Бро отшатнулся и сдвинул очки на лоб, арифмометр продолжал пощелкивать. Отстранение и почти не удивляясь, Бро про себя отметил, что стрелки исполинского хронометра, заполнявшего всю верхнюю часть купола, успели за это время сдвинуться на три месяца.
Вот, думал он, мне и ответ — жуткий, жестокий ответ на все мои вопросы, и мистер Некто в бомбоубежище был абсолютно прав. Истина это ад. Все мы марионетки. Мы почти не отличаемся от бездушных тряпичных кукол, подвешенных на ниточках и только притворяющихся, что живут. Вот здесь, в этом здании, некий старичок, приятный, но не слишком-то умный, нажимает на клавиши, а там, у себя внизу, мы принимаем это за свободную волю, судьбу, карму, эволюцию, веление природы и тысячу прочих сущностей, не значащих в действительности ровно ничего. Да, горькое открытие. Ну почему так всегда выходит, что истина тошнотворна?
Он посмотрел вниз. Старик Сатана сидел на ступеньке, уронив голову набок, с полузакрытыми глазами и бормотал что-то неразборчивое насчет непосильной работы и невозможности передохнуть.
— Отец Сатана…
— Да, мой мальчик? — встрепенулся старик.
— Так что же, все это правда? И все мы, сколько нас есть, пляшем под ваши клавиши?
— Да, мой мальчик, так оно и есть. — Старик широко, блаженно зевнул. — Все вы считаете себя свободными, и все вы пляшете под мою игру.
— В таком случае, отче, даруй мне, пожалуйста, одну вещь. Совсем-совсем маленькую. В некоем закоулке этой звездной империи есть крошечная планета, буквально пылинка, которую мы называем Земля.
— Земля? Нет, сынок, сразу я и не вспомню. Но если тебе так уж надо, могу навести справки.
— Не беспокойтесь, сэр, она там действительно есть. Я это знаю точно, потому что и сам на ней жил. Сделайте мне одолжение: оборвите ниточки, идущие к ней. Отпустите Землю на свободу.
— Ты, Христиан, хороший парень, но мог бы быть и поумнее. Мог бы и своим умом понять, что это невозможно.
— В вашем царстве, — не унимался Бро, — душ так много, что их и не сосчитать. Там бессчетные солнца и планеты. И эта крошечная пылинка праха… Уж конечно, вы, владеющие столь многим, могли бы без ущерба расстаться с этой крошечной его частью.
— Нет, сынок, никак не могу. Ты уж меня извини.
— Вы единственный, кому известна свобода. Неужели вы не можете дать ее горстке других?
Но координатор всего, что существует, вновь погрузился в сон.
Немного подумав, Бро опустил очки на глаза. Пусть немного поспит, пока он, Бро, Сатана pro tempore[6], работает вместо него.
«О, я с лихвой отплачу за крах своих ожиданий, вдоволь позабавлюсь, сочиняя романы, писанные плотью и кровью. А может быть, если удастся найти нитку, привязанную к моему затылку, и заодно нужную клавишу, не знаю уж как, но дам свободу себе, Христиану Бро. Это ли не вызов — недостижимая цель, которая может быть достигнута, что в свою очередь приведет к новым и новым вызовам».
Он виновато оглянулся, не видит ли Сатана того, чем он тут занимается. Ведь может быть наказание, и поделом. Глаза его скользнули по тщедушному правителю всего сущего, и Бро вдруг испытал настоящее потрясение. Сперва задрожали его пальцы, потом руки, а кончилось тем, что все его тело стало бить неудержимой дрожью. И тогда, впервые в своей жизни, он зашелся смехом. Это был настоящий, искренний смех, а не тот деланый смешок, который он столь часто изображал в прошлом. Его хохот гулко раскатывался под высоким, огромным куполом. Отец Сатана не мог не проснуться.
— В чем дело, сынок? — воскликнул он. — Что это вдруг с тобою?
Был это горький смех крушения всех надежд? Или смех облегчения? Смех ада или чистилища? Бро и не пытался в этом разобраться, а просто трясся от хохота, глядя на мерцающую ниточку, которая тянулась к затылку Сатаны, превращая его в марионетку, на серебряное волоконце, другой конец которого терялся из виду где-то там, в вышине, где находилась многоогромнейшая машина безначального и бесконечного кукловода, таившегося в непознаваемых далях непознаваемого космоса. О блаженная непознаваемость!
Так было, что вначале все было тьма. Не было ни суши, ни моря, ни неба, ни кружащих в нем звезд. Не было ничего. Затем пришел Иалдабаоф и отделил свет от тьмы. И тьму Он собрал всю вместе и слепил из нее ночь и небо. И свет Он собрал весь вместе и слепил из него Солнце и звезды. Затем от плоти Его плоти и крови Его крови сделал Иалдабаоф землю и все вещи, которые на ней.
Но дети Иалдабаофа были новыми к жизни и лишенными знания, и племя их не давало плодов. И когда дети Иалдабоофа стали уменьшаться в числе, они воззвали к Господу: «Господи Великий, даруй нам знамение, чтобы мы знали, как плодиться и размножаться! О Господи, даруй нам знамение, дабы Твое сильное и доброе племя не исчезло с лица Твоей земли!»
И тогда Иалдабаоф удалил лицо Свое от назойливых тварей Своих. И ожесточились они сердцем, греховно думая, что Господь их покинул. И пути их были путями неправедными, пока не восстал пророк, чье имя было Маарт. И собрал Маарт всех чад Иалдабаофа, и воззвал к ним, глаголя: «Греховны пути твои, о народ Господень, ибо усомнился ты в Господе, ибо дал он вам знамение веры».
Они же ответили: «Где то знамение?»
И тогда Маарт пошел в горы, а с ним вместе великое множество людей. Девять дней они странствовали и девять ночей, пока не поднялись на вершину горы Синар. А па вершине горы Синар они узрели великое чудо и пали на колени, выкликая: «Велик наш Господь! Чудесны дела Его!»
Ибо пред ними сверкала сплошная завеса огня.
Пройти сквозь завесу — к какой реальности? Нет смысла даже пытаться что-то решить. Я не могу. Видит Бог, это всегда было для меня главной мукой — пытаться сделать выбор. Я никогда ничего не чувствовала, ничто меня никогда не трогало, никогда! Это или то. Взять кофе или чай. Купить серебряное платье или черное. Выйти замуж за лорда Бакли или жить с Фредди Уидертоном. Позволить Финчли приставать ко мне или больше для него не позировать. Нет, нет смысла даже пытаться.
Как блестит эта завеса в дверном проеме! Словно радужный муар. Вот идет Сидра. Проходит словно сквозь пустоту. Похоже, это не больно. Это хорошо. Видит Бог, я могу выдержать все, что угодно, но только не боль. Не осталось уже никого, кроме меня и Боба, и он, похоже, не спешит. Нет, остался еще и Крис, он вроде как прячется в органной нише. Теперь, похоже, моя очередь. Как-то слишком уж быстро, но нельзя же торчать здесь до бесконечности. И куда же я?
Никуда?
Да, вот именно. Никуда.
В этом мире, который я покидаю, не было и нет места для меня, настоящей меня. Мир не хотел от меня ничего, кроме моей красоты, не хотел того, что внутри меня. Я хочу быть полезной. Я хочу быть частью чего-то. Будь я частью чего-то, имей моя жизнь хоть какую-то цель, эта ледышка в моем сердце могла бы и растаять. Я могла бы научиться что-то делать, что-то чувствовать, чему-то радоваться, могла бы даже научиться влюбляться. Да, я направляюсь в никуда.
Пусть будет новая реальность, которая во мне нуждается, которая меня хочет, может меня использовать… И пусть эта реальность примет решение сама и позовет меня. Ведь если придется выбирать, я непременно снова выберу не то.
А что, если я не нужна нигде, если я пройду сквозь этот огонь, чтобы вечно странствовать в пустом безликом пространстве? Даже и тогда я ничего не теряю. Разве не этим я занималась всю свою жизнь?
Возьми меня, ты, кто меня желает, кому я нужна!
Какая прохладная эта завеса… словно обрызгали чем-то ароматным.
И когда люди стояли на коленях и молились, Маарт воззвал к ним: «Встаньте, о чада Иалдабаофа, и воззрите своими глазами!»
Тогда они встали и содрогнулись от ужаса, ибо из завесы огня вышел зверь, от одного вида которого сердца всех похолодели. Он возвышался на восемь локтей, а шкура его была розовая с белым. Шерсть на его голове была длинная и желтая, а туловище — длинное и с изгибами, словно некое поганое дерево. И все оно было покрыто свободно висящими складками странного белого меха.
Боже Всемилостивый! Так это и есть реальность, меня призвавшая? Реальность, которой я нужна?
Это солнце… такое высокое… его яркий голубоватый глаз, как на картине у итальянского художника… горные вершины. Они выг ладят словно груды отвратительных нечистот. И эти долины… как гноящиеся раны. И тошнотворный, как на помойке, запах. Везде гниение и распад.
И эти отвратительные существа… они толпятся вокруг… словно гориллы, измазанные дегтем. Не животные — и не люди. Словно люди, не очень успешно переделанные в зверей, — или звери, совсем уже плохо переделанные в людей. Они мне что-то напоминают. И пейзаж тоже какой-то знакомый. Где-то я все это уже видела. Не знаю как, но я бывала здесь прежде. Возможно, в мечтах о смерти… возможно.
Так это реальность смерти, и она меня призвала? И я ей нужна?
И снова народ вскричал: «Слава Иалдабаофу!» И при звуках священного имени зверь повернулся к огненной завесе, из коей пришел он, и завеса тут же исчезла.
Нет отступления?
Нет выхода?
Нет возвращения в нормальный, разумный мир?
Но она же была здесь секунду назад, эта завеса. Выхода нет. Только послушать эти звуки, которые они издают. Визжат, словно свиньи. Неужели они считают, что поклоняются мне? Нет. Это не может быть реальным. Никакая реальность не может быть столь ужасна. Некий грязный трюк… Вроде того, что мы сыграл и с леди Саттон. Я нахожусь в бомбоубежище. Боб Пил сыграл очередную шуточку и подсунул нам некий новый наркотик. Потихоньку, так, чтобы мы и не знали. Я лежу на диване и вскрикиваю во сне. Но скоро проснусь. Или верный Диг меня растолкает… до того как эти страшилища по