С высоты над ними доносится резкий далекий треск, кричат мужские голоса. Силуэт Катрианы в окне внезапно напрягается. Она что-то кричит. Они слишком далеко, чтобы различить слова. До ужаса далеко. Они видят, как она поворачивается лицом к темноте, к ночи.
– О моя дорогая, нет! Только не это! – Голос Алессана – сбивчивый шепот, рвущийся из самого сердца.
Слишком поздно. Слишком, слишком поздно.
Стоя на коленях на пыльной дороге, Дэвин видит, как она падает.
Не переворачивается в воздухе, не кувыркается на пути к смерти, а летит со всегда свойственной ей грацией, словно ныряльщица, рассекающая толщу ночи. Сандре вытягивает вперед свою искалеченную руку чародея и напряженно тянется вверх. Он скороговоркой произносит слова, которых Дэвин не понимает. В ночи вдруг возникает странное, расплывчатое пятно, дрожание, словно от неестественно раскалившегося воздуха. Рука Сандре направлена прямо на падающую женщину. Сердце Дэвина на мгновение замирает, охваченное страстной, невероятной надеждой.
Потом снова начинает биться, тяжело, как в старости, как перед смертью. Что бы Сандре ни пытался совершить, этого мало. Он слишком далеко, заклинание слишком трудное, он еще не освоился с новой силой. Что угодно из этого, или все сразу, или что-то еще. Катриана падает. Никем не остановленная, прекрасная, залитая лунным светом фантастическая фигура женщины, которая умеет летать. Вниз, к изломанному, бесформенному финалу за стеной сада.
Алаис разражается отчаянными рыданиями. Сандре закрывает глаза здоровой рукой, качаясь из стороны в сторону. Дэвин почти ничего не видит из-за слез. Высоко над ними, в окне, где она только что стояла, появляются смутно различимые мужские фигуры. Они смотрят в темноту сада.
– Нам надо уходить! – хрипло каркает Ровиго, его слова едва можно разобрать. – Они будут искать.
Это правда. Дэвин знает это. И если есть какой-то дар, хоть что-нибудь, что они могут сделать сейчас для Катрианы, которая, возможно, наблюдает за ними откуда-то вместе с Мориан, так это не дать ее смерти оказаться бессмысленной или напрасной.
Дэвин заставляет себя подняться с колен и помогает Сандре встать. Потом поворачивается к Алессану. Тот не шевелится, не отводит глаз от окна в вышине, где все еще стоят жестикулирующие люди. Дэвин вспоминает принца в тот день, когда умерла его мать. Теперь то же самое. Только еще хуже. Он вытирает глаза тыльной стороной ладони. Поворачивается к Ровиго:
– Нас слишком много, надо разделиться. Вы с Сандре берите Алаис. Будьте очень осторожны. Ее могут узнать – она была с Катрианой, когда их видел губернатор. Мы пойдем другой дорогой и встретимся с вами в гостинице.
Он берет Алессана за руку, поворачивает его. Принц не сопротивляется, идет следом за ним. Они вдвоем направляются на юг. Спотыкаясь, идут по улице, которая уводит их от замка, от сада, где лежит Катриана. Тут Дэвин видит, что все еще держит в руке окровавленный кинжал Сандре. Он сует его за пояс.
Он думает о герцоге, о том, что только что сделал с собой Сандре. Он вспоминает – его мозг проделывает знакомые трюки с временем и памятью – ту ночь в охотничьей хижине Сандрени прошлой осенью. Ту первую ночь, которая привела его сюда. Когда Сандре сказал им, что не может вывести Томассо из темницы живым, потому что у него не хватит сил. Потому что он так и не пожертвовал пальцами и не связал себя с магией.
А теперь он это сделал. Ради Катрианы, не ради своего сына, и все напрасно. Во всем этом столько боли. Томассо мертв уже девять месяцев, а теперь она лежит в саду Сенцио, мертвая, как все те люди из Тиганы, которые пали в битве при Дейзе много лет назад.
Дэвин знает, что это и было ее целью. Она сказала ему об этом в замке Альенор. Он снова начинает плакать, не в силах остановиться. И через секунду чувствует на своем плече руку Алессана.
– Держись, еще совсем немного, – говорит принц. Его первые слова после ее падения. – Ты вел меня, я поведу тебя, а потом мы будем горевать вместе, ты и я. – Он оставляет руку на плече Дэвина. Они прокладывают путь через переулки – темные и освещенные факелами.
На улицах Сенцио уже поднимается переполох, носятся слухи, быстро передаваемые тихим шепотом, о каком-то происшествии в замке. Губернатор мертв, возбужденно кричит кто-то, пробегая мимо них. Барбадиоры перешли границу, вопит женщина, высунувшись из окна над таверной. У нее рыжие волосы, и Дэвин отводит взгляд. На улицах пока нет стражников; они шагают быстро, и их никто не останавливает.
Позднее, вспоминая об этом возвращении, Дэвин понимает, что ни разу, ни на секунду не усомнился, что Катриана убила того барбадиора, перед тем как прыгнуть вниз.
Когда они вернулись к Солинги, Дэвину хотелось лишь подняться к себе в комнату и закрыть глаза, оказаться подальше от людей, от вторгающейся суеты окружающего мира. Но, войдя в гостиницу, они с принцем вдруг услышали в переполненной передней комнате громкие нетерпеливые крики, которые быстро распространились по всем залам. Они уже давно должны были начать первое из вечерних выступлений, и таверна Солинги была забита людьми, пришедшими послушать их игру, невзирая на все нарастающий на улицах шум.
Дэвин переглянулся с Алессаном. Музыка.
Эрлейна нигде не было видно, но они вдвоем медленно прошли сквозь толпу к возвышению между двумя залами. Алессан взял свирель, а Дэвин встал рядом с ним в ожидании. Принц выдул несколько пробных мелодичных нот, а затем, ни слова не говоря, начал играть то, что и предполагал Дэвин.
При первых высоких, печальных нотах «Плача по Адаону», слетевших в плотно набитые залы, поднялся удивленный ропот, который быстро сменился тишиной. И в эту тишину Дэвин последовал за свирелью Алессана и высоким голосом запел «Плач». Но на этот раз он оплакивал не бога, хотя слова остались теми же. Не падение Адаона с его высоты, а падение Катрианы.
После люди говорили, что никогда еще среди столиков у Солинги не было такой зачарованной тишины. Даже слуги и повара на кухне позади бара бросили свои дела, стояли и слушали. Никто не двигался, никто не издавал ни звука. Лишь играла свирель и одинокий голос пел самый древний похоронный плач на Ладони.
В комнате наверху Алаис подняла голову от пропитанной слезами подушки и медленно села. Ринальдо, занимавшийся искалеченной рукой Сандре, повернул свое незрячее лицо к двери, и оба они замерли. И Баэрд, который вернулся сюда вместе с Дукасом и узнал новости, разбившие его сердце, хотя он считал, что этого с ним больше никогда не может произойти, слушал доносящийся снизу «Плач» Алессана и Дэвина и чувствовал, будто его душа покидает его, как тогда, в ночь Поста, и летит сквозь тьму в поисках покоя, и дома, и мира мечты, в котором молодые женщины не умирают вот так.
На улице, куда доносились звуки свирели и этот чистый, скорбящий голос, люди прекращали свою шумную погоню за слухами или за ночными удовольствиями и останавливались у дверей Солинги, слушая мелодию горя, звуки любви, прочно вплетенные в магию музыки, созданную чувством утраты.
И еще долго после этого в Сенцио вспоминали то нереальное, душераздирающее, совершенно неожиданное исполнение «Плача» в теплую, тихую ночь, ознаменовавшую начало войны.
Они исполнили всего одну песню и замолчали. Оба были совершенно опустошены. Дэвин взял у Солинги в баре две открытые бутылки вина и пошел вслед за Алессаном наверх. Дверь одной из комнат стояла приоткрытой. Это была комната Алаис и Катрианы. В дверях ждал Баэрд; он издал тихий задыхающийся звук и сделал шаг вперед, в коридор, и Алессан обнял его.
Они долго стояли, обнявшись, слегка раскачиваясь. Когда они разжали объятия, их глаза казались затуманенными, незрячими.
Дэвин вошел в комнату вслед за ними. Внутри были Алаис и Ровиго. Сандре. Ринальдо, Дукас и Наддо. Чародей Сертино. Все они набились в одну комнату, словно пребывание в комнате, из которой она ушла, могло каким-то образом удержать возле них ее душу.
– Кто-нибудь догадался принести вина? – слабым голосом спросил Ринальдо.
– Догадался, – ответил Дэвин, подходя к Целителю. Ринальдо выглядел бледным и измученным. Дэвин бросил взгляд на левую руку Сандре и увидел, что кровотечение прекратилось. Он положил ладонь Ринальдо на одну из бутылок с вином, и Целитель стал пить из нее, не вспомнив о стакане. Вторую бутылку Дэвин дал Дукасу, который сделал то же самое.
Сертино смотрел на руку Сандре.
– Вам придется приобрести привычку маскировать это. – Он поднял собственную левую ладонь, и Дэвин увидел уже знакомую иллюзию целых пальцев.
– Знаю, – ответил Сандре. – Но сейчас я чувствую себя очень слабым.
– Неважно, – сказал Сертино. – Если увидят, что у вас не хватает двух пальцев, вы погибли. Как бы мы ни устали, маскировка должна быть постоянной. Сделайте это. Сейчас.
Сандре сердито посмотрел на него, но круглое розовое лицо чародея из Чертандо не выражало ничего, кроме озабоченности. Герцог на мгновение прикрыл глаза, поморщился, потом медленно поднял левую руку. Дэвин увидел на ней все пять пальцев или их иллюзию. Он никак не мог избавиться от мысли о Томассо, который умер в подземелье Астибара.
Дукас протянул ему бутылку. Дэвин взял ее и сделал несколько глотков, потом передал бутылку Наддо и сел на кровать рядом с Алаис. Она взяла его за руку, чего никогда не делала раньше. Глаза ее покраснели от слез, кожа казалась припухшей. Алессан тяжело опустился на пол возле двери, прислонился спиной к стене и закрыл глаза. При свечах лицо его выглядело осунувшимся, скулы резко выступили.
Дукас прочистил горло.
– Нам лучше заняться планами, – смущенно произнес он. – Если она убила барбадиора, сегодня ночью в городе будет обыск, а что будет завтра, известно лишь Триаде.
– Сандре воспользовался магией, – сказал Алессан, не открывая глаз. – Если в Сенцио есть Охотник, ему грозит опасность.
– С этим мы можем разобраться, – яростно произнес Наддо, переводя взгляд с Дукаса на Сертино. – Однажды мы уже это сделали, вспомните. А с тем Охотником было больше двадцати человек.