ихара за Ганг, туда, где не было дорог, необходимое оборудование и приступил к работе. С помощью мощных тракторов он начал распашку огромной площади, заросшей слоновой травой, будучи уверен, что эта трава больше не вырастет. Печальные результаты этой гигантской работы проявились год спустя и были не в пользу его первого опыта в сфере сельского хозяйства. Дело в том, что когда пытаются срезать корни слоновой травы, они просто дают бóльшее число отростков. На месте каждой срезанной травинки вырастало вчетверо или впятеро больше.
Вскоре я узнал, что у Бориса было несколько подобных неудачных опытов. Самым последним из них был проект съемки фильма французскими кинематографистами в непальских джунглях. Предполагалось, что будет отснята лучшая за всю историю кино сцена великого сражения с участием слонов и гуркхов. Этот проект окончился полным крахом. Борис задолжал 20 тысяч долларов, ему пришлось отвечать за прокорм 117 слонов и 200 лошадей тибетской породы, приведенных в гущу джунглей, не говоря уже о том, что 300 вооруженных ножами солдат гуркхов шумно требовали у него оплаты за свой труд.
Дни шли своим чередом, и я старался по максимуму удовлетворить свое растущее любопытство в отношении Бориса. От друзей, из книг и от него самого я, наконец, получил представление о том отрезке его жизни, когда он прославился как артист балета. Неожиданно для меня оказалось, что слухи о таланте Бориса в этой области были сущей правдой.
V. Канапе с икрой
Когда Борис в 1924 г. бежал в Европу, Россия страдала от горя и бедности. Зато Европа находилась в состоянии эйфории. Там этот период называли «Веселыми двадцатыми».
Для того времени характерны роскошь и фривольность, которые были призваны возместить то, что было утрачено в годы Первой мировой войны. Десятилетие, предшествовавшее краху 1929 г., было эрой прихода машин на службу богатому меньшинству. По парижским бульварам раскатывали первые спортивные авто. Полеты на самолетах оказались интересным времяпрепровождением. Чарльстон, завезенный из Америки, символизировал новую эру коротких юбок и современного образа жизни.
Монпарнас переживал свои лучшие дни: в Париже только и говорили о сюрреализме и кубизме, а на террасе кафе «Ротонда» можно было увидеть бок о бок художников, чьи имена вскоре должны были украсить стены музеев мира. Музыкантам, художникам и писателям того времени предстояло стать самыми плодовитыми и знаменитыми в нашем столетии.
Борис приехал в Париж как танцовщик балета, искусства, которым он занялся по воле случая и продолжил заниматься из-за необходимости выжить в голодающей Одессе. Не будь это в те тяжелые годы, профессия танцовщика показалась бы ему несерьезной и не заслуживающей внимания. И Борис с его военной биографией, динамичностью и энергией вряд ли довольствовался бы этой профессией, если бы не тот факт, что благодаря гению русского человека Сергея Павловича Дягилева балет в Европе 20-х годов стал стержнем, вокруг которого, если так можно сказать, концентрировалось много других художественных движений того времени.
До того момента, когда имя Дягилева получило известность в сезон 1909 г., балет деградировал до уровня небольших танцевальных интерлюдий в рамках опер и пьес или дивертисментов на авансцене при смене декораций. Превращенный в банальную пантомиму, балет утратил прежнюю энергетику и связь с творческим искусством. Понадобился гений Дягилева, чтобы менее чем за двадцать лет сделать балет одним из самых рафинированных сценических искусств. Русский балет Дягилева не только установил планку хореографического совершенства на качественно новом уровне, но балет как целостная форма искусства стал центром притяжения для художников, композиторов и либреттистов. Сам не будучи танцовщиком, композитором или художником, Дягилев оказал глубочайшее влияние на эти сферы искусства того времени. Его способность возбуждать энтузиазм у своих коллег могла сравняться только с его гением открывателя талантов.
Влияние Дягилева ощутила даже мода. Ведущие кутюрье заражались вдохновением от его балетных костюмов. Мир был обязан ему тем, что Дягилев выдвинул на авансцену таких блестящих композиторов, как Стравинский, Прокофьев, Мануэль де Фалла, Равель, Дебюсси и многих других. Помимо этого, он привлек к балету многих знаменитых художников — Пикассо, Брака, Миро, Дерэна, Матисса и Ди Кирико, которые в тот или иной период готовили декорации для его творений. В каком-то смысле он оказался пророком, и в напряженный для людей момент времени мир искусства вращался вокруг него. Что касается непосредственно балета, то, поставив «Петрушку», «Жар-птицу», «Князя Игоря», «Шехерезаду» и другие незабываемые спектакли, Дягилев явился создателем того балета, который мы знаем сегодня.
После приезда в Париж Борис не тратил время впустую. Завершив ангажемент в театре Альгамбра, он получил контракт на турне по Германии, где за несколько недель объехал шестьдесят пять крупных и небольших городов, давая в них по одному представлению. Затем он подписал контракт с Романтическим русским театром Бориса Романова, высокоталантливого хореографа, позднее возглавившего балетную труппу нью-йоркской Метрополитен оперы.
Таким образом, наш герой стал партнером многих знаменитых звезд бывшего императорского балета Санкт-Петербурга. С этой труппой он совершил турне по Италии, а затем вновь по Германии.
Однако жалованье танцовщиков было низким, и по возвращении с гастролей Борису, которому тогда исполнилось двадцать лет, пришлось искать более высокооплачиваемую работу. С помощью брата Александра, эмигрировавшего в Париж до него, и с учетом опыта его работы с лошадьми ему удалось устроиться на первую и последнюю в его жизни штатную должность десятника на автомобильном заводе Рено в Париже, где он прослужил три месяца.
Он переехал на квартиру на Пляс д? Анвер вблизи Пляс Клиши, которую снимал вместе с тремя молодыми русскими, одной из которых была прелестная балерина Соня Орлова.
Однажды вечером, возвратившись с работы, Борис застал Соню в состоянии страшного волнения.
— Приехал Дягилев, — задыхаясь, сообщила она. — Он остановился в Гранд отеле. Как бы нам встретиться с ним?
Борис ответил, что надо немедленно отправиться к нему. Тогда они даже не подозревали, что Дягилев, по натуре рассеянный и эксцентричный человек, так же недоступен для людей, как эфиопский император. Борис быстро облачился в свой единственный приличный костюм и поспешил вместе с Соней в метро. Они направились в Гранд отель на Пляс де л? Опера в надежде, что исполнятся их самые фантастические мечтания.
Задыхаясь, они примчались в фойе отеля, где остановился Дягилев, и пожелали увидеться с великим маэстро. Они спорили с администратором, когда подошел мускулистый мужчина в черном пальто с меховым воротником.
— Ну, — спросил джентльмен, — так вы хотите повидать месье Сергея Дягилева?
Со своим русским акцентом Борис ответил на французском, что они надеются на аудиенцию и хотели бы стать артистами знаменитой балетной труппы Дягилева.
— Ах, вот оно что, — сказал джентльмен. — Так вы русские. — Затем он продолжал на родном языке Бориса: — Приходите завтра утром к театру Могадор и попросите г-на Григорьева.
Борис и Соня знали, что Григорьев — знаменитый менеджер дягилевской труппы.
— Скажите, что пришли от имени Сергея Дягилева.
С этими словами мужчина взял ключи у портье и пошел в свой номер.
На следующее утро они поймали такси (Борис уже оставил свою работу, предчувствуя положительный исход предстоящей встречи) и направились к театру Могадор. Там они нашли Григорьева, сидевшего в полуосвещенной оркестровой яме. На первый взгляд Григорьев казался угрюмым и страшным человеком, таким же необщительным, как шотландцы. Он был не просто режиссером Русского балета, он был становым хребтом труппы и правой рукой Дягилева. Именно он держал все под контролем, доверяясь лишь своей записной книжке.
Он мрачно окинул Бориса взглядом и попросил его подождать своей очереди, пока другие молодые танцовщики пройдут пробы на пустой сцене.
Наконец, настала его очередь. Его попросили выполнить ряд фигур, а затем сесть на место. Никто не заверил его, хорошо ли он выступил или плохо. Однако через несколько минут Григорьев получил записку от Дягилева с просьбой отправить Бориса в театр Сары Бернар, где проходила репетиция. Вместе с Григорьевым и мастером балета Баланчиным Борис поехал в указанный театр, чтобы его проэкзаменовал сам великий маэстро.
— Я был так взволнован, — говорит Борис, — что превзошел сам себя. Прежде мне никогда не давался двойной пируэт, но, выступая перед Дягилевым, я просто порхал. И меня приняли.
Теперь Борис попал в самое святилище балета. С 1925 г. и до самой смерти Дягилева ему довелось приспосабливаться к темпу жизни, заданному одним из величайших гениев балета того времени.
Уже через несколько дней после того, как Бориса приняли в труппу, он получил второстепенную роль в балете «Петрушка» Стравинского, в котором изображена русская ярмарка, на которой куклы оживают. Борис играл роль полицейского. Когда начиналась первая репетиция, Дягилев крикнул: «Лисаневич! Надеюсь, вы знаете, что в этой роли у меня начинал карьеру Масин. Верю, что вы достойно продолжите его традицию».
Жизнь Бориса наполнилась поездками через всю Европу, пребыванием в отелях в каждой столице и ежевечерне электрифицирующей атмосферой в зале, когда над сценой поднимается занавес и танцовщики и балерины оказываются перед зрительным залом, заполненным элитарной публикой Европы, пришедшей аплодировать постановкам величайших творческих гениев нашего столетия. До самой кончины Дягилева ему предстояло разделять успехи и испытания, выпавшие на долю одной из самых выдающихся балетных трупп всех времен.
При одаренности Бориса казалось, что он вполне мог повторить карьеру Масина, если бы не его независимый характер и непредсказуемый образ мыслей, которые позднее сделали ему славу в других сферах. Судьба обещала ему необычную карьеру даже в искусстве балета, но уж если он взял бы себе кого-нибудь за образец, то это был бы скорее Марко Поло, нежели Леонид Масин.