Фаэтон между тем катил и катил. Гомборы находятся на Кахетинском шоссе, соединяющем Тифлис с Телави. Движение было бойкое: в оба конца ползли арбы с грузами, военные фуры, частные дрожки и линейки с дачниками. Урочище славилось хорошим климатом, и тифлисцы уже начали, не дожидаясь жары, перебираться за город. Дорога шла вдоль живописного русла Иоры. Полицейские проехали Мухровань. Слева тянулись бесконечные леса, над ними возвышалась коническая вершина Вераны. Скоро перевал, а оттуда до селения рукой подать, сообщил Абазадзе. Он снял фуражку, взъерошил волосы и напевал тихонько: «Как увижу балкон белый, сердце бьется еле-еле…»
Вдруг поручик осекся на полуслове. Лыков удивленно оглянулся на него: лицо парня сделалось белее мела.
– Что с вами?
– Вы, Алексей Николаевич, главное, ничего не делайте, просто стойте.
– Да что случилось?
– Может, тогда они вас не убьют.
Когда до коллежского советника дошел смысл последних слов, он лихорадочно полез в карман. Но вынуть револьвер не успел: Абазадзе схватил его за руку и не отпускал.
– Прошу вас, не надо! Постарайтесь спасти хотя бы себя.
Алексей Николаевич легко мог вырвать руку, но не сделал этого. В тот момент он сам не понял почему. Осознал лишь потом. Но тогда замешкался, а когда повернул голову, коляску уже окружили конники. Девять человек взяли полицейских в кольцо и навели на них винтовки.
Вперед выехал туземец с крашеной бородой, весь обвешанный оружием.
– Ну, собака, узнал меня? Узнал свою смерть?
– Да, я тебя узнал, Динда-Пето.
Поручик встал в фаэтоне во весь рост. Голос его не дрогнул; он смотрел на абрека с вызовом.
Несколько разбойников полезли в экипаж, грубо обыскали седоков. У Лыкова забрали револьвер, часы, бумажник и полицейский билет. Сопротивляться было бесполезно.
– Кто это с тобой? Тоже полицейский?
– Он ни при чем в нашей распре, отпусти его.
Абрек взъярился:
– Ты еще будешь мне указывать?! Ты, мертвец!
Ему подали документы сыщика, и он прочитал вслух по слогам:
– Де-пар-та-мент по-ли-ции. Шайтан, я так и подумал.
Коллежский советник лихорадочно соображал. Дело плохо: они окружены и обезоружены, бандиты держат их на прицеле. Дорога, только что оживленная, вдруг опустела. Повозки, завидев издалека, что делается, разворачивались и улепетывали. Помощи ждать было неоткуда.
Тут Абазадзе заговорил, так же спокойно, без дрожи в голосе:
– Динда-Пето, если ты мужчина, то дерись, как мужчина. Я убил твоего брата в честном бою. Верни мне шашку, и мы сразимся. Пусть твои товарищи рассудят наш поединок.
Разбойники одобрительно загудели: храбрая речь поручика понравилась им. Но главарь без предупреждения нажал на курок. Раздался выстрел, пуля угодила Абазадзе прямо в сердце. Он свалился из фаэтона на дорогу. Ахнув, сыщик бросился ему на помощь. Посадил, прислонил к колесу. Кровь хлестала из раны фонтаном, заливая мундир и шаровары. Посмотрев питерцу в глаза, умирающий успел сказать:
– Только ничего не делайте… себя спасайте…
В глазах у Лыкова потемнело. Он распрямился над мертвым, сжал кулаки. Кочи[17] смотрел на него с седла, играясь дымящимся маузером.
– Что, хочешь за ним следом? Гляди у меня. Кто такой, зачем ехал?
Скулы у сыщика свело, ноги едва держали. Кажись, отбегался… Кто же оставит свидетеля убийства полицейского в живых? Но вдруг Динда-Пето сказал:
– Передай там, что это сделал я. Казнил кровника, как обещал. Передашь?
Сыщик кивнул, не в силах вымолвить хоть слово.
– Язык проглотил, нечистое животное?
– Пе… передам.
– Еще раз попадешься – шкуру спущу!
Абрек скомандовал что-то по-татарски, и его люди сбились в отряд. Мигом распрягли полицейских лошадей, оседлали их, а своих сповоженных взяли за уздечки. Сыщик смотрел на них и ждал выстрела в упор. Между тем Динда-Пето гикнул, после чего шайка скрылась в ближайшем лесу. Все произошло в считаные секунды. Только что Лыков стоял под дулами винтовок и молился – и вот уже никого нет. Лежит мертвый поручик, причитает перепуганный кучер, высоко в небе поют птицы. Жизнь продолжается. И он, Лыков, тоже живой, ни царапины на нем. Вот только как теперь объяснить людям, почему он цел и невредим, а его спутник умер? И питерец ничего не сделал, чтобы помочь товарищу.
Потом сознание сыщика отключилось. Напряжения последних минут, когда жизнь висела на волоске и зависела от каприза дикого горца, нельзя было дальше переносить. Лыков опустился на землю и, словно во сне, затянул старую солдатскую песню:
– По фронту наш полковник
Отважный проскакал.
«Ребята, не робейте», —
Он ласково сказал.
Кавказские вершины,
Увижу ли вас вновь?
Вы, горные долины,
Кладбища удальцов.
Сколько он так бубнил, Лыков не знал. Но потом сознание вернулось. И он увидел себя сидящим на пыльной дороге: он пялился на конус Вераны и пел… Вокруг стояли люди, много людей, и смотрели на него. Крестьяне в синих чухах[18], какие-то разряженные господа, солдатик с артиллерийскими погонами… В душе Лыкова вспыхнула надежда: а вдруг ему померещилось, вдруг это просто затмение? Однако стоило ему повернуть голову, как он увидел у своих ног труп поручика Абазадзе. Кровь уже застыла, лицо, недавно такое красивое и мужественное, потемнело.
Дальше началось трудное возвращение в Тифлис. Экипаж привязали к арбе, погрузили в него тело офицера. Рядом сел коллежский советник; возница перебрался к крестьянам. И скорбный поезд тронулся. Они едва плелись и оказались возле полицейского управления только под вечер. Но там уже знали про нападение. Губернатор Свечин и помощник полицмейстера Шмыткин выбежали к подъезду, на руках внесли убитого в общую комнату и положили на диван. Явились все свободные от дежурства и окружили покойного. Было тихо, никто не мог вымолвить ни слова… Потом Свечин подошел к питерцу, неожиданно обнял его и с чувством сказал:
– Слава богу, хоть вы живы! Абрек оставил вас, чтобы передать сообщение?
– Да. Не думал…
– С жизнью уже простились?
– Именно так.
– Вы, Алексей Николаевич, не интересовали Динда-Пето. Он мстил кровнику, а вы лицо постороннее. Мог убить за то, что полицейский, но решил использовать как почтальона. Да… Вот так мы здесь и служим.
Лыков крепко взял полковника за руку и сказал, глядя в упор:
– Иван Николаевич. Я ведь даже не попытался сопротивляться. Пальцем о палец не ударил, не заступился за мальчишку. Как так? Георгиевский кавалер…
– Но…
– Хотел достать наган, так Абазадзе схватил меня за руку и держал.
– Вот! – обрадовался Свечин. – Что вы могли поделать?
– И мог, и должен был! – ожесточенно выкрикнул сыщик, не обращая уже внимания на то, что подумают окружающие. – Сражаться – вот что я должен был делать! Но тогда лежал бы сейчас рядом с поручиком. И это, понимаете, это меня остановило. Я испугался за свою жизнь. И позволил убить мальчишку безнаказанно.
– Ваше геройство ничего бы не изменило, только погубило бы еще и вас.
– Хоть умер бы с честью.
– И что потом? Мертвый есть мертвый. Нет, живите. Помните об Арчиле, однако живите. Богу виднее, сколько отмерено вам на этом свете. Пока живой, вы можете сделать немало хорошего. Вот и делайте. А мусолить свою слабость… Думаете, я не трусил? Да нет такого человека, который никогда бы не отступал.
– Абазадзе держался храбро.
– Он вовсе не мальчишка, а офицер. Сознательно сделал выбор.
– Он-то сделал, а я?
Свечин осторожно высвободил руку и ответил:
– А вы теперь живите с этим. Понимаю, трудно. Но куда деваться? И поверьте, все мы рады, что хоть вы уцелели. Никто вас не осудит, разве какой дурак. Никто!
– Он, умирая, сказал то же самое, – вспомнил Лыков. – «Себя спасайте».
Тут сыщик сообразил, что это звучит как оправдание, и смутился. Но Свечин сам взял его за плечо, тряхнул и произнес:
– Видите, Арчил думал так же. Подвиг тоже должен знать время и место. Бессмысленная смерть – это не храбрость, а глупость.
Алексей Николаевич понимал, что его уговаривают, но все равно стало чуть легче. И тут пришло решение, определившее дальнейшие поступки сыщика.
– Господа, мне надо с вами поговорить!
Свечин и Шмыткин послушно двинулись за ним. В кабинете полицмейстера Лыков обратился к его помощнику:
– Мне нужны винтовка с патронами и лошадь.
– Кузьма Степанович, не вздумай! – тут же вскинулся губернатор.
– А и не вздумаю, я себе не враг, – ответил Шмыткин. – Командированного убьют, а грех на мне будет.
– Господа, вы не поняли. Я все равно это сделаю. С вами или без вас.
– Возьмите казаков, тогда я помогу, – предложил Иван Николаевич.
– Чтобы поставить на кон и их жизни? Нет, увольте.
– Алексей Николаевич, прошу вас взять себя в руки, – рассудительно начал коллежский асессор. – Ну, случилось так. С кем не бывает? Месть, что вы задумали, добром не кончится. Застрелят и вас, без всякой пользы. Что вы сделаете? Динда-Пето в горах как у себя дома. Полиция и конная стража столько времени уже не могут его поймать. Тут вдруг полковник из Петербурга приехал и поймал… Разве так бывает?
– Я бывший пластун, турецких языков взял без счету.
– Это когда было? Двадцать пять лет назад?
Лыков повернулся к губернатору:
– А вы? Тоже не захотите меня понять?
Тот машинально сел, озираясь. Нашел возле себя пепельницу, вынул пачку папирос и закурил. На это у полковника ушло минуты две. Потом он сказал:
– Поехали к Чачибая.
Свечин и Лыков отправились на угол Ермоловской и Конюшенной, в казарму конвоя главноначальствующего. Там в богато обставленной служебной квартире они нашли ротмистра.
Тот, как оказалось, тоже знал о происшествии на шоссе. Он обхватил питерца длинными сильными руками, словно они были давние товарищи, и сказал с сильным акцентом: