Обнял, погрузил с лаской и любовью руки в рыжую, полосатую шерсть.
И обняла его лапами, и лизала лицо ему.
И падали на них обоих, что стали навеки одним, золотые, рыжие, красные, синие звезды.
Исса и спутники его упаслись от диких зверей; избегли грабежа и насилия; всегда сыты были и не испытывали жажды, пока пребывали в пути, и наконец достигли славного града, называемого Джаганнатх, на берегу великого чужого моря.
Бесконечно молясь за них и за благополучие их, летел я над ними, и иногда легкий плеск моих небесных крыл достигал ушей Иссы. Тогда мальчик поднимал голову и пристально глядел вверх. Он видел над собой то раскаленное светило; то ночную густую, как черный мед, тьму; то весело несущиеся по небосводу облака; то летящих птиц, кричащих тоскливо и протяжно. Иной раз Иссе на голову садились громадные стрекозы, и он отгонял их рукой и смеялся.
Я знал: он видит меня, слышит меня.
Не глазами и ушами — сердцем.
И спокоен я был.
Джаганнатхом правил злой, слепой от яда злобы, старый раджа. Жители ждали его смерти и не могли дождаться. Купцы попросились на постой в маленький белый домик у моря: там жила семья — старуха-ткачиха, ее угрюмая дочь, ее молчаливый зять, трое внуков, мальчики, что кричали и кувыркались за десятерых.
Путникам постелили на веранде, показали, где очаг, где посуда для готовки пищи. Море шумело рядом — голову поверни. Исса жадно, жадней, чем на женщину, глядел на море. Первое, что сделал он, когда они все отдохнули после долгого перехода и поели печеной рыбы, — побежал к белой улыбке прибоя.
Море, море! Вода! Синяя, нежная! Плывя в воде, ощущаешь себя в утробе матери, возвращаешься к истоку своему. Не дано увидеть исход, и пусть!
Исса сбросил на песок истрепавшиеся одежды. Нужны новый хитон, и новые сандальи, и новая налобная повязка! Наг и свободен. Вошел в воду. Синь обняла щиколотки, защекотала.
Входил в воду, улыбаясь. Цветные рыбки приплыли, покусывали икры и колени его.
Он лег в воде на живот и поплыл, медленно взмахивая руками. Сильное загорелое тело резало воду живым лезвием.
Далеко заплыл, берег качался в тумане, в розовом мареве; лег на спину.
Так лежал в соленой, как слезы, чистейшей, как Соломонов сапфир, воде, раскинув руки. Вода, счастье! Обладаешь памятью. Все помнишь. Помнишь все, что было до меня и что придет после меня.
А разве будет время после меня? Разве умру?
Перевернулся в воде, подобно дельфину. Нырнул.
Под водой раскрыл широко глаза. Длинные волосы взвились вверх, мотались над затылком, как водоросли. Погружался глубже. Видел дно. Что за мир! Ярче звездного неба!
По дну, среди гладких желтых и серых камней, ползали, оранжево, красно мерцая, ленивые морские звезды. Торопливо, боком перебегали крохотные крабы. Огромные раковины, розовые, с зубцами, будто цари в коронах, и темные на розовом пятна: леопарды морские! Длинные извилистые ленты красных и изумрудных водрослей, и между ними… о, что за рыбки! Никогда не видал таких! Плоские, будто золота лист… а по золоту — черно-синие полосы, а глаз в алом ободе! Таращится дико!
«Я не рыбак, в сеть тебя не поймаю».
Воздух кончался в груди. Исса выпустил изо рта изобильные пузыри, они полетели вверх, к поверхности воды. Хотел уже вынырнуть — взгляд упал на раскрытые зазывно створы круглой, как сковорода, черной раковины. Чернота, а внутри — белое мясо жизни, а в дышащих лепестках — свет: розовая жемчужина!
Задержал дыханье. К раковине подплыл.
Я нырнул вместе с ним. Подплыл вместе с ним. Вместе глядели.
Взял моллюск в пальцы. Я понял, он помолился: «Отдай! Зла не причиню!»
Нежно пальцы вошли в белую, скользкую мякоть. Вынули розовый жемчуг.
Исса взял его в рот, как брали добытый жемчуг в зубы тысячи ныряльщиков, ловцов жемчуга, здесь, в южных морях.
Вверх! Вверх! Воздуха! Воздуха!
Когда он глотнул воздух, вылетев из глубины, я вдохнул вместе с ним.
Выходил из моря, вода с тела стекала. Волосы текли; струи текли.
Солнце палило, и по песку шел.
На берегу сидел юноша. Черно-синяя кожа, запястья обкручены перлами и яшмой. Ночные глаза черной бабочкой вспархивают, улетают.
Исса, отжав соленую влагу из волос, сел рядом с юношей на песок. Жемчужину держал в зубах. Зубы блестели. Жемчуг горел на солнце. Соленые капли текли с подбородка, с локтей. Черный юнец протянул ладонь. Исса выплюнул на его ладонь добычу.
— Большое чудо — достать со дна моря жемчужину Бхарати.
Улыбка скрестилась с улыбкой.
— Смотри! Красива? Хочешь, возьми! Твоя!
Синекожий юноша ожег Иссу веселыми глазами.
— Ты мудрец!
— В этом мире нам ничего не принадлежит. Ни война, ни мир.
— Как твое имя?
— Исса. А твое?
— Кришна.
Так беседовали.
Кришна катал розовый жемчуг на ладони. Жемчужина переливалась, бросала отблески на лица юношей. Я, незримый меж ними, радовался беседе их.
— Издалека идешь?
— Износил семь пар сандалий.
— Возьми мои!
— Твоя страна жаркая, здесь и босиком ходить радость. Ноги чувствуют землю.
— Твои ноги чувствуют ли небо?
— О Кришна! — Исса рассмеялся, блестел зубами. — Мое небо внутри меня. Твое небо внутри тебя! Снаружи нас — наше небо! Мы всегда идем по облакам, даже когда спим.
Кришна легко ударил Иссу черной рукой по плечу.
— Я черный. Ты белый. Не боишься, разные мы? Един ли человек?
— Если Бог един, то и человек един. Тот, кто создал все, не забывал: множественное — в едином.
Исса глядел на черные ноги Кришны: его лодыжки были обхвачены браслетами, в ушах мотались бирюзовые серьги.
— Что смотришь?
— В моей стране так щедро украшаются лишь женщины.
— В моей стране мужчины ценят свою красоту! Но я ее не ценю! Я украсил себя… — Кивнул вбок головой, и черные кудри выбились из-под повязки, взметнулись по горячему ветру. — Для них! Они все любят меня! Хотят плавать и танцевать со мной! А я — хочу лишь с одной танцевать!
Исса обернулся, и я вместе с ним; из моего крыла упало невидимое золотое перо.
К мирно беседующим отрокам по берегу девушки шли.
Улыбками сияли. Черными, русыми волосами блестели!
Монистами звенят, пестрые юбки летят, ярко-синие сари падают наземь.
Окружили девушки юношей, черного и белого, стали водить хоровод!
Исса смеялся. Кришна смеялся. Руки протянул. Крикнул:
— Радха!
Вздрогнул господин мой. Поглядел, куда Кришна руки тянул.
Девушка шла, чуть покачивая бедрами, изящно, как слониха. Глаза опущены. Красная юбка, черный лиф. Груди, две дыни, их сладость ощущают жадными губами. На миг пожалел я, что я Ангел!
Прибой рассыпался мелкими теплыми брызгами. Кришна вскочил на ноги. Всунул жемчужину в кулак Иссы. Радха подбежала к нему, он ухватил ее за руку.
Танцевали оба. Так легко танцевала она, на песке следов не оставляла.
Исса бледен был. Следил за танцующими.
Ждал, пока кончится танец; а танец не кончался.
«Все на свете есть танец; все танцуют. Танцуют, пока не умрут».
Опустил голову. Девушки бежали и смеялись в безумном хороводе. Мой господин рассматривал розовую каплю, что лежала у него на ладони.
— Я хотел тебе ее подарить, Радха.
Выпрямил спину. Поднялся с песка. Размахнулся, с силой бросил в воду.
«Она вернулась домой. А я не вернулся. Вернусь ли?»
Кришна, вертясь в хороводе, подскочил к Иссе и потянул его за руку.
— Танцуй! Что печалишься! Наибольший мудрец, кто веселится! Земные дни сочтены, друг, но нас ждут небесные века!
Крепко сжал Исса ладонь Кришны; полетели в неистовом хороводе, вместе с девушками, что одеты были в шелковые сари и холщовые, крашенные хной юбки.
Чуял Исса пот и жар ладоней девичьих; слышал звон бубенцов — это паслись овцы и буйволы поодаль, и священные нежные коровы.
Ибо девушки эти пляшущие были пастушки; и пасли они коз своих и овец своих, буйволиц своих и коров своих. В стаде пасся черный бык; все его боялись, а девушки не боялись: они умели его усмирять, пели ему тихие песни, оплетали убийственные рога пышными цветами, подносили к мокрому носу его, похожему на уродливую болотную жабу, лепешку, посыпанную солью, и бык ел, тряся седой кудрявой башкой, и наклонял рога, а девушки хватались за рога, взбирались быку на спину, садились на холку и так распевали песни свои, сидя верхом на быке. А иные и танцевали на спине у грозного быка, вздергивая ногами! Хребет зверя выпирал из-под черной кожи, резал девушкам пятки и ступни больнее ножа. Оводы и слепни гроздьями висели на нем.
И так, пока танцевали на берегу моря пастушки, Радха, Кришна и Исса, черный бык успел покрыть в стаде трех коров; и зачали коровы священных телят, и раздвинулись морские волны, чтобы выпустить из глубины играющих дельфинов.
Дельфины мощно, сильно прыгали вверх! Вставали над водой, живые синие свечи!
А в это время, пока веселились юнцы и пастушки, купцы, спутники Иссы, занялись сбором плодов с деревьев, росших в лесу у океана — и, набрав полные корзины, понесли продавать плоды на рынок.
Пока несли, сами ели, и сок тек по подбородкам на грудь, по пальцам на локти, под рукава халатов.
Сладкое манго! Сладкая дыня! Сладкий померанец! Сладчайший ананас! Сладкое лакомство хитрых обезьян, изогнутый сладострастно банан!
Пока брели с корзинами на рынок, объелись, и животы заболели.
Торговали, стояли, мучась, перемогаясь, над собой хохоча во все горло!
Животы ладонями терли!
Денег много наторговали: три кисета холщовых величиной с голову кота.
И не знал, не ведал мальчик мой Исса, что истинный Кришна Васудева, нагой веселый человек, с бирюзой в ушах и огнем в глазах, с браслетами на черных руках и лишь в белой повязке на черных узких бедрах, уже давным-давно на берегу здешнего моря в земле мертвый лежит!
Хотел сказать господину моему: «Еще увидишь могилу его», — и не смог.
Пусть танцует! Смеется пусть! Еще ожжет лоб гранитом надгробья. Еще прошепчет посмертную хвалу и славу.