После рождения малышей я почувствовала себя совершенно другим человеком. Я была в замешательстве.
С одной стороны, я внезапно стала влезать в свою старую одежду. Когда я примеряла вещи, они сидели отлично! Я снова полюбила наряжаться, что стало для меня откровением. Я подумала: «Черт возьми! Какое тело!»
С другой стороны, когда дети находились во мне, я радовалась, что они в безопасности. Я впала в небольшую депрессию, когда поняла, что больше не могу оберегать их внутри своего тела. Они казались такими уязвимыми в мире папарацци и таблоидов. Я хотела, чтобы они вернулись обратно, чтобы мир не мог до них добраться.
«Почему Бритни так боится камер, когда она с Джейденом?» – гласил один из заголовков.
После рождения второго сына мы с Кевином стали тщательно прятать детей – настолько, что люди задавались вопросом, почему нигде не публиковали фотографии Джейдена. Думаю, если бы кто-нибудь хотя бы на секунду задумался, возможно, догадался бы о причинах. Но никого это не интересовало. Пресса и общество вели себя так, будто я была обязана позволить фотографировать своих маленьких сыновей. Причем тем же, кто пытался преподносить меня жутко толстой.
Первое, что я делала после родов, – смотрела в окно, чтобы посчитать численность противника на парковке. Казалось, каждый раз, когда я отодвигала занавеску, их становилось все больше. Машин всегда было много, что тоже представляло опасность. Когда я осознавала, сколько человек собралось сфотографировать моих детей, у меня кровь стыла в жилах. Поскольку на кону стояли огромные деньги – гонорары за фотографии – папарацци стремились сделать снимки мальчиков любой ценой.
Мои сыновья были такими крошечными. Мне нужно было обеспечить их безопасность. Я боялась, что вспышки и крики могут их напугать. Нам с Кевином пришлось придумать, как накрыть их так, чтобы они могли нормально дышать. Мне самой и без всяких одеял не хватало воздуха.
В тот год я не стремилась давать интервью, но все же сделала одно исключение для Мэтта Лауэра из Dateline. Он сказал, что люди задавали много вопросов, в том числе: «Плохая ли Бритни мама?» Правда, он не уточнил, кто это спрашивал. Видимо, все. Он поинтересовался, что нужно сделать, чтобы папарацци оставили меня в покое. Лучше бы он узнал у них – я бы пошла на все.
К счастью, мой дом был надежным убежищем. Несмотря на проблемы в отношениях, мы с Кевином построили невероятный дом в Лос-Анджелесе, прямо рядом с особняком Мела Гибсона. Актриса, исполнявшая роль Сэнди в «Бриолине», тоже жила неподалеку. При встрече я кричала ей: «Здравствуйте, Оливия Ньютон-Джон! Как поживаете?»
Это был дом нашей мечты. У нас в бассейне была горка. У детей была песочница, полная игрушек, и они могли строить замки. На участке даже был миниатюрный игровой домик со ступеньками, лестницей и небольшой верандой. И мы без конца добавляли что-то новое.
Мне не нравились деревянные полы, поэтому я выбрала мрамор – обязательно белый.
Дизайнер интерьера был категорически против. Он сказал: «Мраморные полы очень скользкие, и, если упасть, будет больно».
«Я хочу мрамор! – кричала я. – Мне нужен мрамор».
Это же мой дом, я вила свое гнездышко. Получалось чертовски красиво. Но, думаю, уже тогда я понимала, что веду себя странно.
Я родила двух малышей подряд. У меня бушевали гормоны. Я была жутко злой и невероятно авторитарной. К появлению детей я отнеслась крайне серьезно. В попытках сделать наш дом идеальным я впадала в крайности. Оглядываясь назад, я думаю: «Боже, я вела себя ужасно». Простите меня все, кто работал над нашим домом. Я слишком увлеклась.
К нам пришел художник и расписал стены в комнатах сыновей: он нарисовал невероятные картины, изобразив маленьких мальчиков на Луне. Я отдавалась процессу по максимуму.
Я мечтала иметь детей и растить их в уютной обстановке. Они казались мне идеальными, красивыми, я и мечтать о таких не могла. Я хотела положить к их ногам весь мир, всю Солнечную систему.
Я начала замечать за собой признаки гиперопеки, когда поняла, что первые два месяца жизни Джейдена не давала его на руки своей матери. Но и после этого я позволяла ей подержать внука всего пять минут. Потом сразу забирала. Мне казалось, это слишком долго. Теперь я все осознаю. Нельзя было так себя вести.
Думаю, когда я впервые увидела детей, произошло то же, что и после разрыва с Джастином – история с Бенджамином Баттоном. Я помолодела. Став молодой матерью, я сама в каком-то смысле превратилась в дитя. Часть меня была очень требовательной взрослой женщиной, настаивающей на белом мраморе, а другая – непосредственным ребенком.
С одной стороны, дети исцеляют. Ты вдруг становишься не таким осуждающим и предубежденным, каким был раньше. Малыши невинны и полностью от тебя зависят. Наконец приходит осознание, что каждый когда-то был ребенком, хрупким и беспомощным. С другой стороны, мне было очень сложно психологически. Когда родилась Джейми Линн, я тоже испытала подобное. Я так ее любила и так переживала, что отчасти сама в нее превратилась. Когда ей исполнилось три года, часть меня тоже будто превратилась в трехлетнюю малышку.
Я слышала, что такое иногда случается с родителями, особенно если у них есть детские травмы. Когда ваши дети достигают того возраста, в котором вы пережили непростой период, вы эмоционально проживаете его заново.
К сожалению, в нулевые было не принято заботиться о психическом здоровье так, как сейчас. Я надеюсь, все молодые мамы, которые это читают и испытывают трудности, как можно раньше обратятся за помощью и направят свои чувства на что-то более благотворное и исцеляющее, чем полы из белого мрамора. Теперь я понимаю, что у меня проявлялись практически все симптомы послеродовой депрессии: грусть, тревога, усталость. Сразу после родов добавились путаное мышление и одержимость безопасностью детей – последняя усиливалась по мере того, как к нам росло внимание прессы. Быть молодой мамой и так сложно, что уж говорить о том, когда твою жизнь рассматривают под микроскопом.
Поскольку Кевина долго не было рядом, никто, за исключением всех папарацци Америки, не видел, как у меня ехала крыша.
22
Первые несколько месяцев после рождения Джейдена прошли как в тумане. Я завела собаку. Фелиция то появлялась, то исчезала из моей жизни.
Во время беременности вторым сыном я перекрасилась в черный. В попытках осветлить волосы они стали фиолетовыми. Мне пришлось пойти в салон красоты, чтобы мне привели голову в порядок, и получился натуральный коричневый оттенок. Потребовалась целая вечность, чтобы все исправить. У меня почти во всем было так. В жизни, мягко говоря, творился хаос: разрыв с Джеем и изнурительный тур Onyx, женитьба на том, кого все считали неподходящей партией, попытка стать хорошей матерью в браке, который рушился на глазах.
Но в студии я всегда чувствовала себя счастливой и продуктивной. Записывая альбом Blackout, я обрела свободу. Работая с потрясающими продюсерами, я смогла поэкспериментировать. Нэйт Хиллс, взявший псевдоним Danja, больше увлекался танцами и электронной танцевальной музыкой, чем попсой. Он познакомил меня с новым звучанием, и мне удалось продемонстрировать разные возможности своего голоса.
Мне нравилось, что никто не мудрил, и я могла спокойно сказать, что мне нравится, а что нет. Я точно знала, чего хочу, и многое из того, что предлагали, мне было интересно. Так классно приходить в студию, слушать невероятную музыку и записывать под нее вокал. Несмотря на свою репутацию в тот период, я была рада снова работать и вся отдавалась процессу. Но то, что происходило за пределами студии, меня расстраивало.
Папарацци, словно зомби, стремились проникнуть в мою жизнь. Они взбирались по стенам и фотографировали через окна. Их попытки проскользнуть в здание студии и незаметно выбраться напоминали военные операции. Это было ужасно.
Мой агент Тереза Ла Барбера Уайтс, которая тоже была матерью, сделала все, чтобы мне помочь. В одной из наших студий она поставила детские качели, что, на мой взгляд, очень мило.
Альбом стал своего рода боевым кличем. После долгих лет застенчивости и попыток угодить маме с папой пришло время сказать: «Пошли вы на хер». Я стала работать по-новому. Например, сама начала снимать видео. Мы с подругой ходили в бары, она брала камеру – так и получился клип на песню Gimme More.
Для ясности: я не говорю, что горжусь этим творением. Это, безусловно, худшее, что я когда-либо снимала в своей жизни. Результат мне вообще не понравился – вышло ужасно безвкусно. Мы потратили всего три тысячи долларов на съемки. Но несмотря на то, что клип получился из рук вон плохим, задумка сработала. И чем больше я начинала сама что-то пробовать, тем больше интересных людей обращали на меня внимание и хотели сотрудничать. В итоге благодаря воле случая я познакомилась с потрясающими личностями.
Записывать Blackout было куда проще и приятнее, чем все, что я делала до этого. Получалось очень быстро. Я приходила в студию и, пробыв там около получаса, уходила домой. Это выходило ненамеренно – просто нужно было все делать оперативно. Если я проводила в одном месте слишком много времени, папарацци снаружи множились, как призраки в игре Pac-Man. Механизм выживания заключался в том, чтобы приехать в студию и покинуть ее как можно быстрее.
Во время записи Hot as Ice в студии присутствовало шесть рослых парней. Пока они молча слушали, как я пела, я осознала, что это один из самых духовных моментов в моей жизни. Мой голос никогда не звучал так высоко. Я два раза исполнила песню и уехала. Даже напрягаться не пришлось.
Хоть создание Blackout приносило удовольствие, жизнь продолжала испытывать меня на прочность. Ни одной спокойной минуты. Мне нужно было куда больше себя ценить тогда. Это было трудное время практически во всех смыслах, но с творческой точки зрения оно было великолепным. В своем сознании я выросла как артист.
Во время работы над альбомом Blackout мой адреналин зашкаливал. Мне довелось записываться в лучших студиях. Классное было время.