Они помогли ему спуститься по склону. Квилеец нес женщину и ее лук. Дэвин увидел, что тот сделан из очень темного дерева, почти черного, и вырезан в форме полумесяца. На одном его конце висел связанный пучком локон седеющих волос. Дэвин вздрогнул. Он догадывался, чьи это волосы.
Мариус стоял на ногах, держась одной рукой за спинку кресла, и смотрел, как они спускаются. Его глаза едва скользнули по мужчинам и по убийце на руках у солдата. Холодные и мрачные, они были прикованы к черному полумесяцу лука. Вид у него был устрашающий.
Тем более, подумал Дэвин, что сам он вовсе не был испуган.
– Думаю, необходимость в словесных танцах миновала, – сказал Алессан. – Я тебе сейчас скажу, что мне нужно, а ты скажешь мне, сможешь ли ты это сделать, и больше ничего не надо говорить.
Мариус поднял ладонь, прервав его.
Теперь он сидел на подушках на золотой ткани вместе с остальными. Блюда и корзинки убрали. Двое квилейцев унесли женщину обратно через перевал – туда, где ждали солдаты их роты. Четверо других стояли на страже на некотором расстоянии. Солнце поднялось высоко, так высоко, как оно могло подняться в полдень здесь, на юге, ранней весной. День оказался мягким, щедрым.
– Этот медведь слишком неуклюж для словесных танцев, Голубок, – рассудительно ответил король Квилеи. – И тебе это известно. Вероятно, тебе известно еще кое-что: как меня огорчает необходимость отказывать тебе в любой просьбе. Мне бы хотелось сделать иначе. Мне бы хотелось сказать тебе, чего я не могу сделать, чтобы ты не просил об этом и не вынуждал меня отказывать.
Алессан кивнул. Он молчал, наблюдая за королем.
– Я не могу дать тебе армию, – откровенно сказал Мариус. – Пока не могу, а возможно, никогда не смогу. Я еще слишком зелен как король, и у меня дома слишком шаткое положение, чтобы самому повести войска через эти горы или даже отдать им такой приказ. Мне придется за очень короткое время изменить традиции, существовавшие несколько столетий. А я уже не молод, Голубок.
Дэвин почувствовал прилив возбуждения и попытался его подавить. Слишком серьезной была ситуация для таких детских чувств. Он едва мог поверить, что находится здесь, так близко от событий столь грандиозных, в самом их сердце. Он искоса взглянул на Эрлейна, потом вгляделся пристальнее: на его лице он увидел ту же искру интереса. Несмотря на возраст чародея-трубадура и долгие годы странствий, Дэвид всерьез сомневался, что ему приходилось когда-либо соприкасаться с такими великими событиями.
Алессан качал головой.
– Медведь, я бы никогда не стал просить тебя об этом. Не меньше ради нашего блага, чем ради твоего собственного. Не хочу, чтобы меня вспоминали как человека, который привел только что рожденную мощь Квилеи на север, на Ладонь. Если когда-нибудь армия перейдет из Квилеи через этот перевал – а я надеюсь, что мы оба уже давно будем покойниками к этому дню, – я от всего сердца желаю, чтобы ее разгромили и отбросили назад с такими тяжелыми потерями, что ни один король с юга никогда больше не захотел бы повторить эту попытку.
– Если на юге еще будет король, а не наступит опять четыреста лет владычества Матери и ее жриц. Очень хорошо, – сказал Мариус, – тогда скажи мне, что тебе нужно.
Алессан сидел, аккуратно скрестив ноги и переплетя длинные пальцы рук. Для любого наблюдателя он выглядел так, будто не обсуждал ничего более важного, чем репертуар вечернего выступления.
Но Дэвин заметил, однако, как побелели его крепко сжатые пальцы.
– Сначала один вопрос, – сказал Алессан, контролируя свой голос. – Ты получал письма с предложением открытой торговли?
Мариус кивнул:
– От обоих ваших тиранов. Подарки, поздравления, щедрые предложения снова открыть старые торговые пути по морю и по суше.
– И каждый из них убеждал тебя в том, что другой не заслуживает доверия и нетвердо стоит у власти.
Теперь Мариус слегка улыбнулся.
– Ты перехватываешь мою почту, Голубок? Именно это они и писали.
– И что ты ответил? – спросил Алессан, прямой, как стрела. Впервые в его голосе безошибочно можно было распознать напряжение.
Мариус тоже его услышал.
– Пока ничего, – сказал он и перестал улыбаться. – Хочу получить от каждого из них еще несколько посланий, прежде чем делать ответные шаги.
Алессан опустил взгляд и впервые заметил свои стиснутые пальцы. Он разжал их и, как и можно было ожидать, запустил в волосы.
– Но тебе все же придется сделать ответный шаг, – произнес он с некоторым трудом. – Тебе необходимо торговать. Пора показать Квилее преимущества твоего правления. Торговля с севером – самый быстрый способ, не так ли? – В его тоне прозвучало нечто вроде вызова, смешанного со смущением.
– Конечно, – просто ответил Мариус. – Мне придется это сделать. Иначе зачем я стал королем? Вопрос лишь в том, чтобы правильно выбрать время, а учитывая то, что случилось сегодня утром, мне придется поторопиться.
Алессан кивнул, словно он уже это знал.
– И что же ты сделаешь? – спросил он.
– Открою перевалы для обоих. Никаких предпочтений, никаких пошлин ни для кого. Пускай Альберико и Брандин шлют мне любые подарки и товары, любых послов, каких пожелают. Торговля с ними сделает меня истинным королем – королем, который принесет новое процветание своему народу. И мне надо начать побыстрее. Подозреваю, что немедленно. Мне необходимо твердой рукой направить Квилею на новый путь, чтобы старый забылся, и как можно скорее. Иначе я погибну, так ничего и не совершив, – разве что прожив несколько дольше, чем большинство Королей Года, – и жрицы снова придут к власти, быстрее, чем мои кости под землей очистятся от плоти.
Алессан закрыл глаза. Дэвин только сейчас услышал шелест листьев и перекличку птиц вокруг них. Затем Алессан снова поднял взгляд спокойных, широко раскрытых серых глаз на Мариуса и сказал напрямик:
– Моя просьба: дай мне шесть месяцев и только потом решай с торговлей. И в течение этого времени сделай еще кое-что.
– Само время – уже очень много, – очень тихо произнес Мариус. – Но договаривай, Голубок. Насчет кое-чего еще.
– Три письма, Медведь. Мне нужно, чтобы ты послал на север три письма. Первое письмо: ты ответишь «да» Брандину, но с условием. Попросишь время на укрепление своего положения, прежде чем открыть Квилею внешним влияниям. Ясно дашь понять, что предпочитаешь его Альберико, потому что считаешь его сильнее и надежнее. Второе письмо: откажешься с большим сожалением от предложений Астибара. Напишешь Альберико, что испугался угроз Брандина. Что тебе очень хотелось бы торговать с Империей Барбадиор, но Игратянин кажется слишком могущественным, и ты не рискуешь его обидеть. Пожелаешь Альберико всех благ. Попросишь его негласно продолжать с тобой переписку. Скажешь, что будешь следить за развитием событий на севере с большим интересом. Ты еще не дал Брандину окончательного ответа и будешь тянуть с ним, сколько сможешь. Пошлешь свои наилучшие пожелания императору.
Дэвин ничего не понимал. Он снова применил прием, освоенный той зимой: слушать, запоминать, а потом все обдумывать. Но глаза Мариуса ярко горели, а на лице снова появилась холодная, пугающая улыбка.
– А мое третье письмо? – спросил он.
– Его ты пошлешь губернатору провинции Сенцио. Предложишь немедленно начать торговлю, никаких пошлин, право выбора лучших товаров, безопасные стоянки в ваших гаванях для их кораблей. Выразишь глубокое восхищение отважными, независимыми жителями Сенцио, их смелостью перед лицом столь неблагоприятных обстоятельств. – Алессан сделал паузу. – И это третье письмо, естественно…
– …будет перехвачено Альберико Барбадиорским. Голубок, ты понимаешь, что затеваешь? Какая это невероятно опасная игра?
– Погодите минуту! – внезапно вмешался Эрлейн ди Сенцио, приподнимаясь.
– Молчать! – Алессан буквально рявкнул таким голосом, какого Дэвин никогда у него не слышал.
Рот Эрлейна захлопнулся. Он затих, хрипло дыша, глаза его горели, как угли, от гнева: он начинал понимать. Алессан даже не смотрел на него. И Мариус тоже. Они оба сидели на золотом ковре, высоко в горах, и казалось, забыли о существовании окружающего мира.
– Ты ведь понимаешь, правда? – сказал в конце концов Мариус. – Ты действительно понимаешь. – В его голосе звучало удивление.
Алессан кивнул:
– У меня было достаточно времени, чтобы подумать об этом, клянусь Триадой. Как только будут открыты торговые пути, моя провинция и ее имя будут потеряны навсегда. Получив то, что ты можешь ему предложить, Брандин станет на западе героем, а не тираном. Он укрепится настолько, что я ничего не смогу сделать, Медведь. Твое воцарение может погубить меня. И мой дом тоже.
– Ты жалеешь о том, что помог мне?
Дэвин смотрел, как Алессан борется с этим. Как глубоко под поверхностью, которую он мог видеть и понимать, бурлят потоки чувств. Он слушал и запоминал.
– Я должен бы жалеть, – наконец пробормотал Алессан. – В каком-то смысле это похоже на предательство – то, что я не жалею. Но нет, как я могу жалеть о том, ради чего мы так много трудились? – Улыбка его была печальной.
– Ты знаешь, что я люблю вас, Голубок, – сказал Мариус. – Вас обоих.
– Знаю. Мы оба знаем.
– Ты знаешь, что меня ждет дома.
– Знаю. Есть основания помнить.
Воцарилось молчание, и Дэвин почувствовал, как его охватила грусть, эхо настроения прошлой ночи. Ощущение огромного пространства, всегда разделяющего людей. Пропасти, которую необходимо перейти, даже для того, чтобы просто соприкоснуться.
И насколько же шире пропасти, разделяющие таких людей, как эти двое, с их долгими мечтами и бременем быть теми, кто они есть и что они есть. Как трудно, наверное, как ужасно трудно протянуть руки через всю историю, через груз ответственности и потерь.
– Ох, Голубок, – едва слышным шепотом произнес Мариус Квилейский, – возможно, ты был стрелой, выпущенной с белой луны восемнадцать лет назад прямо мне в сердце. Я люблю тебя, как собственного сына, Алессан бар Валентин. Я дам тебе шесть месяцев и напишу три письма. Зажги в память обо мне погребальный костер, если услышишь, что я умер.