Баэрд посмотрел на чашку, которую женщина по имени Каренна только что дала ему в руки. Чашка была сделана из некрашеной глины, шершавая на ощупь, сколотая с одного края. Он перевел взгляд с Каренны на Донара, старого калеку – старейшину, как они его называли, – потом на бородатого мужчину, потом на вторую девушку, Элену. Когда она посмотрела на него, странный свет озарил ее лицо, даже в полумраке этого дома, и Баэрд отвернулся: это было нечто – может быть, единственное, – с чем он не мог справиться. Сейчас, а возможно, и никогда в жизни. Он окинул взглядом собравшихся. Их было семнадцать. Девять мужчин, восемь женщин, все держали в руках чашки и ждали его. На месте встречи их будет больше, сказал Маттио. Сколько еще, они не знали.
Баэрд понимал, что поступает безрассудно. Его увлекли власть ночи Поста, сбывшийся сон Донара и то, что его ждали. И если не лгать самому себе, выражение глаз Элены, когда он подошел к ней. Это было искушением судьбы, он редко поддавался ему.
Но сейчас он поступал именно так или собирался поступить. Он подумал об Алессане: сколько раз он упрекал принца или подшучивал над ним, его братом по духу, за то, что тот позволял любви к музыке увлечь его на опасную тропу. Что сказал бы Алессан теперь? Или острая на язык Катриана? Или Дэвин? Нет, Дэвин ничего бы не сказал: он бы наблюдал, внимательно и сосредоточенно, и сделал бы собственные выводы в свое время. А Сандре обозвал бы его дураком.
Возможно, так и было. Но что-то глубоко в его душе отозвалось на произнесенные Донаром слова. Он носил свою «сорочку» в кожаном мешочке всю жизнь – мелкое, тривиальное суеверие. Оберег, не дающий утонуть, – так ему сказали, когда он еще был ребенком. Но здесь это значило нечто большее, и чашка, которую он держал в руках, означала признание им этого факта.
«Почти двадцать лет», – сказал Маттио.
«Иные с запада», – сказал Донар.
Это может значить очень мало или очень много, быть ничем или всем.
Он взглянул на женщину, Элену, и выпил содержимое чашки до дна.
Напиток оказался горьким, убийственно горьким. На какое-то мгновение его охватила паника, иррациональный страх, он подумал, что погиб, что его отравили, что он стал кровавым жертвоприношением в каком-то неведомом весеннем обряде последователей Карлози.
Потом он увидел гримасу отвращения на лице Каренны, когда та осушила свою чашку, и как Маттио передернулся от мерзкого вкуса, и паника прошла.
Длинный стол убрали – сняли крышку с козел. В комнате для них расставили лежанки. Элена подошла к Баэрду и жестом показала на одну из них. Было бы невежливо отказаться. Он прошел с ней к одной из стен и лег туда, куда она ему указала. Она молча села на стоящую рядом лежанку.
Баэрд подумал о сестре, перед его взором возникла ясная картина: они с Дианорой идут, взявшись за руки, по темной и тихой дороге, только они вдвоем в целом мире.
Мельник Донар сел на лежанку по другую сторону от Баэрда. Он прислонил костыли к стене и лег на матрас.
– Оставь свой меч здесь, – сказал он. Баэрд поднял брови. Донар загадочно улыбнулся невеселой улыбкой: – Там, куда мы отправимся, он бесполезен. Мы найдем оружие в полях.
Секунду Баэрд колебался; потом, осознавая еще большее безрассудство, мистическое безумие, которое не мог объяснить, снял через голову ножны и положил их у стены возле костылей Донара.
– Закрой глаза, – услышал он рядом с собой слова Элены. – Так легче. – Ее голос казался странно далеким. То, что он выпил, начинало действовать. – Это похоже на сон, – продолжала она, – но это будет не сон. Пусть земля дарует нам свою милость, а небо – свет.
Это было последнее, что услышал Баэрд.
Это не было сном. Чем бы это ни было, это не было сном, так как никакой сон не мог быть настолько живым, никакой ветер во сне так не обжигал бы лицо.
Он стоял на открытом поле, широком, вспаханном и темном, пахнущем весенней почвой, и совсем не помнил, как здесь очутился. Вместе с ним в поле было много людей – сотни две или больше, – и никого из них он тоже не помнил. Наверное, они пришли из других деревень горной страны, собравшись в других домах, похожих на дом Маттио.
Освещение было странным. Он посмотрел вверх.
И увидел, что луна в небе круглая, большая и полная, и что она зеленая, как первая золотисто-зеленая трава весной. Она ярко сияла среди звезд, образующих созвездия, которых он никогда не видел. Он круто обернулся, у него закружилась голова, он потерял ориентацию, сердце его сильно билось, он искал на небе знакомые очертания. Посмотрел на юг, туда, где должны были возвышаться горы, но, сколько хватало глаз, в зеленом свете видны были лишь ровные поля, уходящие к горизонту, некоторые вспаханные, некоторые полные созревших летних колосьев, хотя сейчас должна была быть весна. Никаких гор. Никаких заснеженных пиков, никакого перевала Брачио с Квилеей за ним. Он повернулся в другую сторону. Никакого замка Борсо ни на севере, ни на востоке. Или на западе?
Запад. С внезапным дурным предчувствием он повернулся и взглянул туда. Низкие холмы поднимались и опускались бесконечной чередой. И Баэрд увидел, что на этих холмах не растут ни деревья, ни трава, ни цветы, ни кустарники, они стоят голые, пустые, безжизненные.
– Да, посмотри туда, – произнес у него за спиной низкий голос Донара, – и ты поймешь, почему мы здесь. Если мы проиграем сегодня, поле, на котором мы стоим, на следующий год, когда мы вернемся, будет столь же безжизненным, как и те холмы. Теперь Иные спустились на эти плодородные поля. В прошлые годы мы потерпели поражение в битвах за те холмы. Сейчас мы сражаемся на равнине, и если так будет продолжаться, в одну из ночей Поста, очень скоро, наши дети или дети их детей будут стоять спиной к морю и проиграют последнюю битву в нашей войне.
– И тогда? – Глаза Баэрда все еще были прикованы к западу, к серым, каменистым останкам холмов.
– И тогда весь урожай погибнет. Не только здесь, в Чертандо. И люди умрут. От голода или от чумы.
– По всей Ладони? – Баэрд не мог оторвать взгляда от увиденной картины запустения. Ему представился безжизненный мир, похожий на этот. Он содрогнулся. Это было ужасно.
– На Ладони и дальше, Баэрд. Не надо заблуждаться, это не местная стычка, не битва за маленький полуостров. За весь этот мир, а может, и не только за этот, ведь говорят, что наш мир – не единственный среди рассыпанных Богами по времени и пространству.
– Так учил Карлози?
– Так учил Карлози. Если я правильно понимаю его учение, наши беды здесь связаны с еще большими опасностями в других местах; в мирах, которых мы никогда не видели и не увидим, разве что во сне.
Баэрд покачал головой, все еще глядя на холмы на западе:
– Для меня это слишком далеко. Слишком сложно. Я умею работать с камнем, иногда я купец, за много лет я научился драться, против своей воли и вопреки своим наклонностям. Я живу на полуострове, который захватили враги из-за моря. Вот тот уровень зла, который я могу постичь.
Он отвернулся от западных холмов и взглянул на Донара. И, несмотря на то что они заранее его предупредили, широко раскрыл от изумления глаза. Мельник стоял на двух здоровых ногах; его седые редеющие волосы стали густыми и темно-каштановыми, как у самого Баэрда, он стоял, расправив широкие плечи, с высоко поднятой головой, мужчина в полном расцвете сил.
К ним подошла женщина, и Баэрд узнал Элену, потому что она не сильно изменилась. Только здесь она выглядела старше и менее хрупкой; ее волосы стали короче, но сохранили цвет белого золота, несмотря на странное освещение. Глаза ее были насыщенно синими.
– Твои глаза были такого же цвета час назад? – спросил Баэрд.
Она улыбнулась, радостно и смущенно.
– Прошло уже больше часа. И я не знаю, как выгляжу в этом году. Каждый раз что-то меняется. А какого они сейчас цвета?
– Синие. Необыкновенно синие.
– Ну, тогда – да, они всегда были синими. Возможно, не необыкновенно синими, но синими. – Ее улыбка стала шире. – Сказать тебе, как ты выглядишь? – В ее голосе звучала неуместная легкость. Даже на губах Донара играла насмешливая улыбка.
– Скажи.
– Ты выглядишь мальчиком, – ответила она с легким смехом. – Четырнадцатилетним мальчиком, без бороды, слишком худым, с гривой каштановых волос, которые мне бы хотелось подстричь, если бы только представилась такая возможность.
Баэрд почувствовал, как его сердце застучало, словно молот, в груди. На самом деле ему показалось, что оно на мгновение замерло, прежде чем снова начало трудолюбиво отбивать ритм. Он резко отвернулся от остальных и посмотрел на свои руки. Они действительно выглядели иначе. Более гладкими, менее морщинистыми. И шрам от ножевой раны, которую он получил в Тригии пять лет назад, исчез. Он закрыл глаза, его внезапно охватила слабость.
– Баэрд? – произнесла за его спиной Элена озабоченным голосом. – Прости. Я не хотела…
Он покачал головой. Попытался заговорить, но обнаружил, что не может. Ему хотелось успокоить ее и Донара, сказать, что все в порядке, но, кажется, он плакал, как это ни было невероятно, плакал впервые почти за двадцать лет.
Впервые после того года, когда он был четырнадцатилетним мальчиком, которого не пустили на войну по распоряжению принца и собственного отца. Которому не позволили сражаться и умереть вместе с ними на красных берегах Дейзы, где померкло сияние жизни.
– Успокойся, Баэрд, – услышал он голос Донара, низкий и добрый. – Успокойся. Здесь все странно.
Потом женские руки на мгновение опустились ему на плечи, а после обвились вокруг него и сомкнулись на его груди. Она прижалась щекой к его спине и обнимала его так, сильная, щедрая, полная сочувствия, пока он плакал, закрыв лицо руками.
Над ними светила полная золотисто-зеленая луна ночи Поста, а вокруг них раскинулись странные поля, вспаханные, или только что засеянные, или полные спелых колосьев еще до срока посева, или совершенно голые, пустынные и мертвые – на западе.