— Послушай, ты же не испытываешь ко мне никакой враждебности, — воскликнул Гельсион, — Ты всего лишь запутавшийся мальчишка, который пытается что-то доказать.
Реннехан ударил его.
— Знаешь, малыш, — ласково сказат Гельсион. — На самом деле тебе очень хочется дружить со всем светом. Ты просто чувствуешь себя неуверенно. И поэтому вынужден драться.
Психоаналитический сеанс, проведенный Гельсионом для Реннехана, оставил того равнодушным. Он нанес еще один удар. Было больно.
— Да оставь ты меня в покое, — проговорил Гельсион — Нои доказывай, какой ты сильный, кому-нибудь другому.
Двумя быстрыми движениями Реннехан выбил книжки из рук Гельсиона и одновременно расстегнул молнию у него на штанах. Не оставалось ничего другого, как драться. Двадцать лет смотрения фильмов с будущим Джо Луисом не принесли Гельсиону никакой пользы. Реннехан крепко отделал его. К тому же Гельсион опоздал в школу. Вот сейчас ему представится возможность поразить своих учителей.
— Дело в том, — объяснил он мисс Ральф, которая преподавала в пятом классе, — что у меня была стычка с невротиком. Я, конечно, могу справиться с его левым хуком, но вот отвечать за навязчивые идеи не могу.
Мисс Ральф дала ему пощечину и отправила к директору с запиской, в которой сообщалось о неслыханной наглости Гельсиона.
— Единственное, о чем никто не знает в этой школе, — сказал Гельсион мистеру Снайдеру, — это психоанализ. Как вы можете изображать из себя компетентных учителей, если вы не…
— Грязный мальчишка! — сердито перебил его мистер Снайдер — высокий, худощавый мужчина с очень грустным лицом. — Так значит, ты читал грязные книжки, да?
— А что грязного в книгах Фрейда?
— Кроме того, ты грязно ругался, да? Тебе нужно преподать хороший урок, потому что ты гнусное маленькое животное.
Гельсиона отправили домой с запиской, требующей немедленной встречи с его родителями по поводу исключения Джеффри из школы в связи с тем, что он нуждается в немедленном переводе в исправительно-трудовую колонию.
Вместо того чтобы пойти домой, он отправился к газетному киоску, чтобы просмотреть газеты на предмет событий, на которые можно было бы сделать ставку. Заголовки пестрели сообщениями о будущих скачках. Только вот кто, черт побери, выиграл их? Кто победил в промежуточных заездах?
Джеффри никак не мог вспомнить. А что насчет акций на бирже? Про это он тоже ничего не помнил. Когда он был мальчишкой, эти вопросы его не слишком интересовали, так что в памяти ничего и не осталось.
Он попытался проникнуть в библиотеку, чтобы кое-что уточнить. Библиотекарь — высокий, худощавый, с очень грустным лицом — не пустил его, сообщив, что час для детей еще не наступил. Тогда Гельсион начал слоняться по улицам. И отовсюду его прогоняли высокие, худощавые взрослые с очень грустными лицами. Он начал понимать, что у десятилетнего мальчика совсем немного возможностей поразить мир.
Когда наступило время ланча, Джеффри встретил у школы Джуди Филд и проводил ее до дому. Он был смущен ее шишковатыми коленками и длинными черными локонами. Кроме того, ему не понравилось, как от нее пахнет. Зато ему куда больше понравилась ее мать, которая живо напомнила Гельсиону ту Джуди, образ которой запечатлелся в его памяти. Он немного забылся в разговоре с миссис Филд и сделал одну или две веши, которые возмутили ее. Она выставила Джеффри из дома, а потом позвонила его матери и говорила с ней дрожащим от негодования голосом.
Гельсион направился к берегу реки Гудзон и болтался возле причала для парома до тех пор, пока его не прогнали и оттуда. Тогда он направился в магазин канцелярских принадлежностей, чтобы узнать, где можно взять напрокат пишущую машинку, — и из магазина его тоже выставили. Гельсион принялся искать место, где бы он мог спокойно посидеть, подумать, спланировать свои дальнейшие действия, может быть, начать вспоминать какой-нибудь рассказ, пользовавшийся успехом. Однако найти такое место, где маленький мальчик мог бы спокойно посидеть, не удалось.
Он проскользнул к себе домой в половине пятого, бросил книги у себя в комнате, стащил сигарету и собрался убежать куда-нибудь, когда увидел, что отец и мать поджидают его. Мать выглядела потрясенной. Отец был худощавым и очень грустным.
— А, — сказал Гельсион, — наверное, звонил Снайдер. Я совсем об этом забыл.
— Мистер Снайдер, — поправила мать.
— И миссис Филд, — добавил отец.
— Послушайте, — начал Гельсион. — Нам следует во всем этом разобраться. Вы можете меня послушать несколько минут? Я должен сообщить вам нечто удивительное, и нам надо спланировать нашу дальнейшую деятельность. Я…
Тут он завопил от боли. Отец схватил Джеффри за ухо и потащил из гостиной. Родители никогда не слушают, что говорят им дети. Даже в течение нескольких минут. Они их совсем не слушают.
— Пап… Только одну минутку… Пожалуйста! Я пытаюсь объяснить. На самом деле мне совсем не десять лет. Мне тридцать три. Произошел скачок во времени, понимаешь? В моем организме произошли необъяснимые и загадочные мутации…
— Черт тебя побери! Заткнись! — закричал отец.
Боль, которую причиняли ему большие руки отца, и едва сдерживаемая ярость в его голосе заставили Гельсиона замолчать. Он молча позволил отцу пройти с ним четыре квартала до школы и подняться на второй этаж в кабинет мистера Снайдера, где их уже поджидали школьный психолог и директор. Психолог был высоким, худощавым мужчиной с грустным лицом.
— О да, да, — сказал психолог. — А вот и наш маленький дегенерат. Наше Лицо со Шрамом, наш Аль Капоне, да? Пойдем, отведем его в клинику, а там уж я возьму его journal intime[82]. Будем надеяться на лучшее. Nisi prius[83]. Он не может быть совсем уж плохим.
Психолог взял Гельсиона за руку. Гельсион вырвал руку и сказал:
— Вы ведь взрослый умный человек. Вы послушаете меня. У моего отца возникли эмоциональные проблемы, которые ослепляют его до…
Отец с размаху врезал ему в ухо, схватил за плечи и толкнул обратно к психологу. Гельсион разрыдался. Психолог вывел мальчика из кабинета директора, и они направились в маленький школьный изолятор. У Гельсиона началась истерика. Он весь дрожал от разочарования и ужаса.
— Неужели никто не выслушает меня? — рыдал он. — Неужели никто не попытается понять? Неужели мы все именно так обращаемся с детьми? Неужели всем детям приходится пройти через такие мучения?
— Осторожно, моя колбаска, — пробормотал психолог. Он засунул в рот Гельсиона таблетку и заставил запить ее водой.
— Вы чертовски безжалостны, — рыдал Гельсион. — Вы не пускаете нас в свой мир, но сами все время вторгаетесь в наш. Если вы нас совсем не уважаете, почему бы вам не оставить нас в покое?
— А, кажется, ты начал понимать, — ответил психолог. — Мы — две разные породы животных, дети и взрослые. Черт возьми. Я буду говорить с тобой откровенно. Les absents ont toujours tort[84]. Разумы никогда не встречаются. Господи. Нет ничего, кроме войны. Именно поэтому все дети вырастают, ненавидя собственное детство, а потом ищут возможность для мести. Но месть никогда не приходит. Pari mutiel[85]. Как может быть иначе? Может ли кошка оскорбить короля?
— Это… от… отвратительно, — пролепетал Гельсион. Таблетка быстро начинала действовать, — Мир полон мерзости. В нем масс… онфликг… оскорлений… не разрешить… не отом… тить… Словно кто-то… играет… с на… Глупо, а?
Чувствуя, как его окутывает тьма, Гельсион услышал веселое хихиканье психолога, но никак не мог понять, что того так развеселило.
Он взял лопату и последовал за первым шутом на кладбище. Первый шут был высоким, худощавым, очень грустным, но подвижным человеком.
— А правильно ли хоронить ее по-христиански, ежели она самовольно добивалась вечного блаженства? — спросил первый шут.
— Стало быть, правильно, — ответил Гельсион. — Ты и копай ей живей могилу. Ее показывали следователю и постановили, чтобы по-христиански.
— Статочное ли дело? Добро бы она утопилась в состоянии самозащиты.
— Состояние и постановили.
Они начали копать могилу. Первый шут обдумал ситуацию, а потом сказал:
— Состояние надо доказать. Без него не закон. Скажем, я теперь утоплюсь с намерением. Тогда это дело троякое. Одно — я его сделал, другое — привел в исполнение, третье — совершил. С намерением она, значит, и утопилась.
— Ишь ты как, кум гробокопатель…[86] — начал Гельсион.
— Отвяжись, — перебил его первый шут и начал занудно распространяться все на ту же тему: законно — незаконно. Потом он быстро повернулся и выдал несколько профессиональных шуток. Наконец Гельсиону удалось от него отделаться, и он отправился в таверну к Иогану, чтобы немного выпить. Когда он вернулся, первый шут шутил на профессиональные темы с двумя джентльменами, которые забрели на кладбище. Один из них поднял шум из-за какого-то черепа.
Появилась похоронная процессия: гроб, брат умершей девушки, король и королева, их свита и священники. Девушку похоронили, и брат девушки начал ссориться возле могилы с одним из джентльменов. Гельсион не обратил на них никакого внимания. Он заметил девушку — с коротко подстриженными темными волосами и красивыми ногами. Он подмигнул ей. Она подмигнула ему в ответ. Гельсион стал подбираться поближе, бросая ей выразительные взгляды и получая не менее выразительные взгляды в ответ.
Потом он взял свою лопату и последовал за первым шутом на кладбище. Первый шут был высоким, худощавым, подвижным человеком с очень грустным лицом.
— А правильно ли хоронить ее по-христиански, ежели она самовольно добивалась вечного блаженства? — спросил первый шут.
— Стало быть, правильно, — ответил Гельсион. — Ты и копай ей живей могилу. Ее показывали следователю и постановили, чтобы по-христиански.