Я послушалась его совета и удалила вставку, но потом наткнулась на другой творческий аккаунт, где опубликовали видео со смеющимся ребенком. Мне стало завидно. Нужно было это сделать! Этот жутковатый смех должен был быть моей фишкой!
Творческие люди странные, понимаете?
В то время в индустрии было много тех, кто решил, что я сошла с ума. Но на каком-то этапе лучше быть «сумасшедшей» и делать, что хочется, чем быть умницей и выполнять то, что скажут, не имея возможности самовыразиться. В соцсетях мне хотелось показать, что я существую.
Я стала больше смеяться – мне помогал контент комиков, среди которых были Эми Шумер, Кевин Харт, Себастьян Манискалько и Джо Кой. Я уважала их остроумие и сообразительность, то, как они используют язык, чтобы проникнуть в душу и рассмешить человека. Это настоящий дар. Слыша, как они используют свой голос и при этом сохраняют уникальность, я поняла, что тоже так могу – с помощью видео или простых подписей к фоткам. Юмор позволил мне не раствориться в горечи.
Я всегда восхищалась остроумными людьми в индустрии развлечений. Смех – лекарство от всего.
Люди могут от души посмеяться над моими постами потому, что они невинны или необычны. Или потому, что я теперь могу спокойно съязвить о тех, кто причинил мне боль. Возможно, это пробуждение феминизма. Никто не знает, кто же я на самом деле, и это мне на руку!
Сыновья иногда смеются надо мной, а я и не против.
Они всегда помогали изменить мой взгляд на мир. С детства они смотрели на все иначе, а еще они оба супертворческие. Шон Престон – гений в школе, он очень, очень умный. У Джейдена невероятный дар игры на фортепиано – по мне бегают мурашки, когда я его слушаю.
До пандемии мы пару раз в неделю собирались с мальчиками за вкусными ужинами. Они рассказывали мне об удивительных вещах, которые создали, и делились тем, что их волновало.
«Мама, посмотри, какую картину я нарисовал», – сказал бы кто-нибудь из них. Я делилась тем, что на ней видела, а они отвечали: «Да, но если посмотреть на это под другим углом…» В их творчестве мне открывалось гораздо больше. Я люблю их за глубину и характер, за талант и доброту.
Когда мы вступили в новое десятилетие, все снова начало обретать смысл. Затем по всем ударил коронавирус.
За первые месяцы самоизоляции я стала еще большим домоседом, чем раньше. Целыми днями и неделями торчала в своей комнате и умирала от скуки, слушая аудиокниги, глядя в стену или мастеря украшения. Прослушав целую тонну аудиокниг по саморазвитию, я перешла на художественную литературу – на все, что попадалось в разделе «Воображение», особенно на произведения, которые читал актер с британским акцентом.
Служба безопасности, приставленная ко мне отцом, продолжала следить за соблюдением правил. Однажды на пляже я сняла маску. Тут же подбежали агенты и отчитали меня. Мне сделали выговор и заперли дома на несколько недель. Из-за карантина и графика работы Хесама не было рядом.
Мне было настолько одиноко, что я даже стала скучать по своей семье.
Я позвонила маме и сказала: «Я хочу увидеть вас, ребята».
Она ответила: «Мы сейчас ходим по магазинам. Мне надо идти! Я тебе перезвоню».
Но я так и не дождалась их звонка.
В Луизиане правила изоляции были другими, там можно было спокойно перемещаться.
В конце концов я устала ждать, пока они мне позвонят, и поехала в Луизиану, чтобы повидаться. У людей там было столько свободы!
Почему я продолжала с ними общаться? Не могу сказать. Почему мы остаемся в неблагополучных отношениях? Во-первых, я все еще боялась их и хотела радовать. Отец по закону все еще отвечал за мои решения и мою жизнь, о чем он никогда не стеснялся напоминать, хотя я надеялась, что это продлится недолго.
Во время той поездки к семье выяснилось, что, пока я находилась в психиатрической больнице, они выбросили многое из того, что я хранила в доме у мамы. Например, куклы от Madame Alexander, которые я собирала в детстве, и папку с важными для меня стихами – три года моего литературного творчества. Все исчезло.
Когда я увидела пустые полки, мне стало невыносимо грустно. Я вспоминала о страницах, исписанных в слезах. Я никогда не планировала публиковать эти стихи, но они были значимы для меня. А моя семья выбросила их – так же, как и меня.
Я взяла себя в руки и подумала: «Я могу завести новую тетрадь и начать все сначала. Я через многое прошла. Причина, по которой я сегодня жива, в том, что я познала радость».
Пришло время снова отыскать Бога.
Я примирилась со своей семьей – я поняла, что никогда больше не хочу их видеть, и привыкла к этой мысли.
46
Назначенный судом адвокат за тринадцать лет никогда особо мне не помогал, но во время пандемии я задалась вопросом, можно ли все же использовать его в своих интересах. Я говорила с ним два раза в неделю и твердила ему, словно мантру, чтобы мы обдумали все варианты избавления от опекунства. В конце концов он работал на меня или на моего отца и Лу?
Пока он тянул кота за хвост, я подумала: «Похоже, ты не понимаешь, к чему я стремлюсь. Но я сделаю все возможное, чтобы положить этому конец. И могу с уверенностью сказать, что ты в этом деле бесполезен».
Наконец наступил поворотный момент. Назначенный адвокат больше ничего не мог для меня сделать. Я должна была взять дело в свои руки.
Вслух я ничего не говорила, но мысленно молилась, чтобы это закончилось. Я по-настоящему молилась…
И вот ночью 22 июня 2021 года я позвонила в службу 911 из своего дома в Калифорнии, чтобы сообщить о злоупотреблениях со стороны моего отца во время опеки.
Период моей активной борьбы за прекращение опекунства и его окончания был тяжелым, я все время находилась в подвешенном состоянии. Я не знала, чем все в итоге обернется. Я все еще не имела права отказывать отцу или принимать решения самостоятельно. Мне казалось, что каждый день на очередном стриминговом сервисе обо мне выходит еще один документальный фильм. Тогда я узнала, что моя сестра собирается выпустить книгу.
Я все еще находилась под контролем отца и ничего не могла сказать в свою защиту. Но меня распирало.
Было непросто смотреть документалки о себе. Я знаю, что все, кто принимал участие в их создании, хорошие люди, но меня обидело, что некоторые старые друзья согласились на интервью, предварительно не посоветовавшись со мной. Меня шокировало то, что люди, которым я доверяла, откровенничали на камеру. Я не понимала, как можно обсуждать меня за спиной. Я бы на их месте сначала позвонила подруге и спросила, могу ли я рассказать о ней в интервью.
В итоге я увидела парад догадок о том, что я думала или чувствовала.
47
«Госпожа Спирс? Не стесняйтесь и говорите все как есть».
Ее голос потрескивал в трубке. Я сидела у себя в гостиной. Это был обычный летний день в Лос-Анджелесе.
23 июня 2021 года я наконец обратилась в суд по наследственным делам Лос-Анджелеса по вопросу опеки. Вселенная меня услышала. Я пыталась уже несколько дней, и теперь, когда момент настал, ставки были огромными. В том числе потому, что раз уж я просила, чтобы слушания по моему делу проходили в форме открытого судебного заседания, миллионы людей услышат мою речь.
Мой голос. Он звучал повсюду, во всех уголках мира: по радио, по телевидению, в интернете, но я о многом умолчала. Мой голос столько раз использовали как за, так и против меня, что было страшно, что никто поверит, если я буду говорить откровенно. А если меня сочтут сумасшедшей? Что, если все решат, что я лгу? Вдруг скажу что-то не то, и все пойдет наперекосяк? Я написала много вариантов своей речи. Испробовала миллион способов преподнести все правильно, сказать то, что нужно, но я жутко нервничала.
А потом, невзирая на страх, вспомнила, что у меня есть главный источник сил. Отчаянное желание, чтобы люди узнали, через что мне пришлось пройти. Надежда на изменения. Вера в то, что я имею право на радость. Уверенность в том, что я заслужила свою свободу.
Мной управляло чувство, глубокое и осознанное, что женщина во мне достаточно сильна, чтобы бороться за правое дело.
Я посмотрела на Хесама, который сидел на диване рядом со мной. Он сжал мою руку.
И вот, впервые за целую вечность я начала рассказывать свою историю.
Я сказала судье: «Я лгала миру, убеждая других, что со мной все в порядке и я счастлива. Это ложь. Я думала, что, если буду это без конца повторять, возможно, смогу стать счастливой. Но на самом деле я не хотела признавать очевидное… Но сейчас я скажу вам правду, хорошо? Я несчастна. Я не могу спать. Я страшно зла. И я в депрессии. Я плачу каждый день».
Я продолжала: «Я даже не пью алкоголь. А мне бы следовало, учитывая, через что меня заставили пройти».
Я сказала: «Мне бы хотелось, чтобы наш телефонный разговор не заканчивался, потому что, как только я положу трубку, все, что я буду слышать в свой адрес, это сплошные “нет”. Начинает казаться, что все против меня ополчились, я чувствую себя запуганной, брошенной и одинокой. А я устала от этого. Я заслуживаю тех же прав, что и любой другой человек, – родить ребенка, завести семью и многое другое. Это все, что я хотела вам сказать. Большое спасибо за то, что позволили мне сегодня поговорить с вами».
Я едва дышала. Впервые за такой долгий срок я получила шанс выговориться публично, и меня как прорвало. Я ждала, как отреагирует судья, в надежде получить хотя бы малейшее представление о том, что она думает.
«Я хочу заверить вас, что внимательно вас слушала, и всерьез отношусь к вашим чувствам, – сказала она. – Я знаю, что вам потребовалось много мужества, чтобы сказать сегодня все, что вы хотели. Суд очень признателен за то, что вы вышли на связь и поделились своими переживаниями».
С облегчением вздохнув, я осознала, что спустя тринадцать лет меня наконец-то выслушали.
Я всегда очень много работала и даже смирилась с тем, что меня во всем ограничивали. Но поместив меня в это учреждение, семья зашла слишком далеко.