– Неприятностей, кстати, потом не было?
– Нет. Оказалось, что в Париже очень просто взять интервью у главы советского государства. Для этого не надо было ни у кого спрашивать разрешения. А здесь надо было пройти целый ряд инстанций (Суслов, Демичев, члены Политбюро), чтобы связаться с самолетом. Брежнев, выяснилось, очень был расслаблен в самолете, поэтому решили не встречаться.
– А с предшественником Пятизвездного Генсека доводилось встречаться?
– С Хрущевым, я помню, пообщались, когда сидели в Свердловском зале. Он любил поговорить. Потом, между прочим, вместе сфотографировались. Руку он мне жал.
– Вы считаете себя политизированным человеком?
– Я не политолог, я не считаю себя настолько политизированным. Но очень внимательно слежу за политикой. Потому что это уже стало необходимостью. Меня брали сюда (на ЦТ) в 57 году прежде всего для того, чтобы читать каждый вечер новости. Поэтому я (это вошло в привычку) просматривал ежедневно газеты, делал прогнозы.
– Проколы в работе, обернувшиеся неприятностями, были?
– Да. Был такой случай. В тот день я не работал (был день рождения Андронникова, кстати). Я не очень хорошо себя чувствовал. Меня вызвали, чтобы я представил специальное заявление Андропова. Оно пришло утром. Текст был сложным (стилистика была такая!). Но… побороться с этим текстом можно было. Спортивный, творческий интерес вызвал этот текст. И меня очень смутил там один переход, не вязалось никак одно с другим. Довольно нервная речь, вдруг какой-то переход на милитаристские не то что угрозы, но на тему с бряцанием оружием Варшавского договора. Жена позвонила, спросила, как я себя чувствую. Все хорошо, отвечаю, материал очень сложный, в одном месте не могу найти логику. Обычно читали по живому, но тогда решили записать, так как это было очень важно. Я пошел к редактору и сказал: «Извините, давайте еще раз проверим». Он сидел с «тассовскими» кусочками, нарезанными уже. И вот между 6 и 7 частью – провал. Редактор даже обиделся: «Если вы мне не верите, читайте, сами сверяйте». Действительно, все слово в слово, переход проверил, 6 и 7 часть, все нормально. Потом выяснилось: утром в ТАСС произошел какой-то сбой с техникой, остановились телетайпы, перешли на другие. И затесались эти 6 и 7 части из статьи какого-то генерал-полковника (как раз о Варшавском Договоре). И все было бы хорошо, будь копия материала. Обычно их приносили 3-4, а здесь только одна была. Вторая – у главного редактора, а третья у зама (в другом здании). Я записал первый дубль. Режиссер говорит: «Хорошо». А я недоволен, перехода с 6 на 7 часть не получилось плавного. Думаю: может, здесь большая пауза? Потом я решил так: Андропов – новый руководитель. Сталинского воспитания. Как Сталин делал? Выбрасывал какой-то абзац. Бенилюкс есть Бельгия и Нидерланды, про Люксембург забывали. Поэтому, может, Андропов тоже решил выбросить какой-то абзац? Чтобы покороче. Второй дубль получился лучше. Я подошел к техникам и спрашиваю: «Ребята, какой вам дубль понравился больше?» Второй, отвечают. И я знал, что они после этого уже переписывают этот дубль еще раз на другие ролики. Для страховки. Поэтому мог проверять мою запись главный редактор. Но он в это время занимался другими делами. И это все прошло по всем станциям! Телевидением же уже был распространен текст. Немцы, в частности, имели право переводить тексты после того, как услышат по телевидению, практически они переводили синхронно то, что я говорил. И когда дошли до этого места, немец не растерялся. Он все-таки переводил с бумаги, что у него была. Скандал разразился страшный. Секретариат ЦК заседал. Выговор получил Лапин (председатель), первый зампред Мамедов получил. Главный редактор был снят с работы. Мне же поставили на вид за формальное отношение к своим обязанностям.– Вы эту историю уже прокачивали?
– Я очень не любил на эту тему говорить. Сейчас уже успокоился. Очень неприятно, я глубоко переживал. Обидно было не то, что меня наказали. Не в этом дело. А в том, что я мог допустить такое. Я потом думал: что я мог тогда сделать, чтобы не допустить этого? В чем была вина? Мне нужно было в этих частях, которые я проверял, просто сверить индекс!
– А в «видовский» период у вас не было таких экстраординарных случаев?
– По сравнению с тем, что бывало у меня на «информации», нет. Хотя это тоже живой эфир. Мне это нравится, он всегда мобилизует, но чреват! Здесь бывают какие-то прорехи. Где-то не вовремя пошла запись, какие-то чисто технические накладки.
– А как вы оказались в ВИДе?
– Сначала Андрей Разбаш, режиссер ВИДа, приглашал. Я думал, они разыгрывают. Я ведь уже не работал. Я очень любил эту передачу, потому что самое лучшее, что происходило на телевидении, происходило в молодежной редакции, начиная с «ВВВ» (Вечер веселых вопросов), который прогорел через три дня, после того, как я впервые приехал на телевидение (это предтеча КВН).
– Какие передачи у вас случались? Вы ведь начинали сотрудничать с «молодежкой» давно?
– Два раза я пробовал себя там. И очень старался. От этого старания я прогорал. Помню один репортаж из салона новобрачных на проспекте Мира. Мне надо было шесть залов пройти. И самый главный – шестой. Я настолько перестарался, настолько думал не о том, что мне надо было делать, а о том, как я это делал (чтобы закрепиться в этой редакции!), что шестой зал и забыл! Закончил передачу на 5-6 минут раньше. В восторге. Мне казалось: так здорово, так лихо. (Как примерно сейчас некоторые самодеятельные ведущие в некоторых передачах: лихо-лихо-лихо). А ведь это живой эфир! И ведь кто бы напомнил! Никто. Концовку же я такую сделал, что нельзя уже было продолжить передачу. А самый главный зал забыл. Вот была трагедия.
– Единственная в вашей творческой биографии?
– Второй случай – в «Телетеатре». Пригласили, вел передачу, старался, пел. Все было нормально на репетиции. А в эфире я не «попал» и «разошелся» с оркестром.
– Но теперь вы в рамках экс-молодежки, и все в порядке.
– Я очень сожалею, что это раньше лет на 10 не пришло. Очень интересно разобраться в вашем поколении, чисто психологически, чисто с житейской точки зрения. Это открытие. Пример. У нас в России богатые недра, не ценим только. Также и людские ресурсы на телевидении не ценятся. Особенно молодежь. Я учусь. У молодых можно и нужно учиться. Я вот преподаю мастерство исполнения, у меня на эти занятия ходят совсем молодые люди.
– Несколько непривычно было видеть вас в молодежной униформе, без пиджака.
– Условие было такое. Я в жизни галстук терпеть не мог, сейчас просто уже привык. Пиджаков терпеть не мог. Любил в молодости ковбойку, шаровары.
– Какая у вас машина?
– «Жигули», девятка. Я около сорока лет за рулем.
– Гастрономические привязанности?
– Я не гурман. Мое любимое блюдо: тонкий кусок хлеба с маслом, а сверху посыпать сахарным песком. Для меня это уже хорошо. С военных лет воспоминание.
– А теперь блиц-опрос. Хобби, семейные традиции, кредо и т. п.
– Хобби? Автомобиль. Возиться с ним, усовершенствовать – удовольствие. Езда? Особенно не лихачествую. Когда тороплюсь, стараюсь ехать аккуратно, соблюдаю правила.
Домашних животных дома нет. Когда сын жил с нами, была собака.
Отдыхаем на даче. Деревенская такая, недалеко, на Дмитровском шоссе. Удобств никаких нет особых, но нам там нравится.
Друзей у меня очень много. Самое тяжелое, когда праздник. Например, Новый год. Хочется всех поздравить, составляется список. День рождения? Сентябрь. По гороскопу – Дева. Гороскопы особо не примеряю на себя, потому что иногда прогнозы астрологов печальны. С точки зрения психологии это опасно. Если поддаться им, то будешь еще внушать себе, что что-то случится. Человеку не надо знать свою судьбу наперед, иначе ему будет трудно жить. Он должен верить в хорошее и настраиваться на благополучный исход.
В качестве постскриптума к разговору с Кирилловым приведу реплику Кирилла Разлогова, который любезно написал предисловие для моей книги «Влад Листтев. Пристрастный реквием»:
Система кинозвезд началась с поклонения дивам итальянского экрана: физиологический магнетизм Пины Меникелли и Франчески Бертини, многократно усиленный темным залом и мерцанием теней, завораживал миллионы.
Отечественную теорию телевидения принято начинать с книги Владимира Саппака «Телевидение и мы», одним из ключевых элементов которой была трогательная до слез влюбленность автора в Валентину Леонтьеву – «харизматического диктора» тех времен и народов. Народы остались прежние, времена и границы государств изменились. Сохранилась ли способность индивидуального персонифицированного переживания (фантазма) по поводу «смутных объектов желания» – дикторов-ведущих наших телеканалов? Думаю, что да, безусловно и, что самое главное, независимо от содержания ведомых передач. Иначе Юля Меньшова, которая все делала сама, и Елена Ханга, все время говорившая «про это», как и сексуально озабоченная Анфиса Чехова, оказались бы вне конкуренции. А ведь наиболее сильные зоны притяжения появились в ельцинскую эпоху с вовсе неожиданной стороны: из «Вестей».
С исчезновением дикторов, объявляющих программы, функции «нейтрального» имперсонального начала перешли к ведущим новостей. Свидетельство чему – творческая и личная траектории Татьяны Митковой, Светланы Сорокиной и Арины Шараповой (порядок по алфавиту, чтобы кто чего не подумал): их превращение в див экрана, объект сочувствия и вожделения миллионов, а затем и в ведущих «авторских» передач.
Истоки особых отношений между дивами и зрителями восходят к специфическому месту и роли РТР – и «Вестей» в особенности – в отечественном телевизионном вещании перестроечного периода. Российский канал в оппозиции Первому советскому играл не только и не столько на правде-матке (резать которую пока не разрешали), сколько на доверительных отношениях со зрителями. Он был лишен официоза, а потому располагал к личностной интонации.
Классическая советская манера Левитана-Кириллова говорила слушателю-зрителю: мы вещаем от имени и по поручению государства, мы – проводники «правды», приводные ремни от них к нам.