Рейх, крайне раздраженный, с нетерпением дожидался сигнала Тэйта. В разведывательные обязанности эспера входил поиск места в доме, где скрывается д’Куртнэ. Рейх наблюдал, как маленький щупач перемещается от стола к столу, пробует, зондирует, выискивает; в конце концов Тэйт вернулся, отрицательно покачав головой, и показал на Марию Бомон. Очевидно, Мария — единственный источник информации, но она так возбуждена, что прощупать ее нелегко. Очередная преграда из бесконечного ряда, и ее надлежало обойти, повинуясь инстинкту убийцы. Рейх поднялся и пошел к фонтану. Тэйт заступил ему дорогу.
— Рейх, вы что делаете?
— А разве не очевидно? Я собираюсь отвлечь ее от пацана Червила.
— Как?
— Непонятно, что ли?
— Рейх, ради всего святого, не приближайтесь к мальчишке.
— Убирайся. — От Рейха к щупачу метнулась волна яростной решимости, вынудившая того отскочить. Он сжался в страхе, и Рейх с трудом взял себя в руки.
— Я понимаю, это рискованно, однако не настолько опасно, как тебе кажется. Во-первых, он молод да зелен. Во-вторых, он тут нелегально и напуган. В-третьих, он наверняка еще не достиг полного умения, раз эти пидорковатые секретутки его так быстро нащупали.
— Вы освоили какой-нибудь прием сознательного контроля? Владеете двоемыслием?[7]
— У меня в голове завязло помимо этой приставучей песенки достаточно неприятных тем, чтобы двоемыслие стало развлечением. А теперь кыш. Оставайся здесь и следи за Марией Бомон.
Червил в одиночестве сидел у фонтана и ел, неуклюже делая вид, будто он тут в своей тарелке.
— Пип, — сказал Рейх.
— Поп, — сказал Червил.
— Бим, — сказал Рейх.
— Бам, — сказал Червил.
Закончив с этим новомодным вступлением к разговору, Рейх присел рядом.
— Я Бен Рейх.
— Я Галли Червил, то есть… Гален. Я… э-э… — Юношу явно впечатлила персона собеседника.
Натяженье, предвкушенье, треволненье…
— Чертова песенка, — проворчал Рейх, — пару дней назад впервые услышал, до сих пор в башке крутится. Червил, тут такое дело: Мария знает, что вы проникли на вечеринку «зайцем».
— О нет!
Рейх кивнул. Натяженье, предвкушенье…
— Мне пуститься в бегство?
— Без картинки?
— Вы и об этом знаете? Наверное, в доме щупач.
— Двое. Секретари по связям с общественностью. Ловят таких, как вы.
— Что же мне делать без картинки, мистер Рейх? Я побился об заклад на пятьдесят кредитов. Вы знаете силу пари. Вы сам игрок… тьфу, финансист.
— Рады, что я не щупач, э? Пустое. Я не обиделся. Видите вон ту арку? Ступайте прямо под нее и направо. Там будет кабинет. Стены его все в портретах Марии в синтетических камнях. Плевое дело. Она ни за что не хватится одного случайного.
Мальчишка вскочил, рассыпав еду.
— Спасибо вам, мистер Рейх. Как-нибудь постараюсь отблагодарить.
— Например?
— Вы удивитесь. Так получилось, что я… — Он осекся и покраснел. — В общем, узнаете, сэр. Еще раз спасибо. — Он запетлял в толпе, направляясь к указанному кабинету.
Четыре, сэр; три, сэр; два, сэр; раз!
Рейх вернулся к хозяйке.
— Ах ты негодник, — сказала та. — Ты кого там кормил? Я ей глаза выцарапаю.
— Мальчишку Червила, — ответил Рейх. — Он спрашивал, где хранятся твои изображения.
— Бен! Ты же ему не сказал?
— Сказал, конечно, — ухмыльнулся Рейх. — Он как раз двинул за одним из них. А потом уйдет. Ты же знаешь, я ревнив.
Мария вскочила с кушетки и уплыла в направлении кабинета.
— Бам, — молвил Рейх.
К одиннадцати часам ритуал угощения так разгорячил компанию, что гости мечтали только о том, чтобы уединиться в темноте. Мария Бомон никогда не обманывала ожиданий, и Рейх надеялся, что эта вечеринка не составит исключения. Она наверняка сыграет в «Сардинки». Он понял, что так будет, когда вернулся Тэйт с донесением о точном местопребывании схоронившегося д’Куртнэ.
— Не понимаю, как вам удалось пройти незамеченным, — прошептал Тэйт. — От вас на всех телепатических волнах просто несет жаждой убийства. Он здесь. Один. Слуг нет. При нем только два охранника от Марии. @кинс был прав. Он тяжело болен…
— Плевать. Я принесу ему облегчение. Где он?
— Идите под западную арку и направо. Вверх по лестнице. Через крытый мостик и направо. Картинная галерея. Дверь между «Соблазнением Лукреции» и «Похищением сабинянок».
— Типичненько-то как.
— Откройте дверь. Поднимитесь по лестничному пролету на следующий этаж. В прихожей охрана. За нею, внутри, сам д’Куртнэ. Это старый номер для новобрачных, пристроенный дедом Марии.
— О! Я использую это место по назначению. Я обручу его со смертью! А сам обведу всех вокруг пальца, крошка Гас. Даже не надейся, что мне это не удастся.
Позолоченная Мумия призвала собравшихся к вниманию. Румяная, потная, облитая розовым сиянием, Мария поднялась на подиум меж двух фонтанов и захлопала в ладоши. Потные руки смыкались, и хлопки эхом ревели в ушах Рейха. Смерть! Смерть! Смерть!
— Мои дорогие! Мои дорогие! Мои дорогие! — взывала она. — Мы так славно развлечемся нынче вечером. Мы сами друг друга развлечем.
По толпе гостей прокатился сдавленный ропот. Пьяный голос откликнулся:
— Да я просто туристка!
Заглушая смешки, Мария продолжала:
— Вы не будете разочарованы, потаскушки. Мы сыграем в чудесную старинную игру, и играть мы станем… в темноте.
Компания весело загалдела. Потолочное освещение потускнело и выключилось. Но подиум остался залит светом, и в этом свете Мария достала потрепанную книжку. Подарок Рейха.
Натяженье…
Мария медленно перелистывала страницы, моргая от усилий разобрать незнакомый шрифт.
Предвкушенье…
— Эта игра, — возгласила Мария, — называется «Сардинки». Разве не прелесть?
Она заглотила наживку. Она на крючке. Через три минуты я стану невидим.
Рейх ощупал карманы. Пушка. Ионизатор родопсина.
Натяженье, предвкушенье, треволненье — просто класс!
— Один игрок, — читала Мария, — водит. Это, видать, буду я. В доме гасят весь свет, и ведущий где-нибудь прячется.
Пока Мария с трудом разбирала инструкцию, огромный зал погружался в непроглядную тьму, если не считать единственного розового луча света, нацеленного на сцену.
— …Постепенно каждый игрок находит «сардинок» и присоединяется, пока все не спрячутся в одном месте, а последний — проигравший — не останется блуждать один во тьме. — Мария захлопнула томик. — И, мои дорогие, проигравшему останется горько сожалеть, потому как мы эту прелестную старую игру чудесненько подновим. — Последний луч света начал таять. Мария сбросила платье и продемонстрировала ошеломительно прекрасное нагое тело, чудо пневматической хирургии.
— Вот как мы станем играть в «Сардинки»! — возгласила она.
Свет погас окончательно. Прозвучал рев — смесь возбужденного смеха, аплодисментов, затем шороха множества одежд по коже. Иногда что-то рвалось, звучали сдавленные восклицания и новые смешки.
Рейх наконец сделался невидим. У него было в распоряжении полчаса, чтобы проникнуть на верхний ярус, найти и убить д’Куртнэ, а потом вернуться к играющим. Тэйт обещал, что на время атаки отвлечет щупачей-секретарей. Он был в безопасности. План превосходен, если не считать присутствия мальчишки Червила. Придется рискнуть.
Он пересек главный зал и ввинтился в толпу тел у западной арки. Протолкался, проследовал в музыкальный салон, повернул направо, начал пробираться к лестнице. У подножия пришлось перебраться через барьер, образованный телами; руки, будто щупальца осьминога, тянулись к нему. Он взобрался по лестнице — семнадцать уходящих в вечность ступенек. Двинулся по мостику с низкой крышей, отделанному велюром изнутри. Внезапно его кто-то схватил. Женщина. Она прижалась к нему.
— Привет, сардинка, — прошептала она ему на ухо. И почувствовала кожей, что он одет.
— Ну ты даешь! — воскликнула она. Наткнулась на твердую пушку в нагрудном кармане. — Что это?
Он отпихнул ее руку.
— Не теряйся, сардинка, — хихикнула женщина. — Вылезай из жестянки.
Он увильнул от нее и расшиб нос, забредя в тупик перехода. Вернулся, пошел направо, открыл дверь и оказался в сводчатой галерее длиною более пятидесяти футов[8]. Здесь тоже не было света, однако люминесцентные картины под ультрафиолетовыми светильниками наполняли галерею нездоровым блеском. Галерея пустовала.
Между разгневанной Лукрецией и ордой сабинянок нашлась дверца из полированной бронзы. Рейх остановился перед ней, вынул из заднего кармана небольшой ионизатор родопсина и примерил медный кубик между большим и указательным пальцами. Руки его тряслись, как в лихорадке. Ярость и ненависть пылали внутри, жажда убийства посылала мысленному оку образы д’Куртнэ в агонии — снова и снова.
— Господи! — взмолился он. — Он первый начал. Он мне в глотку вцепился. Я просто сражаюсь за жизнь.
Он возносил молитвы фанатично, троекратно, девятикратно.
— Не оставь меня, милый Христос! Ныне, и присно, и во веки веков. Не оставь меня! Не оставь меня! Не оставь меня!
Дрожь пальцев унялась. Он задержал в них родопсиновую капсулу, потом рванул на себя бронзовую дверцу и пронесся через девять ступеней в прихожую. Щелкнул пальцами по медному кубику с такой силой, словно пытался монетку на луну запулить. Родопсиновая капсула влетела в прихожую. Рейх отвернулся.
Полыхнуло холодно-пурпурное пламя. Рейх ринулся по ступенькам, как тигр. Два охранника Бомон-Хауса сидели на скамье, где их застала вспышка. Лица их обвисли, зрение отключилось, ощущение времени пропало.
Если кто-нибудь сейчас войдет и обнаружит охрану в таком состоянии, пока он не закончил работу, ему одна дорога — к Разрушению. Если охранники очухаются прежде, чем он закончит работу, ему одна дорога — к Разрушению. Как ни крути, а ему предстояло финальное испытание на Разрушение. Отринув остатки здравого смысла, Ре