Ощущение, что ты всегда недостаточно хорош, – душераздирающее состояние для ребенка. Отец вбил мне это в голову в самом детстве, и, даже после всего, чего я достигла, его мнение не изменилось.
«Ты погубил меня как личность, – хотелось сказать отцу. – Ты заставляешь на тебя работать. Хорошо, но будь я проклята, если вложу в это душу».
Я стала роботом. Но не простым, а роботом-ребенком. Я была настолько инфантильна, что теряла последние частички настоящей себя. Отвергала все, что требовали родители. Женская гордость не позволяла мне относиться к этому всерьез. Опека лишила меня женственности, превратила в ребенка. На сцене я скорее существовала, не жила. Я всегда чувствовала музыку своим нутром, но родные украли у меня это ощущение.
Если бы мне позволили жить по-своему, я знаю, что я бы прислушалась к сердцу, встала на правильный путь и со всем бы справилась.
Прошло тринадцать лет, а я чувствую себя собственной тенью. От мысли, что отец и его приспешники так долго контролировали мое тело и деньги, мне становится плохо.
Подумайте, сколько мужчин-артистов проиграли свое состояние, сколько из них злоупотребляли психотропными веществами или имели психические расстройства. Никто не пытался отобрать у них контроль над их телом и деньгами. Я не заслужила того, что со мной сделала моя семья.
За то время, когда я якобы была не способна позаботиться о себе, я многого добилась.
В 2008 году я получила более двадцати наград, в том числе премию Cosmopolitan «Самая яркая женщина года». На VMA, всего через год после номера Gimme More, который высмеяли все кому не лень, я выиграла три статуэтки. Мой клип на Piece of Me победил во всех номинациях, где был заявлен, включая «Видео года». Я поблагодарила Бога, сыновей и поклонников за поддержку.
Иногда кажется забавным, что я получила награды за альбом, который записала, будучи настолько недееспособной, что мной должна была управлять моя семья.
Однако, по правде говоря, это совсем не смешно.
34
Хоть я была несчастна, но мне удавалось находить радость и утешение в мальчиках и своей рутине. Я заводила друзей. Встречалась с Джейсоном Травиком. Он был на десять лет старше и уже состоялся в жизни. Мне нравилось, что он был не артистом, а агентом, поэтому знал бизнес и с пониманием относился к моему образу жизни. Мы встречались три года.
Когда мы гуляли, он был очень бдительным. Я же иногда могла растеряться. (Но теперь это в прошлом. Сейчас я собрана, словно агент ЦРУ.) Он всегда все высматривал, одержимо контролировал ситуацию. Я так много времени провела рядом с папарацци, что все понимала. Я знала правила. Наблюдая за ним, одетым в костюм, в огромном агентстве, садящимся со мной в машину, я поняла, что он прекрасно осведомлен о том, кто я такая. Он старался решить любой вопрос. Я привыкла к тому, что меня постоянно окружали фотографы, и практически перестала их замечать, что, полагаю, тоже не очень хорошо.
У нас были прекрасные отношения. Я его любила и чувствовала, что это взаимно.
Произошедшее с Кевином и детьми, жизнь под строгой опекой отца все еще сильно сказывались на мне. У меня было жилье в Таузенд-Оукс, штат Калифорния, маленькие дети, но папа по-прежнему распоряжался моей жизнью.
После тура Femme Fatale у меня выдался перерыв, когда отец ставил под сомнение любую мелочь, что бы я ни делала, включая мой рацион. Я не понимала, почему мама молчала, – родители снова сошлись в 2010 году, спустя восемь лет после развода. Я снова чувствовала себя преданной штатом Калифорния. Матери, похоже, нравилось, что благодаря опекунству у ее мужа появилась настоящая работа. Каждый сраный вечер они лежали на диване и смотрели «Мыслить, как преступник». Кто так делает?
Когда отец сказал, что мне нельзя съесть десерт, я почувствовала, что это сказал не только он, а вся семья, целый штат, словно мне запрещалось законом, раз он не разрешал.
В конце концов я начала задаваться вопросом: «Подождите-ка, где я?» Все утратило смысл.
Чувствуя, что хочу решать в жизни чуть больше, я вернулась к работе. Старалась быть продуктивной. Стала появляться в разных телешоу, включая The X Factor в 2012 году, где была судьей.
Многие артисты, работающие на телевидении, – настоящие профессионалы. Например, Кристина Агилера и Гвен Стефани. Когда на них направляют камеры, они расцветают. И это классно. Когда я была моложе, тоже так умела, но, опять же, когда мне страшно, то будто становлюсь меньше. Я жутко волновалась, когда предстояло выйти в эфир, а мне не нравилось нервничать весь день. Может, это больше не мое?
Сейчас я с этим смирилась, стало легче. Тем, кто пытается подтолкнуть меня в этом направлении, я теперь говорю «нет». Меня долго унижали и заставляли делать то, чего я не хотела. Больше я на подобное не соглашаюсь. Если вы приготовили мне милую эпизодическую роль в забавном телешоу и на съемки у меня уйдет пара дней, это одно, но восемь часов кряду оценивать других людей с нескрываемым скептицизмом? Нет, спасибо. Это мне ненавистно.
Мы с Джейсоном обручились. Он помог мне через многое пройти. Но в 2012 году, вскоре после того, как он стал моим соопекуном, мои чувства к нему изменились. Сейчас я осознаю, что из наших отношений исчезла романтика, так как он был тесно связан с организацией, полностью контролирующей мою жизнь. В какой-то момент я поняла, что больше его не люблю, хотя по-прежнему хорошо к нему отношусь. Я перестала спать с ним в одной комнате, предпочитая лежать в обнимку с детьми. У нас была сильная связь. Я буквально закрыла дверь перед носом Джейсона.
Мама говорила: «Это отвратительно».
«Извини, ничего не могу с собой поделать. Я его больше не люблю».
Он разорвал помолвку, но мне было все равно, я его разлюбила. Он написал мне длинное письмо и исчез. Когда наши отношения закончились, он перестал быть моим соопекуном. Мне казалось, у него что-то вроде кризиса личности. Он вплел цветные пряди, ходил на пирс Санта-Моники и каждый день катался на велосипеде с кучей татуированных парней.
Хей, я это понимаю. Сейчас, когда мне самой за сорок, я переживаю кризис идентичности. Думаю, тогда просто настало время каждому пойти своей дорогой.
Гастроли под опекой были строго трезвыми, пить нам не разрешалось. Однажды мы с Кристиной Агилерой работали с одной группой подтанцовки, и как-то мы с ребятами встретили Агилеру в Лос-Анджелесе. Вид у нее был потрепанный. Мы с танцорами плавали в красивом бассейне и сидели в джакузи. Было бы неплохо пропустить с ними по бокальчику, повеселиться, пробудить бунтарский дух. Но мне не позволили – под опекой моя жизнь напоминала церковный лагерь воскресной школы.
В каком-то смысле меня снова превратили в подростка, в девчонку. Иногда я чувствовала себя загнанной в угол разъяренной женщиной. Из-за того, что у меня отобрали свободу, приходилось переключаться между маленькой девочкой, подростком и женщиной. Как я могла себя вести как взрослая, если со мной обращались как с ребенком? Я регрессировала и вела себя как маленькая девочка. Мир не оставил мне шанса вести себя соответственно возрасту.
Во мне долгое время подавляли женщину. На сцене я должна быть развязной женщиной, остальное время – роботом. Меня лишили тех прекрасных жизненных таинств – основных грехов потворства желаниям, приключений, которые и делают нас людьми. Меня хотели лишить уникальности и сделать все процессы моей жизни механическими, поставить их «на автомат». Для меня, как артиста, это означало смерть творчества.
Снова оказавшись в студии, я записала с will.i.am классную песню – Work Bitch. Но не многими композициями я гордилась, вероятно, потому, что они мне не нравились.
Я была деморализована. Казалось, отец выбирал для записи самые темные и уродливые студии. Некоторым нравилось считать, что я этого не замечаю. В подобные моменты я чувствовала себя загнанной в угол. Создавалось ощущение, что меня подставили. Наживаясь на моем страхе, происходящее превратили в драму, что, в свою очередь, делало меня несчастной, поэтому враг всегда побеждал. Я понимала, что нужно работать, мне хотелось создать альбом, которым я буду гордиться. Но я словно забыла, что на многое способна.
После передачи X Factor менеджер предложил мне дать серию концертов в Лас-Вегасе. Я подумала: «Почему бы и нет?»
Мне не хотелось записывать музыку. Былая страсть ушла. Запал исчез. Я перегорела.
У меня было двое детей. Я пережила срыв. Родители распоряжались моей карьерой. Что мне было делать? Поехать домой?
Поэтому я согласилась.
Я отправилась в Вегас, как и все, – в надежде сорвать джекпот.
35
Мне нравился сухой жаркий климат Лас-Вегаса. Нравилось, что там все верили в удачу и мечту. Мне всегда было хорошо в этом городе, даже когда мы с Пэрис Хилтон, скинув туфли, бегали по казино. Казалось, это было в прошлой жизни.
Серия моих концертов начиналась сразу после Рождества 2013 года. Мальчикам было семь и восемь лет. Поначалу все шло отлично.
Было волнительно оказаться на сцене Вегаса. Мне постоянно напоминают, что мои выступления сыграли важную роль в жизни бульвара Стрип. Говорили, что благодаря моим шоу молодежь снова потянулась в Город грехов, и ландшафт развлечений в Лас-Вегасе изменился.
Фанаты придавали мне столько энергии, и благодаря их поддержке я отлично справлялась. Я обрела уверенность в себе, какое-то время все было хорошо – насколько это возможно при таком жестком контроле. Я начала встречаться с телепродюсером Чарли Эберсолом. Я рассматривала его в качестве потенциального жениха: он следил за собой, у него была дружная семья. Я влюбилась.
Чарли каждый день занимался спортом, принимая перед тренировкой БАДы и целую кучу витаминов. Он рассказывал мне о питании и давал энергетические добавки.
Моему отцу это не нравилось. Он был в курсе всего, что я ем, и даже знал, как часто я ходила в туалет. Когда я начала принимать энергетические добавки, он заметил, что на сцене я двигалась активнее, была в лучшей форме, чем раньше. Очевидно, режим Чарли пошел мне на пользу. Но, думаю, папа решил, что у меня проблемы с этими препаратами, хотя они продавались без рецепта. Он сказал, что их прием нужно прекратить, и снова отправил меня в клинику на реабилитаци