Ризелка была красива так, что дух захватывало, но эта красота не имела отношения к красоте смертных. У Дианоры пересохло во рту. Она даже не пыталась заговорить. Стояла совершенно неподвижно в своем простом коричневом платье, с распущенными темными волосами, спускающимися по спине, и смотрела, как ризелка кладет белый, как кость, гребень на каменную скамью у пруда и манит ее к себе.
У Дианоры начали дрожать руки, она медленно сошла с тропинки, прошла под аркой деревьев и остановилась перед этим бледным, неуловимым существом из легенды. Она стояла так близко, что видела, как сияют зеленые волосы в мягком утреннем свете. В бледных глазах были тень и глубина. Ризелка подняла одну руку, пальцы на которой были длиннее и тоньше, чем у любой смертной женщины, поднесла ее к лицу Дианоры и прикоснулась к нему.
Прикосновение оказалось прохладным, но не таким холодным, как она боялась. Ризелка нежно провела по ее щеке и по горлу. А потом ее загадочная, нездешняя улыбка снова стала шире, рука скользнула ниже, она расстегнула пуговицу на платье Дианоры и потрогала ее груди. Сначала одну, потом вторую, не спеша, все время улыбаясь этой своей таинственной улыбкой.
Дианора дрожала и не могла заставить себя унять дрожь. Потрясенная и испуганная, она почувствовала, как ее тело невольно ответило на это изучающее прикосновение. Она видела детские груди ризелки, полускрытые завесой волос. Неожиданно колени ее ослабели. Раздвинутые в улыбке губы ризелки открывали мелкие, острые, очень белые зубки. Дианора сглотнула, чувствуя в сердце боль, которой сама не понимала. Она молча покачала головой, не в состоянии заговорить. И почувствовала, что плачет.
Улыбка ризелки погасла. Она убрала ладонь и снова застегнула платье, почти извиняющимся жестом. Потом так же нежно, как и раньше, протянула руку и дотронулась до одной слезинки на щеке Дианоры. Затем поднесла палец к губам и лизнула его, пробуя на вкус.
Она и есть ребенок, внезапно подумала Дианора, эта мысль нахлынула на берег ее разума, словно волна прилива. И она тотчас же поняла, что это правда, сколько бы лет ни прожило это создание. Она спросила себя, не та ли это стройная, божественная фигурка, которую видел Баэрд при лунном свете у моря в ту ночь, когда ушел из дома.
Ризелка дотронулась до следующей слезы и тоже попробовала ее на вкус. Ее глаза были такими большими, что у Дианоры возникло ощущение, будто она может упасть в них и больше никогда не вернуться назад. Это был очень соблазнительный образ, путь к забвению. Она еще секунду смотрела на ризелку, потом медленно, с усилием снова покачала головой.
– Пожалуйста, – прошептала она, переполненная желанием и испуганная им. Она боялась, что слова, желание или томление – что угодно – могут спугнуть ризелку.
Зеленоволосое создание повернулось, и руки Дианоры сжались в кулаки. Но ризелка оглянулась через плечо, лицо ее теперь было серьезным, без улыбки, и Дианора поняла, что должна идти следом.
Они подошли к краю пруда. Ризелка смотрела в воду, и Дианора сделала то же самое. Она увидела отражение голубого неба над головой, одинокую белую чайку, разрезающую воздух над прудом, темно-зеленые кипарисы, похожие на часовых, и ветви других деревьев, еще лишенные листвы. И глядя на все это, она поняла, что именно здесь не так, и ее охватил холод слишком рано вернувшейся зимы. Ветер дул над ними и вокруг них, она слышала его в ветвях и чувствовала на лице и в волосах, но вода в пруду была абсолютно спокойной, словно зеркало, ее не тревожили ни прикосновения ветра, ни движение в собственной глубине.
Дианора отпрянула от края и повернулась к ризелке. Та смотрела на нее, ее зеленые волосы развевал ветер, сдувал их с ее маленького белого личика. Глаза теперь потемнели, затуманились, она уже не была похожа на ребенка. Она была похожа на одну из сил природы или на посланницу такой силы, в которой нет жалости к смертным. Здесь не найдешь ни доброты, ни защиты. Но Дианора, борясь с подступающим страхом, напомнила себе, что пришла сюда не за защитой, а чтобы узнать свой путь. Она увидела, что ризелка держит в руке маленький белый камешек, и увидела, как она бросила этот камешек в воду.
Никакой ряби. Вообще никакого движения. Камень погрузился в воду, не оставив следов. Но вскоре после этого поверхность пруда изменилась, потемнела, а потом отражения в ней исчезли. Никаких кипарисов. Никакого утреннего неба над головой. Никаких голых деревьев, обрамляющих полет чаек. Вода стала слишком темной, она ничего не отражала. Но Дианора почувствовала, как ризелка взяла ее за руку и потянула, мягко, но неумолимо, обратно к краю пруда, и она посмотрела вниз, так как вышла из сейшана, чтобы найти эту правду, это знамение. И в темной воде она увидела отражение.
Не свое или ризелки, вообще ничего похожего на Королевский сад в первый день Поста. Вместо него она увидела изображение другого времени года, поздней весны или лета, большую толпу людей, и даже каким-то образом услышала голоса этой толпы и сопровождающий их непрерывный шелест и шум волн.
И в глубине пруда Дианора увидела себя, одетую в платье такого же зеленого цвета, как волосы ризелки. Она шла одна в толпе этих людей. А потом увидела в пруду, куда она идет.
В то мгновение ледяная рука страха на секунду прикоснулась к ней и исчезла. Дианора почувствовала, как бешеное биение ее сердца замедляется все больше и больше. Глубокое спокойствие снизошло на нее. А через мгновение вместе с грузом печали пришло решение принять свою судьбу. Многие годы ей снился по ночам такой конец. В это утро она вышла из сейшана на поиски определенности. И теперь, над этим прудом, ее путь наконец стал для нее ясным, и Дианора увидела, что он ведет в море.
Голоса толпы растаяли, а затем и вся картина, и яркое летнее солнце. Пруд снова был темным и ничего не отражал.
Через некоторое время, через несколько то ли мгновений, то ли часов, Дианора снова подняла взгляд. Ризелка все еще стояла рядом. Дианора посмотрела в бледные глаза, намного более светлые, чем зачарованные воды, но не менее глубокие, и снова увидела себя ребенком, каким была так много лет назад. И вместе с тем не так уж много – мгновение ока или время падения осеннего листа по меркам этого существа.
– Спасибо, – прошептала Дианора. И еще: – Я понимаю.
И она стояла неподвижно и даже не дрогнула, когда ризелка приподнялась на цыпочки и поцеловала ее в губы прикосновением нежным, словно крыло бабочки. На этот раз не было и намека на страсть ни в дарящей, ни в принимающей поцелуй. Все уже закончилось, совершилось. На губах ризелки чувствовался привкус соли. То была соль ее собственных слез, поняла Дианора. Она уже совсем не ощущала страха, лишь тихую печаль, подобную гладкому камню в сердце.
Она услышала плеск и снова повернулась к пруду. Кипарисы опять отражались в нем, и теперь их отражения дрожали и ломались на мелкой ряби, вызванной ветром.
Когда Дианора опять подняла глаза, отбрасывая с лица волосы, то увидела, что осталась одна.
Когда она снова вышла на открытое место перед дверями дворца, д’Эймон ее уже ждал, одетый в серые официальные одежды, со Знаком Власти на шее. Он сидел на каменной скамье, прислонив к ней свою трость. Шелто топтался у дверей, и Дианора заметила промелькнувшее на его лице выражение облегчения, которое он не смог скрыть, когда она показалась из-за деревьев.
Она остановилась, посмотрела на канцлера и позволила себе слегка улыбнуться. Конечно, это было притворством, но к этому времени она уже научилась прибегать к нему без участия сознания. На обычно непроницаемом лице д’Эймона она прочла раздражение, и гнев, и другие приметы того, что случилось вчера. Вероятно, он готовится к бою, догадалась она. Было трудно, невероятно трудно переключиться снова на государственные дела и придворные манеры. Но это было необходимо.
– Вы опоздали, – мягко заметила Дианора, приближаясь к нему. Он встал ей навстречу, проявляя безупречную воспитанность. – Я прошлась по саду. Уже начинают зацветать анемоны.
– Я пришел точно в назначенное время, – ответил д’Эймон.
Когда-то она могла бы испугаться, но не сейчас. Он надел на шею Знак, стремясь подтвердить свою власть, но она понимала, как сильно должно было вчерашнее происшествие выбить его из колеи. Дианора не сомневалась, что вчера ночью он сказал Брандину, что покончит с собой; он был человеком, для которого старые традиции имели большое значение. Во всяком случае, она была защищена от него броней: сегодня утром она видела ризелку.
– Значит, я пришла раньше времени, – небрежно сказала Дианора. – Простите меня. Приятно, что вы так хорошо выглядите после вчерашних событий. Вам пришлось долго ждать?
– Достаточно долго. Ты хотела поговорить о вчерашнем дне, как я понимаю. О чем именно?
Дианора никогда еще не слышала от д’Эймона несущественного замечания, не говоря уже о шутке.
Не уступая его попытке поторопить ее, Дианора села на скамью, с которой он только что поднялся, и расправила на коленях коричневое платье. Сплела пальцы опущенных рук и подняла глаза. Выражение ее лица стало вдруг таким же холодным, как и у него самого.
– Он вчера чуть не погиб, – напрямик сказала она, лишь в последнюю секунду решив, какой путь избрать. – Он мог умереть. Вы знаете почему, канцлер? – Она не стала ждать ответа. – Король едва не погиб потому, что ваши люди были слишком благодушны или слишком небрежны и не дали себе труда обыскать игратян. Вы считали, что опасность может исходить только из провинций Ладони? Я надеюсь, со вчерашними стражниками разберутся, д’Эймон. И очень быстро.
Она намеренно употребила его имя, а не титул. Он открыл рот, потом закрыл, явно проглотив готовый сорваться с губ резкий ответ. Она рисковала, видит Триада, как сильно она рисковала, но если она не использует представившийся ей случай, то другого уже не будет. Лицо д’Эймона побелело от гнева и изумления. Он сделал глубокий вдох, пытаясь сдержаться.
– С ними уже разобрались, – ответил он. – Они мертвы.