Пытаясь получить полную опеку над сыновьями, Кевин убеждал всех, что я слетела с катушек. Он говорил, что мне вообще больше не следует рожать.
Когда я об этом узнала, подумала: «Это абсурд. Наверняка это лишь для таблоидов». Когда читаешь о ссорах женатых знаменитостей, никогда не знаешь, что у них происходит на самом деле. Уверена, многое из написанного – разного рода уловки, которые скармливают репортерам в попытке получить опеку. Поэтому я просто ждала, пока Федерлайн вернет мне мальчиков. Но он не только их не привозил обратно, но и не позволял мне видеться с ними неделями.
В январе 2007 года тетя Сандра умерла после долгой и тяжелой борьбы с раком яичников. Она была мне как вторая мать. Я в жизни не плакала так горько, как на похоронах у ее могилы.
Возвращение к работе казалось мне немыслимым. Однажды, как раз в тот период, мне позвонил один популярный режиссер и рассказал о проекте, над которым работал. «У меня есть для тебя роль, – сказал он. – По-настоящему мрачная».
Я отказалась, потому что считала, что это плохо отразится на моем психическом здоровье. Но, узнав об этом персонаже, я заинтересовалась и стала представлять, каково это быть ею.
Внутри меня уже давно сгущалась тьма. Однако внешне я старалась соответствовать ожиданиям людей, продолжала вести себя так, как они хотели, – была милой и красивой. Но к тому моменту мой защитный слой стерся, от него ничего не осталось. Я была как оголенный провод.
В феврале, когда я уже несколько недель не видела мальчиков, вне себя от горя, я поехала их навестить. Но Кевин меня не впустил. Я умоляла его. Джейдену Джеймсу тогда было пять месяцев, а Шону Престону – год и пять. Я представляла себе их удивление и непонимание, где же мама. Я воображала, как они задаются вопросом, почему я не хочу быть рядом. Я готова была выбивать двери тараном, лишь бы добраться до них. Я не знала, что делать.
За всем этим наблюдали папарацци. Словами не описать унижение, которое я чувствовала. Меня загнали в угол. Журналисты следовали за мной по пятам, ожидая, пока я выкину нечто такое, что они смогут сфотографировать и продать.
Тем вечером я дала им повод. Я отправилась в парикмахерскую, взяла машинку для стрижки и побрилась налысо.
Всех это порядком позабавило. Посмотрите, да она же сумасшедшая! Даже моим родителям было за меня стыдно. Но никто, похоже, не понимал, что я просто обезумела от горя. У меня забрали детей.
С бритой головой меня все боялись, даже мать. Никто со мной не разговаривал, потому что я была уродкой.
Мои длинные волосы нравились людям – я это понимала. А еще знала, что многие парни считают, что длинные волосы – это сексуально.
Бритьем головы я сказала миру: «Пошли вы на хер. Хотите, чтобы я была для вас красивой? Черта с два. Хотите, чтобы я была хорошей? Хрен вам. Хотите, чтобы я выглядела как девушка мечты? Да на хер вас». Я слишком долго была примерной девочкой. Вежливо улыбалась, когда ведущие телешоу косились на мою грудь, когда американские родители обвиняли меня в развращении детей из-за того, что я посмела надеть укороченный топ, когда менеджеры снисходительно похлопывали меня по плечу и сомневались в моей карьере, хотя я продала миллионы альбомов, когда моя семья вела себя так, словно я – исчадие ада. Мне просто надоело.
В конце концов, мне стало все равно. Я хотела лишь одного – увидеть своих мальчиков. Мне больно вспоминать о часах, днях и неделях, проведенных вдали от них. Самым сокровенным моментом в жизни был сон с детьми. Я ощущала невероятную близость к Богу, когда дремала со своими драгоценными малышами, нюхала их волосы, держала за крохотные ручки.
Я страшно разозлилась. Думаю, многие женщины меня понимают. Моя подруга однажды сказала: «Если бы кто-то забрал моего ребенка, я бы не просто побрилась. Я бы сожгла этот город дотла».
26
Те недели без детей я психовала, всякий раз слетая с катушек. Я не понимала, как о себе позаботиться. Из-за развода мне пришлось оставить дом, который я любила, и жить в каком-то коттедже в английском стиле в Беверли-Хиллз. Папарацци кружили с особым возбуждением, как акулы, почуявшие кровь.
Когда я впервые побрила голову, это ощущалось, как религиозный ритуал. Я жила на уровне чистого бытия.
Когда я решила выйти в свет, купила семь коротких париков. Своих сыновей я видеть не могла, остальных людей – просто не хотела.
Через несколько дней после того как я побрилась, моя кузина Алли отвезла меня к Кевину. Я решила, что на этот раз папарацци ничего не увидят. Но кто-то все-таки предупредил одного из фотографов, а тот позвонил своему приятелю.
Когда мы остановились на заправке, они подошли ближе. Меня снимали на видео через окно, фотографировали со вспышкой на огромную камеру, пока я с разбитым сердцем сидела на пассажирском сиденье и ждала возвращения Алли. Один задавал вопросы: «Как дела? У тебя все в порядке? Я о тебе беспокоюсь».
Мы поехали к Кевину. Папарацци следовали за нами, фотографируя, как меня снова не пустили внутрь, как прогнали, не дав увидеть собственных детей.
Мы отъехали от дома Кевина и остановились, чтобы решить, что делать дальше. Операторы снова возникли у моего окна.
– Все, что я хочу, Бритни, все, что планирую сделать, – задать тебе несколько вопросов, – сказал один из них с ужасно злым лицом. Он не спрашивал, можно ли со мной поговорить. Он ставил перед фактом. – После этого я оставлю тебя в покое.
Алли уговаривала мужчин уйти:
– Пожалуйста, ребята. Не надо. Пожалуйста…
Она была очень вежлива и умоляла так, словно просила сохранить нам жизнь, именно так это выглядело со стороны.
Но они не прекращали нас доставать. Я заорала.
Им понравилась моя реакция. Один из парней не собирался уходить, пока не получит желаемое. Он продолжал ухмыляться, задавал мне одни и те же мерзкие вопросы, снова и снова, пытаясь снова вывести меня на реакцию. В его голосе было столько уродства, никакой человечности.
Это один из худших моментов в моей жизни, он еще долго меня преследовал в воспоминаниях. Разве нельзя было отнестись ко мне по-человечески? Разве он не мог уйти? Он не захотел. Продолжал наседать. Снова и снова интересуясь, что я чувствую, не имея возможности видеться с детьми. И ухмылялся.
Наконец мое терпение лопнуло.
Я схватила первое, что попалось мне под руку, – зеленый зонтик – и выскочила из машины. Я не собиралась его бить, потому что даже в подобных ситуациях я не выбрала бы насилие. Я врезала по тому, что подвернулось следующим, – по его машине.
Жалкое зрелище. Зонт. Им и навредить толком не получится. Это был отчаянный шаг отчаявшегося человека.
Мне было стыдно за то, что я сделала, и я отправила в фотоагентство записку с извинениями, упомянув, что претендовала на роль в мрачном фильме и пыталась вжиться в образ (это правда), что была не в себе (в чем тоже не солгала).
Позже этот папарацци скажет в интервью в одном документальном фильме: «У нее выдался не самый лучший вечер… Чего не скажешь о нас, потому что нам заплатили за снимки».
Мой муж Хесам[10] говорит, что красивые девушки бреются не просто так. По его словам, это их выбор – не загонять себя в рамки традиционной красоты. Он пытается поддержать меня. Ему жаль, что мне все еще больно.
27
У меня было такое чувство, будто я хожу по краю обрыва.
Через некоторое время после того, как я побрила голову, я поехала домой к Брайану в Лос-Анджелес. Там были его подруги из Миссисипи и моя мама. Она старалась не смотреть на меня, потому что я была некрасива. Это лишний раз доказывало, что мир заботит только ваш внешний вид, даже если вы страдаете и морально находитесь на самом дне.
Той зимой мне сказали, что, если я лягу в клинику на реабилитацию, это поможет мне вернуть опеку. Поэтому, несмотря на то что с гневом и горем у меня было куда больше проблем, чем со злоупотреблением психотропами, я согласилась. Когда я приехала, в клинике был мой отец. Он сел напротив, но через три стола. И сказал:
– Ты позорище.
Оглядываясь назад, я думаю: «Почему я не позвонила Большому Робу, чтобы тот мне помог?!» Мне и так было стыдно и неловко, а тут еще мой отец сказал, что я его позорю. Это все равно что стегать мертвую лошадь. Он обращался со мной, как с собакой, уродливой псиной. Меня никто не поддерживал. Я была страшно одинока. Думаю, одним из положительных моментов реабилитации было то, что я ступила на путь выздоровления. Я была полна решимости извлечь максимальную выгоду из этой мрачной ситуации.
Когда меня выписали, я смогла получить временную опеку пополам с Кевином благодаря замечательному адвокату. Но наше противостояние было в разгаре, пожирая меня живьем.
Альбом Blackout, гордость моей карьеры, вышел в 2007 году, прямо перед Хеллоуином. В рамках его продвижения я должна была исполнить Gimme More на VMA. Мне не хотелось, но команда настаивала, чтобы я продемонстрировала миру, что со мной все в порядке.
Единственная проблема: я была не в порядке.
В тот вечер все пошло наперекосяк. Возникла проблема с костюмом и нарощенными волосами. Накануне я почти не спала. У меня кружилась голова. Прошло меньше года с тех пор, как я родила второго ребенка, но всех, казалось, оскорбляло отсутствие кубиков пресса у меня на животе. Было сложно осознать, что придется выйти на сцену в подобном состоянии.
За кулисами я столкнулась с Джастином. Прошло много времени с нашей последней встречи. У него жизнь протекала прекрасно. Его карьера была на пике, он вел себя развязно и самодовольно. У меня случилась паническая атака. Я не успела как следует все отрепетировать. Мое отражение в зеркале было мне ненавистно. Я знала, что в итоге номер выйдет плохим.
Но я вышла на сцену и выложилась по максимуму, хотя планка в этот раз была сильно ниже моих прошлых выступле