— Сколько вам нужно времени?
— Дайте мне час.
— Я очень сомневаюсь в том, что у вас что-нибудь получится.
— Но ведь никакого вреда не будет, если мы попробуем?
— Думаю, что не будет. Ну, хорошо, мистер Дереликт. Позовите санитара, когда закончите.
Дверь открылась, а потом снова закрылась. Незнакомец по имени Дереликт ласково и очень дружелюбно положил руку на плечо Гельсиону. Гельсион посмотрел на него и хитро ухмыльнулся — он ждал, когда доктор задвинет засов на его двери. Дождался; звук был похож на оглушительный выстрел, словно кто-то забил в гроб последний гвоздь.
— Джефф, я принес с собой кое-какие из твоих старых работ. — Голос Дереликта был старательно небрежным. — Я подумал, что ты, быть может, захочешь их посмотреть со мной вместе.
— У вас есть часы? — спросил Гельсион.
Его голос звучал совершенно нормально, и, стараясь не показать своего изумления, антиквар достал часы из кармана и показал их Джеффри.
— Дайте мне их на минутку.
Дереликт снял часы с цепочки и протянул их Гельсиону. Джеффри осторожно взял часы и сказал:
— Ну, хорошо. Давайте картины.
— Джефф! — воскликнул Дереликт. — Это снова ты, ведь правда? Ты всегда так…
— Тридцать, — перебил его Гельсион. — Тридцать пять, сорок, сорок пять, пятьдесят, пятьдесят пять, одна. — Он сосредоточил все свое внимание на бегущей секундной стрелке, словно с нетерпением чего-то ждал.
— Нет, — пробормотал антиквар. — Мне только показалось, что ты говоришь… А, ладно. — Он открыл портфель и начал перебирать сложенные там рисунки.
— Сорок, сорок пять, пятьдесят пять, две.
— Вот один из твоих первых, Джефф. Помнишь, как ты пришел в галерею с набросками, а мы решили, что ты новый полировальщик из агентства? Ты сердился на нас целых два месяца. Утверждал, что мы купили у тебя картину, исключительно чтобы загладить свою вину. Ты по-прежнему так считаешь?
— Сорок, сорок пять, пятьдесят, пятьдесят пять, три.
— А вот темпера, которая доставила тебе столько хлопот. Мне страшно интересно, захочешь ли ты попробовать нарисовать еще одну такую же картину? По правде говоря, сомневаюсь, что темпера такая уж неподатливая, как ты утверждаешь, мне бы ужасно хотелось, чтобы сейчас, когда твоя техника так заметно улучшилась, ты попытался нарисовать что-нибудь, пользуясь темперой. Что ты на это скажешь?
— Сорок, сорок пять, пятьдесят, пятьдесят пять, четыре.
— Джефф, положи часы.
— Десять, пятнадцать, двадцать, двадцать пять…
— Какого черта ты считаешь секунды?
— Ну, — вполне разумно ответил Гельсион, — иногда они закрывают дверь и уходят. А временами закрывают, остаются возле двери и шпионят за тобой. Но они никогда не занимаются этим больше трех минут, так что я решил дать им пять, чтобы было наверняка. Пять.
Гельсион зажал часы в своем большом кулаке и нанес аккуратный удар Дереликту прямо в челюсть. Антиквар беззвучно упал на пол. Гельсион оттащил его к стене, раздел догола, надел на себя его одежду, тщательно сложил все рисунки в портфель. Потом он взял долларовую банкноту и сунул ее в карман. Схватил бутылку с графитовыми чернилами, которые были признаны не представляющими опасности для жизни, и вылил ее содержимое себе на лицо.
Его отчаянные крики привлекли к дверям санитара.
— Выпустите меня отсюда, — сдавленным голосом потребовал Гельсион, — Маньяк пытался меня утопить. Вылил мне на лицо чернила. Я хочу выйти отсюда!
Засов отодвинули, и дверь распахнулась. Гельсион промчался мимо санитара, хитроумно вытирая свое почерневшее лицо рукой, что еще больше скрыло его черты. Когда санитар попытался войти в камеру, Гельсион сказал:
— Не обращайте внимания на Гельсиона, с ним все в порядке. Дайте мне полотенце или еще что-нибудь. Да побыстрее!
Санитар снова закрыл дверь, повернулся и побежал по коридору. Гельсион подождал, пока санитар скроется в кладовой, а потом помчался в противоположном направлении. Он выскочил через тяжелую дверь в коридор главного здания, все еще хитроумно вытирая лицо и возмущенно бормоча. Уже почти выбежал наружу, а сигнала тревоги все еще не было. Гельсиону был хорошо знаком пронзительный вой сирены. Ее проверяли каждую среду.
«Это словно игра, — сказал себе Гельсион. — Весело. Бояться нечего. Я снова стал радостным, разумным, нормальным ребенком, и, когда мы закончим играть, я вернусь домой, где меня ждут мама и обед, а папа будет читать мне разные забавные истории… Я снова стал ребенком, я самый настоящий ребенок, снова и навсегда».
Когда Гельсион добрался до первого этажа, никаких признаков преследования по-прежнему не было: не слышно было ни криков, ни топота ног. Он пожаловался регистратору на то, какое ужасное оскорбление ему было только что нанесено. Подделывая подпись Джеймса Дереликта в книге посетителей, он пожаловался на свою несчастную судьбу охране — его перепачканные чернилами руки сделали страницу совершенно нечитаемой, так что распознать подделку было абсолютно невозможно. Охранник подал сигнал, и входные ворота распахнулись перед Джеффри Гельсионом. Джеффри вышел на улицу, и в этот момент у него за спиной раздался вой сирены, который навел на него ужас.
Он побежал. Остановился. Попытался заставить себя идти медленно. Не смог. Бросился вдоль по улице и услышал за спиной крики охранников. Метнулся за угол; он мчался по бесконечным улицам, слыша позади себя гудки автомобилей, вой сирен, бесчисленные сигналы и звонки, крики и приказы. Ему самому этот побег напоминал отвратительный огненный фейерверк.
В поисках убежища Гельсион, уже почти теряя надежду на спасение, метнулся в вестибюль безлюдного жилого дома. Он бросился вверх по лестнице, перескакивая сначала через три ступеньки, потом через две, потом, уже окончательно выбившись из сил, усилием воли заставляя себя подниматься все выше и выше, чувствуя, что его охватывает паника и он уже больше не может двигаться. Наконец он выбрался на площадку и прислонился к какой-то двери.
Она тут же распахнулась. На пороге стоял Далекий демон — улыбался и потирал руки.
— Gliickliche Reise![46] — сказал он. — Минута в минуту. Черт возьми. Смылся, да? Входи, старина. Я тебя жду. Пусть не покажется убогим…
Гельсион закричал.
— Нет, нет, нет! Никаких «Sturm und Drang»[47], мой красавчик. — Мистер Аквила зажал Гельсиону рот рукой, подхватил его, втащил в свою квартиру и захлопнул дверь.
— Ну, заходи быстрее, — рассмеялся он. — И покидает Джеффри Гельсион свою смертельную темницу. Dieu vous garde[48].
Гельсион высвободил рот, снова отчаянно завопил и попытался выбраться из рук мистера Аквилы. Он кусался и лягался, но мистер Аквила только хихикнул тихонько, засунул руку в карман и достал оттуда пачку сигарет, затем ловко вытащил одну сигарету и сломал ее прямо под носом Гельсиона. Тот моментально успокоился и позволил отвести себя на кушетку, где мистер Аквила стер с его лица и рук чернила.
— Так лучше, а? — снова хихикнул мистер Аквила. — Не способствует возникновению дурных привычек. Черт возьми. Пришла пора напитков.
Он взял графин и наполнил небольшой бокал, положил туда крошечный кубик алого льда из дымящегося ведерка и подал бокал Гельсиону. Послушный жесту Аквилы, художник выпил все, что было в бокале. В голове у него моментально зашумело. Тяжело дыша, он начал оглядываться по сторонам. Ему показалось, что он находится в роскошной приемной доктора с Парк-авеню. Мебель в стиле королевы Анны. Аксминстерский ковер. Два Хогарта и один Копли в золоченых рамах.
«Настоящие», — с изумлением подумал Гельсион.
Затем, с еще большим удивлением, он вдруг понял, что мыслит вполне разумно. Его сознание было снова чистым.
Он устало потер лоб рукой.
— Что это было? Там что-то вроде… Позади у меня осталось что-то вроде лихорадки. Какие-то кошмары.
— Ты болел, — ответил Аквила — Буду честен, старичок. Сознание вернулось к тебе временно. Ничего особенного не произошло, черт возьми. Любой доктор мог бы сделать это. Никотиновая кислота плюс углекислый газ. Только на время. Мы должны отыскать какое-нибудь более надежное средство, чтобы вылечить тебя основательно.
— Куда я попал?
— Это? Мой офис. Снаружи приемная. Внутри кабинет, где я консультирую. Налево лаборатория. Мы веруем в Бога.
— Я вас знаю, — пробормотал Гельсион — Я откуда-то вас знаю. Мне знакомо ваше лицо.
— Oui. Ты много раз рисовал меня, когда болел. Ессе homo[49]. У тебя есть преимущество, Гельсион. Где мы встречались, спрашиваю я себя? — Аквила надел на левый глаз сверкающее зеркало и осветил лицо Гельсиона. — Я спрашиваю тебя: где мы встречались?
Загипнотизированный ярким светом, Гельсион задумчиво проговорил:
— На балу изящных искусств… Давно… До того, как я заболел…
— Да? Si[50]. Это было полгода назад. Я там был. Несчастная ночь.
— Нет. Чудесная ночь… Веселье, счастье, радость… Словно школьная вечеринка… Словно костюмированный бал…
— Все время возвращаешься в детство, да? — проворчал мистер Аквила. — Следует обратить на это внимание. Cetera desunt[51], юный Лохинвар[52]. Продолжай.
— Я был с Джуди… В ту ночь мы поняли, что любим друг друга. Мы поняли, какой чудесной будет наша жизнь. А потом вы прошли мимо и посмотрели на меня… Всего один раз. Вы посмотрели на меня… Это было ужасно.
Мистер Аквила взволнованно прищелкнул языком.
— Теперь вспомнил. Не уследил за собой — плохие вести из дома. Чума на оба моих дома[53].
— Вы просто прошли мимо… вы были в черном и алом… Сатана. Без маски на лице. Вы взглянули на меня… Черно-алый взгляд, который мне не суждено забыть. Взгляд черных глаз, которые были словно адские озера, словно холодный огненный ужас. Одним этим взглядом вы отняли у меня все — радость, надежду, любовь, жизнь…