ю.
Он объявил, куда и когда меня увезут. Я поняла, что целый месяц не смогу видеть детей. Единственным утешением было то, что это всего лишь месяц и потом все закончится.
Отец выбрал учреждение в Малибу. Нам приходилось по несколько часов в день заниматься боксом и прочими упражнениями на улице, потому что спортзала не было.
Многие люди в клинике страдали от серьезной наркотической зависимости. Мне было страшно находиться там одной. Охраннику позволили меня сопровождать, мы с ним каждый день обедали.
Было трудно принять тот факт, что отец строил из себя замечательного парня и любящего дедушку, а сам в это время запирал меня с наркоманами, сидевшими на крэке и героине. Скажу одно: он омерзителен.
Выйдя из клиники, я как ни в чем не бывало продолжила давать концерты в Вегасе. Отчасти потому, что отец приказал вернуться на сцену, а отчасти потому, что я все еще была милой, стремилась всем угодить и отчаянно хотела поступать правильно и вести себя, как подобает хорошей девочке.
Что бы я ни делала, папа все контролировал. Я даже машину водить не могла. Все, кто приходил ко мне в трейлер, подписывали отказ от претензий к таким мерам предосторожности. Все было очень, очень безопасно – настолько, что я и шагу ступить не могла.
Сколько бы я ни сидела на правильном питании и ни тренировалась, отец всегда считал меня толстой. Он посадил меня на строгую диету. У нас был дворецкий (неслыханная расточительность), и я выпрашивала у него нормальную еду. «Сэр, не могли бы вы принести мне гамбургер или мороженое?»
«Мэм, извините, у меня строгие указания от вашего отца».
Два года я не ела практически ничего, кроме курицы и консервированных овощей.
Два года – это долгий срок, чтобы не иметь возможности есть то, что хочешь, особенно когда своим телом, трудом и душой зарабатываешь деньги, на которые всех содержишь. Два года я выпрашивала картошку фри и получала отказ. Это было так унизительно.
Строгая диета, на которую сел сам, уже неприятна. Но когда кто-то лишает тебя желанной еды, это еще хуже. Я чувствовала, что тело меня не слушается. Я ходила в спортзал и не соображала, что именно просит тренер, меня в холод бросало. Было страшно. Честно скажу, мне было чертовски плохо.
Ирония в том, что все методы отца по борьбе с моим «лишним» весом не работали. Диета дала эффект, прямо противоположный тому, чего хотел добиться отец. Я набрала вес. Несмотря на то что ела я не так много, чувствовала я себя уродиной, недостаточно красивой. Возможно, это сила самовнушения: вы становитесь именно тем, кем себя считаете. Я настолько выбилась из сил, что просто сдалась. Мама, похоже, разделяла планы отца в отношении меня.
Я всегда поражалась тому, что большинство людей могли спокойно обсуждать мое тело. Это началось еще в молодости. Будь то незнакомцы в СМИ или члены семьи, люди воспринимали мою фигуру как общественное достояние: то, что они могли обсуждать, контролировать, критиковать или использовать в качестве оружия. Мое тело оказалось достаточно сильным, чтобы выносить двоих детей, и относительно гибким, чтобы идеально выполнять любые хореографические движения на сцене. А теперь приходилось вести строгий учет калорий, чтобы окружающие могли продолжать богатеть за счет моей фигуры.
Никого, кроме меня, не возмущало, что отец установил для меня эти правила, а сам попивал виски с колой. Мои друзья ходили в спа-салоны, делали маникюр и пили дорогое шампанское. Меня никогда не отпускали в спа. Моя семья временами жила в Дестине, красивом пляжном городке во Флориде, в потрясающей квартире, которую я им купила. Каждый вечер они ели вкусную еду, пока я голодала и работала.
А моя сестра воротила нос от каждого подарка, который я дарила семье.
Однажды я позвонила маме домой в Луизиану и спросила: «Что делаешь на этих выходных?»
«О, мы с девочками завтра собираемся в Дестин», – сказала она. Джейми Линн столько раз говорила, что никогда там не бывала, что это очередная нелепая покупка, которая ей была не нужна, а оказалось, наша мама ездила туда каждые выходные с двумя ее дочками.
Раньше я любила покупать родным дома и машины. Но со временем они стали воспринимать это как должное, не осознавая, что это все стало возможным потому, что я – артист. А из-за их обращения со мной мое профессиональное развитие застопорилось.
Мне полагалось пособие в размере 2000 долларов в неделю. Если я хотела купить пару кроссовок, которые, по мнению моих опекунов, были мне не нужны, мне отказывали. И это несмотря на то что я отыграла 248 концертов и продала более 900 000 билетов в Вегасе. За каждое шоу платили сотни тысяч долларов.
В один из редких вечеров, когда я выбралась на ужин с компанией друзей, в которой были и мои танцоры, я захотела закрыть счет. Чек вышел на тысячу долларов, потому что наша компания была очень большой – я хотела развеяться с ребятами и дать им понять, насколько я ценю их усердный труд. Для меня это было важно. Однако платеж отклонили. У меня было недостаточно средств на «резервном» счете.
36
Единственное, что приносило мне удовольствие, утешало и обнадеживало, пока я была в Вегасе, – обучение детей танцам в студии раз в месяц. В моей группе занималось около сорока ребят. Вернувшись в Лос-Анджелес, я продолжала преподавать раз в два месяца в зале недалеко от дома.
Это одно из самых веселых занятий в жизни. Было приятно находиться в комнате с детьми, которые никогда ничего не осуждали. В период опекунства окружающие обесценивали все, что я делала. Я обучала ребят в возрасте от пяти до двенадцати лет. Их восторг и доверие заразительны, а энергетика невероятно милая. Они стремятся учиться. Я считаю, что нахождение рядом с детьми на 100 % целебно.
Однажды, выполняя поворот, я случайно ударила рукой по голове крошечную девочку.
«Малышка! Мне очень жаль!» – сказала я.
Я почувствовала себя такой виноватой, что опустилась перед ней на колени. Я сняла с пальца одно из любимых колец и отдала ей, продолжая извиняться.
«Мисс Бритни, все в порядке! – сказала она. – Вы меня практически не задели».
Я хотела сделать все, что можно, чтобы дать ей понять: мне правда важно, если ей больно, и я сделаю все, лишь бы загладить вину.
Стоя на коленях на полу танцевальной студии и глядя на эту малышку, я подумала: «Подождите-ка. Почему люди, которым государство поручило обо мне заботиться, не так заинтересованы в моем благополучии, как я в самочувствии этой девочки?»
Я решила попытаться выйти из-под опеки. В 2014 году я обратилась в суд и среди прочего упомянула об алкоголизме и сумасбродном поведении отца, попросив проверить его на наркотики. Он же все-таки контролировал мои деньги и жизнь. Но дело не сдвинулось с мертвой точки. Судья не стал меня слушать.
Потом я втайне попыталась нанять собственного адвоката. Я даже упомянула об опеке на ток-шоу в 2016 году, но почему-то эта часть интервью в эфир не попала. Хм. Как интересно.
Я чувствовала себя в ловушке, что в итоге привело и к краху личной жизни. После глупой ссоры мы с Чарли вели себя так надменно, что перестали общаться. Глупо. Я не могла заставить себя поговорить с ним, а он оказался слишком горд, чтобы подойти первым.
Я начала сотрудничать с двумя замечательными авторами песен – Джулией Майклз и Джастином Трантером. Наша совместная работа меня по-настоящему увлекла. За тринадцать лет опеки это оказалось единственным занятием, в которое я вложила душу. Усердная работа над песнями придала мне уверенности. Знаете это ощущение, когда вам что-то хорошо удается и вы сами это понимаете? Начинаешь что-то делать и внезапно думаешь: «У меня получается!» Работа над альбомом вернула мне веру в себя.
Когда все было готово, я дала послушать пластинку сыновьям.
– Как мне ее назвать? – спросила я. Мои дети очень хорошо разбираются в музыке.
– Назови его Glory[11],– сказал Шон Престон.
Так и появился альбом Glory. Мне было очень важно, что дети им гордятся, и я поняла, что тоже им горжусь! Я уже давно не испытывала подобных чувств.
Я выпустила клип на песню Make Me и поехала представлять его на VMA 2016, намереваясь выступить на церемонии впервые с 2007 года.
Увидев Хесама Асгари на съемках своего клипа Slumber Party, я поняла, что хочу, чтобы он стал частью моей жизни. Меня моментально сразили наповал. В начале отношений между нами возникла безумная химия. Мы не могли оторваться друг от друга. Он называл меня своей львицей.
Таблоиды сразу же стали писать, что он мне изменяет. Мы встречались две недели! Проводили время вместе. Я начала чувствовать, что искра разгорается.
Когда я стащила энергетические добавки, которые продаются без рецепта, отец снова решил отправить меня на лечение. Он думал, что у меня проблемы, но проявил милосердие и сказал, что я могу находиться там амбулаторно, если четыре раза в неделю буду ходить в клуб Анонимных Алкоголиков.
Сначала я сопротивлялась, но женщины, с которыми я там познакомилась, вдохновляли меня. Я слушала их и думала: «Эти девушки прекрасны». Их истории были очень, очень глубокими. На тех встречах я познала человеческую связь, неведомую мне до этого. И сначала мне это очень нравилось. Но кто-то приходил не всегда. Они могли решать, на какой встрече хотят присутствовать. Мне подобный выбор не предоставили. Там я встретила нескольких друзей, они приходили туда всего пару раз в неделю: сегодня, например, на утреннее собрание, а завтра – на вечернее. Мне не разрешали чередовать.
День за днем, невзирая на обстоятельства, в одно и то же время я ходила на все встречи.
Я вернулась после изнурительной серии выступлений, дома были родители, сыновья и мой ассистент.
– Пришло время ехать на собрание, – объявил отец.
– Можно мне остаться дома и посмотреть с мальчиками фильм? Я не пропустила ни одной встречи, – сказала я.