Одной из таких стала ее мать.
На балконе в Кьяре, столько лет спустя, Дианора подняла взгляд на Шелто и поняла по его озабоченному лицу и мигающим глазам, что молчание ее затянулось.
Она заставила себя улыбнуться. Пробыв здесь так долго, она научилась лицемерить. И улыбаться, когда это было необходимо. Даже с Шелто, которого не любила обманывать. И особенно с Брандином, которого она вынуждена была обманывать, чтобы не погибнуть.
– Из-за Яссики не стоит волноваться, – мягко сказала она, возобновляя беседу, словно ничего не случилось.
И правда, ничего не случилось – всего лишь вернулись старые воспоминания. Ничего весомого или важного для мира, ничего, что могло иметь значение. Всего лишь потери.
Очень правдоподобно рассмеявшись, Дианора прибавила:
– Она слишком глупа, чтобы развлечь его, и слишком молода, чтобы помочь ему расслабиться, как это делает Солорес. Но я рада твоей вести, думаю, что смогу ее использовать. Скажи, Тезиос устает ее удовлетворять? Поговорить с Венчелем, чтобы приставил к ней кого-нибудь помоложе? Или, может быть, не одного?
Она заставила его улыбнуться, хотя он снова покраснел. Казалось, так бывает всегда – если ей удавалось заставить кого-то улыбнуться или рассмеяться, все облака уносились, словно порывом ветра, весеннего или осеннего ветра, оставляя позади ясную голубизну неба.
Жаль, подумала Дианора с болью в сердце, что она не знала, как сделать это восемнадцать лет назад. Для ее матери и брата. Тогда не было смеха. Нигде не было смеха, а голубое небо казалось насмешкой над руинами на земле.
Венчель с каждой их новой встречей внушал все большее изумление своей тучностью. Он одобрил платье Солорес, Несайи, Килмоны, а затем ее собственное. Только они четверо – достаточно опытные, чтобы справиться со сложностями официального приема, – допускались в Зал аудиенций. Зависть в сейшане на прошлой неделе сделалась такой острой, что из нее можно было изготавливать духи, лукаво повторял Шелто. Дианора ничего не заметила, она к ней привыкла.
Хитрые глаза Венчеля раскрылись пошире среди глубоких складок на смуглом лице, пока он рассматривал ее. На лбу у Дианоры сиял камень, закрепленный на цепочке из белого золота, которая удерживала забранные назад волосы. Раскинувшись на подушках кушетки, глава сейшана теребил пышные складки своих необъятных белых одежд. Падающий в оконный проем за его спиной солнечный свет отражался от его лысины и мешал разглядеть его лицо.
– Не припоминаю такого камня среди наших сокровищ, – пробормотал он своим высоким голосом, который многих вводил в заблуждение. Этот голос был настолько лишен значительности, что можно было недооценить его владельца. Что оказывалось серьезной, иногда смертельной ошибкой, в чем многие убедились за долгие годы.
– Он не оттуда, – весело ответила Дианора. – Но после того, как мы сегодня вернемся с приема, могу я просить вас сохранить его для меня среди наших сокровищ?
Это было предложение Шелто. Венчель мог быть продажным и корыстным во многих делах, но не в том, что касалось его официальных обязанностей. Для этого он был слишком умен. Еще одна истина, за которую многие заплатили самую высокую цену.
Теперь он благожелательно кивнул.
– Издалека камень выглядит прекрасно.
Дианора послушно подошла поближе и грациозно нагнула голову, чтобы он мог получше рассмотреть. Аромат цветов теин, которым от него всегда пахло после окончания зимы, окутал ее. Он был слишком сладким, но не неприятным.
Когда-то она боялась Венчеля. Этот страх был замешан на физическом отвращении к его полноте и на слухах о том, что он любил делать с молодыми евнухами и некоторыми молодыми женщинами, попавшими в сейшан по чисто политическим причинам и лишенными всякой надежды когда-либо увидеть внешний мир или западное крыло двора и палаты Брандина. Однако они с главой сейшана уже давно достигли взаимопонимания. Солорес заключила с Венчелем такой же молчаливый пакт, и таким образом они втроем управляли, насколько это получалось, их замкнутым, сверхнапряженным, пропитанным благовониями миром праздных отчаявшихся женщин и полумужчин.
Палец Венчеля удивительно деликатно прикоснулся к драгоценности на ее лбу. Он улыбнулся.
– Хороший камень, – снова повторил он, на этот раз тоном оценщика. Дыхание его было свежим. – Я должен поговорить об этом с Шелто. Видишь ли, я в таких вещах разбираюсь. Горностаевые камни привозят с севера. Из моих краев. Их добывают в Кардуне. Долгие годы я забавлялся с ними, как с безделушками, игрушками монархов. В те дни я был более крупной фигурой, чем сейчас. Ибо, как тебе известно, я был королем Кардуна.
Дианора серьезно кивнула. Это тоже было одно из неписаных условий ее отношений с Венчелем. Сколько бы раз он ни повторял эту невероятную выдумку – а он повторял ее по нескольку раз в день в том или ином варианте, – она должна понимающе, задумчиво кивать, словно размышляя над смыслом величия его падения.
Только оставшись в своих комнатах наедине с Шелто, она могла по-девчоночьи хихикать над самой мыслью о том, что необъятный глава сейшана мог быть еще более крупным, чем сейчас, или над убийственно насмешливой пародией Шелто на его речи и жесты.
– У тебя это чудесно получается, – невинно говорила она, пока Шелто причесывал ей волосы или начищал ее шлепанцы с загнутыми носами, пока они не начинали сиять.
– Видишь ли, в таких вещах я разбираюсь, – отвечал он, если был уверен, что они одни, голосом гораздо более высоким, чем его нормальный тембр. И жестикулировал медленно и величаво. – Ибо, как тебе известно, я был королем Кардуна.
Она смеялась, как девчонка, которая понимает, что поступает дурно, и из-за этого еще больше шалит.
Однажды она спросила об этом Брандина. Его поход в Кардун был не совсем успешным, узнала она. К тому времени Брандин откровенно рассказывал ей подобные вещи. В Кардуне существует настоящая магия, в этой жаркой северной стране за морем, за прибрежными деревнями и пустынными землями. Магия гораздо более сильная, чем на полуострове Ладонь, равная по силе колдовству Играта.
Брандин захватил один город и добился частичного контроля над некоторыми землями, которые лежат на границе великой пустыни, простирающейся на север. Однако он понес потери, серьезные потери. Карду издавна славились своим искусством в битве, и это знали на Ладони: многие из них служили в качестве высокооплачиваемых наемников в войсках враждующих провинций, пока не пришли тираны и всякая вражда не потеряла смысл.
Венчель был герольдом, захваченным в плен в конце кампании, рассказал ей Брандин. Он перестал быть мужчиной еще до этого: на севере гонцов часто кастрируют, Брандин так и не понял почему. Было совершенно очевидно, куда пристроить евнуха после возвращения в Играт. Он уже тогда был необъятным, подтвердил Брандин.
Дианора выпрямилась, когда Венчель убрал палец с красного сияния горностаевого камня.
– Ты проводишь нас вниз? – спросила она, соблюдая ритуал.
– Не думаю, – задумчиво ответил он, словно действительно размышлял над этим вопросом. – Возможно, Шелто и Хала справятся с этой обязанностью. Видишь ли, тут кое-какие дела требуют моего внимания.
– Понимаю. – Дианора бросила взгляд на Солорес, и обе они подняли ладони в почтительном приветствии. На самом деле Венчель не выходил из крыла сейшана по крайней мере пять лет. Даже когда он совершал обход комнат на этом этаже, то перемещался на хитроумно сделанной и усыпанной подушками платформе на колесах. Дианора не могла вспомнить, когда в последний раз видела его стоящим на ногах. Шелто и Хала, евнух Солорес, заменяли его практически на всех официальных мероприятиях вне сейшана. Венчель любил делегировать свои полномочия.
Они спустились по лестнице, которая вела из сейшана в мир за его пределами. Спустившись на один пролет, они встретили пристальные взгляды – полные уважения, но осторожные – двух стражей, стоящих за тяжелыми бронзовыми дверьми, преграждавшими вход на тот уровень, где находились женщины. Дианора ответила на их осторожные взгляды улыбкой. Один из них застенчиво улыбнулся в ответ. Стражники менялись часто, она не знала ни одного из этих двоих, но улыбка служит началом дружеских уз, а иметь лишнего друга никогда не повредит.
Шелто и Хала, одетые в неброские коричневые одежды, повели четырех женщин из крыла сейшана по главному коридору дворца к парадной лестнице в центре. Здесь евнухи приостановились и пропустили женщин вперед. Держась гордо, но не высокомерно – ведь они были пленницами и наложницами завоевателя, – Дианора и Солорес спустились впереди всех по широкой лестнице.
Разумеется, их заметили. Женщин сейшана всегда замечали, когда они выходили из своих палат. В мраморном вестибюле собралось множество людей, ожидающих допуска в Зал аудиенций; они расступались перед ними. Некоторые из новичков улыбнулись такими улыбками, которые Дианоре не понравились.
Другие знали ее лучше, и выражение их лиц было совсем иным. У входа в самый большой из официальных приемных залов, под аркой, они с Солорес снова приостановились, бок о бок, на этот раз исключительно для того, чтобы произвести впечатление – кроваво-красное платье рядом с зеленым, – а потом вместе вошли в переполненный зал.
Всякий раз, когда такое происходило, Дианора про себя благодарила богов за тот порыв, который побудил Брандина изменить правила для сейшана здесь, в колонии, где он теперь правил.
В Играте, она знала, этого никогда бы не допустили. Для любого мужчины, кроме короля и кого-то из евнухов, взгляд на женщину сейшана, не говоря уже о беседе с ней, означал смерть для них обоих. И однажды Венчель сказал ей, что для главы сейшана тоже.
Здесь, в Кьяре, все обстояло иначе почти с самого начала. С течением времени Дианора узнала достаточно и поняла, что частично благодарить за это следует Доротею, королеву Играта, и ее решение остаться с Джиралдом, своим старшим сыном, а не сопровождать мужа в его добровольную ссылку. Выбор Доротеи или решение Брандина, в зависимости от того, кого слушать.