Дэвин уже сидел в переполненном баре, когда Алессан наконец вернулся. Эрлейна пока не было видно. Возможно, он все еще находился на корабле, оставался на воде, как можно дальше от Брандина. Словно игратский колдун сейчас мог проявить хоть крупицу интереса к охоте на чародеев.
Дэвин, к счастью, ничего не сказал. Только подтолкнул к нему полный стакан и бутылку вина. Алессан очень быстро опустошил стакан, а за ним второй. Он уже налил и пригубил было третий, но тут Дэвин быстро дотронулся до его руки, и он понял, испытав почти физическое потрясение, что забыл о своей клятве. Голубое вино. Третий стакан.
Он оттолкнул от себя бутылку и опустил голову на руки.
Кто-то рядом с ними разговаривал. Двое спорили.
– Ты действительно собираешься это сделать? Ты, глупец, сын козла! – рявкнул первый.
– Я запишусь в солдаты, – ответил второй, с монотонным акцентом жителя Азоли. – После того, что эта женщина для него сделала, я считаю, что Брандина ждет удача, он получил благословение. И тот, кто называет себя Брандином ди Кьярой, гораздо лучше, чем этот мясник из Барбадиора. Ты что, друг, боишься сражаться?
Первый разразился хриплым, лающим смехом.
– Ты – тупой простак, – сказал он. И произнес, имитируя акцент собеседника: – «После того, что эта женщина для него сделала». Мы все знаем, что она для него делала каждую ночь. Эта женщина – потаскуха тирана. Она провела двенадцать лет в постели с человеком, который нас всех завоевал. Раздвигала для него ноги ради собственной выгоды. И теперь ты, все вы делаете шлюху вашей королевой.
Алессан поднял голову. Уперся ногами, чтобы обрести опору. Затем, не говоря ни слова, изо всех сил врезал кулаком по лицу говорившего, вложив в удар все силы своего тела и всю мучительную растерянность своей души. Почувствовал, как под его ударом треснули кости; человек отлетел назад к стойке бара и чуть не перевалился через нее, со звоном рассыпая осколки стаканов и бутылок.
Алессан опустил взгляд на свой кулак. Костяшки пальцев были в крови и уже начинали распухать. Он подумал, не сломал ли себе руку. И еще подумал, вышвырнут его из бара или все закончится всеобщей дракой из-за его глупости.
Но ничего этого не случилось. Азолиец, который заявил о своей готовности идти на войну, радостно и сильно хлопнул его по спине, а владелец «Триалы» – фактически их наниматель – широко улыбнулся, совершенно не обращая внимания на осколки разбитого стекла на стойке бара.
– Я надеялся, что кто-нибудь заткнет ему глотку! – рявкнул он, перекрывая бурное веселье в зале. Кто-то подошел и пожал Алессану руку, которая на удивление сильно болела. Три человека настойчиво и громогласно сражались за право поставить ему выпивку. Еще четверо подняли бесчувственного человека и бесцеремонно поволокли прочь в поисках лекаря. Кто-то плюнул в разбитое лицо, когда мужчину несли мимо.
Алессан отвернулся от всего этого обратно к бару. Перед ним стоял один-единственный стакан астибарского голубого вина. Он быстро взглянул на Дэвина, но тот ничего не сказал.
– Тигана, – неслышно пробормотал Алессан, пока моряк из Корте с громкими похвалами ерошил ему волосы, а кто-то еще протискивался ближе, чтобы хлопнуть его по спине. – О Тигана, пусть память о тебе будет клинком в моем сердце.
Он опустошил стакан. Кто-то – но не Дэвин – немедленно протянул руку, схватил его и разбил об пол. Что вполне предсказуемо побудило других сделать то же самое со своими стаканами. Как только позволили приличия, он ушел из зала и поднялся наверх. Перед уходом он не забыл прикоснуться к руке Дэвина в знак благодарности. В комнате он обнаружил Эрлейна, который лежал на кровати, заложив руки за голову и уткнувшись неподвижным взглядом в потолок. Чародей мельком посмотрел на Алессана, когда тот вошел, и тут же прищурился, с любопытством уставившись на него.
Алессан ничего не сказал. Он упал на свою постель и закрыл глаза, которые продолжали болеть. Вино, естественно, не помогло. Он не мог перестать думать о той женщине, о том, что она сделала, как выглядела, поднимаясь из моря, словно некое сверхъестественное существо. Он не мог отделаться от образа Брандина, падающего на колени и закрывающего лицо руками.
Он прятал глаза, но Алессан, стоявший всего в пятнадцати футах, не дальше, успел увидеть сокрушительное облегчение и пламя любви, сверкнувшее в его взгляде, подобно белому огню падающей звезды.
Его рука ужасно болела, но он несколько раз осторожно согнул ее и убедился, что ничего не сломал. Если говорить честно, он не знал толком, почему ударил того человека. Все, что он говорил о женщине из Чертандо, было правдой. Все было правдой, и все же ничто не было настоящей правдой. Все, что сегодня произошло, совершенно сбивало с толку.
Эрлейн, неожиданно тактичный, прочистил горло, словно собирался задать вопрос.
– Да? – устало сказал Алессан, не открывая глаз.
– Случилось то, чего вы хотели, верно? – спросил чародей непривычно неуверенным тоном.
Алессан с трудом открыл глаза и взглянул на него. Эрлейн приподнялся на локте и смотрел на него задумчиво и подавленно.
– Да, – ответил наконец Алессан. – Это то, чего я хотел.
Эрлейн медленно кивнул:
– Значит, будет война. В моей провинции.
Голова Алессана все еще болела, но уже меньше, чем раньше. Здесь было тише, хотя снизу все еще доносился шум, глухой, постоянный шум праздника.
– Да, в Сенцио, – ответил он.
Ему было ужасно грустно. Столько лет ушло на планирование, а теперь, когда они оказались здесь, к чему они пришли? Его мать умерла. Она прокляла его перед смертью, но позволила ему держать ее за руку, когда пришел конец. Что это значит? Может ли это значить то, во что ему хочется верить?
Он находится на острове. Видел Брандина Игратского. Что он скажет Баэрду? Тонкий кинжал у него на поясе стал тяжелым, как меч. Та женщина оказалась гораздо красивее, чем он ожидал. Дэвину пришлось дать ему голубое вино, он никак не мог в это поверить. Он только что ударил незадачливого, ни в чем не повинного человека так сильно, что сломал ему кости на лице. Наверное, я действительно ужасно выгляжу, подумал он, если даже Эрлейн так сдержанно со мной говорит. Они собираются на войну в Сенцио. «Это то, чего я хотел», – повторил он про себя.
– Эрлейн, мне жаль, – сказал он, рискнул сказать, пытаясь выбраться из своей печали.
Он был готов к едкому ответу, почти хотел его услышать, но Эрлейн сначала вовсе ничего не сказал. А когда заговорил, голос его звучал мягко.
– Я думаю, пора, – были его слова. – Спустимся поиграть? Это поможет?
«Это поможет?» С каких это пор его люди – даже Эрлейн – чувствуют необходимость его опекать?
Они снова спустились в зал. Дэвин ждал их на импровизированной сцене у дальней стены «Триалы». Алессан взял свою тригийскую свирель. Правая рука болела и распухла, но это не могло помешать ему играть. Музыка была нужна ему сейчас, очень нужна. Он закрыл глаза и заиграл. В переполненном зале все замолчали, слушая его. Эрлейн ждал, его руки неподвижно лежали на арфе, и Дэвин ждал тоже, давая ему время, чтобы он мог улететь ввысь в одиночестве, устремиться к той высокой ноте, когда можно очень ненадолго забыть все: растерянность, и боль, и любовь, и смерть, и тоску.
Глава XVIII
Обычно, когда Альенор поднималась на крепостную стену замка на закате, она смотрела на юг, наблюдая за игрой света и сменой красок в небе над горами. Но в последнее время, когда весна повернула к лету, которого они все ждали, Альенор стала подниматься на северную стену и ходить взад и вперед мимо амбразур, словно стражник, или, облокотившись на холодный шершавый камень, смотреть вдаль, кутаясь в шаль от холода, все еще наступавшего после захода солнца.
Будто могла проникнуть взглядом до самого Сенцио.
Шаль была новая, привезенная из Квилеи гонцами, о появлении которых заранее предупредил ее Баэрд. У гонцов были послания, которые, если все сложится правильно, могли перевернуть вверх дном весь мир. Не только Ладонь – и Барбадиор, в котором, по слухам, умирал император, и Играт, и саму Квилею, где Мариус мог погибнуть именно из-за того, что он делал для них.
Гонцы из Квилеи заехали сюда по пути в форт Ортиц, чтобы, по обычаю, засвидетельствовать свое почтение хозяйке замка Борсо и передать ей подарок от нового короля Квилеи: шаль, окрашенную в цвет индиго – цвет, который почти невозможно встретить на Ладони и который, как ей было известно, носили в Квилее только самые знатные люди. Очевидно, Алессан много рассказывал Мариусу о ее участии в его делах все эти годы. И это было хорошо. Кажется, Мариус Квилейский был одним из них; собственно говоря, как объяснил Баэрд в тот день, когда Алессан уехал на перевал Брачио, а потом дальше на запад, Мариус был во всем этом ключевой фигурой.
Через два дня после отъезда квилейцев у Альенор появилась привычка совершать весенние прогулки верхом, которые случайно уводили ее так далеко от дома, что она пару раз оставалась ночевать в соседних замках. И в этих случаях передавала особые послания некоторым особым людям.
«Сенцио. До дня летнего солнцестояния».
Вскоре после этого в замок Борсо приехали торговец шелком, а потом певец, который ей нравился, и привезли слухи о крупной переброске войск барбадиоров. Дороги совершенно забиты наемниками, марширующими на север, сказали они. Она лукаво и озадаченно подняла брови, но в эти вечера позволила себе выпить больше вина, чем обычно, и потом по-своему вознаградила обоих мужчин.
Сейчас, на закате, стоя на крепостной стене, она услышала сзади шаги. Альенор их ждала.
Не оборачиваясь, она сказала:
– Ты чуть не опоздала. Солнце уже почти село. – Что было правдой: краски в небе и на легких, подсвеченных снизу облаках потемнели, розовый цвет сменился красным и пурпурным, доходя почти до цвета индиго, как у шали на ее плечах.
Элена вышла на парапет.
– Простите, – невпопад сказала она. Она всегда извинялась, потому что все еще чувствовала себя неловко в замке. Она ступила на дорожку для стражи рядом с Альенор и посмотрела вдаль, на сгущающуюся тьму над весенними полями. Ее длинные желтые волосы разметались по плечам, их концы шевелил легкий бриз.