встаю, беру ее на руки и отношу в спальню. Кладу на кровать. Как же я ненавидел эти карамельные сцены в рассказах друзей! Это вызывало смех, стремление отчаянно пошутить. Скрыть свой страх перед тем, что я боюсь так и не встретить ту, которую захочу взять на руки. В сущности, все мы сентиментальны. Просто не у всех есть возможность раскрыться. Я глажу ее волосы, укрываю одеялом.
– Нам нельзя расставаться, – говорю, а у самого перехватывает дыхание.
– Мы больше не будем. – Она целует меня в губы, и я чувст