Полицейский фургон притормозил. Тони, парень постарше, сказал:
— Так, осторожно. Начали.
Когда повозка остановилась, они спрыгнули с подножки и притаились сзади. Тони выглядывал из-за угла фургона, желая не упустить свой шанс.
Над входом в полицейский участок горели ярко-синие буквы «ПОЛИЦИЯ». Сейчас выйдет сержант взглянуть на прибывшего… Нет, на улице такой дождь, он, наверное, сидит возле печки с чашкой какао.
Дверь фургона открылась. Кон ухватился за мокрый и грязный обод колеса, чтобы в любую секунду рвануться вперед. Еще секунда или две…
— Давай! — закричал Тони, и они оба, словно гончие псы, бросились в ноги остолбеневшим полицейским и вместе с ними повалились на мостовую.
Голдберг был свободен.
— Беги, идиот! — крикнул Кон, прежде чем тяжелая рука схватила его за волосы, а другая — за руку.
Однако он не испугался, а, вцепился зубами в руку полицейского, и тот с воплем отпустил его.
Оба парня через секунду оказались на ногах и вместе с Голдбергом скрылись за углом, прежде чем двое полицейских, набивших синяки при падении на землю и промокшие до нитки, смогли сделать что-нибудь, чтобы остановить их.
Даже кучер был не в состоянии помочь. Спрыгивая на землю, он запутался в собственном плаще и теперь никак не мог освободиться.
Сержант в отделении услышал шум. Теперь он стоял на ступеньках с какао в одной руке, бутербродом в другой и улыбался до ушей, глядя на трех здоровых мужиков, барахтающихся в грязи.
— Я смотрю, ваши дубинки еще не утонули! — закричал он. — Может, постучите как следует друг другу по голове?
Те ответили, что именно, на их взгляд, ему следует сделать со своим какао.
А через две улицы от этого места, корчась от боли, Голдберг убегал в темноту, и за ним, словно два чертенка, неслись его маленькие спасители.
Глава двадцать шестаяВоды Блэкборна
Артур Пэрриш нашел сержанта полиции чересчур настойчивым и на редкость любопытным. И то, как сержант поднял брови, увидев комнату, в которой держали девочку, ему тоже не понравилось.
— Простите, что спрашиваю, мистер Пэрриш, но ведь речь идет о вашей дочери, — удивился тот, оглядывая голые доски на полу, ржавую кровать, промокший матрац и обнаружив отсутствие простыней и полотенец.
Пэрриш приказал себе быть терпеливым. В конце концов, закон на его стороне, пусть сержант думает, что хочет.
Когда полицейский наконец удалился, Пэрриш созвал своих людей. Голова раскалывалась, и от этой боли не было спасения.
— Они напрашиваются на неприятности, — сказал он. — Что ж, они их получат. Ты, Харви, отправляйся в Уайтчапел за Горманом. Проследи, чтобы там все вверх дном перевернули. Кроппер, останешься здесь и будешь ждать, пока полиция вернется с ребенком.
— Думаете, они вернутся, мистер Пэрриш?
— Уверен. Не обращай внимания на сержанта; заместитель комиссара — мой человек. Как я сказал, останешься здесь, пока они не приедут с ребенком, и скажешь, чтобы везли его ко мне в Твикенхем. Туда я сейчас и направляюсь.
Он сложил кое-какие вещи в саквояж. Помощника его слова, похоже, не убедили.
— А как же мистер Ли? — спросил он.
— А что мистер Ли? — переспросил Пэрриш, поднимая голову. Этот аккуратный, опрятный, похожий на клерка человек, казалось, был в ярости, что позволял себе не часто. Когда же это происходило, перед ним пасовали даже отпетые преступники из Пентонвилля и Дартмура. — Мистер Ли совершенно напрасно доверился мне, — продолжил Пэрриш. — Я сделаю все с наибольшей для себя выгодой, и он не посмеет перечить, потому что ребенок по закону принадлежит мне. Ладно, чего встали? Шевелитесь.
Дэниел Голдберг поморщился. Врач попытался засунуть щипцы поглубже в рану и сказал:
— В чем дело? Выпей лекарство.
— Это не то лекарство.
— Самое лучшее. Шотландское. Ага, нашел.
Что-то звякнуло, упав в металлическую кюветку. Голдберг выдохнул, чуть присвистнув.
— Знаешь, я бы лучше выкурил сигару, — сказал он.
— Никаких сигар. Лекарства пьют, а не курят. Лежи смирно.
Доктор приложил к ране что-то щиплющее.
— Можно, я возьму ее себе, мистер? — спросил Тони, беря в руки окровавленную, сплюснутую пулю.
— Пожалуйста, — ответил врач. — Мне от нее никакой пользы. По-моему, мистеру Голдбергу тоже.
Они находились в небольшой операционной в Сохо. Врач был другом и тоже социалистом, поэтому, когда журналист с ребятами постучались к нему в дверь, он лишь вздохнул, но тут же начал готовиться к операции.
Накладывая повязку Голдбергу на плечо, он сказал:
— Кроме того что я врач, я еще и гражданин, понимаешь?
— Что это значит?
— Это значит, я обязан сообщать в полицию, когда ко мне приходят люди с огнестрельными ранениями. Что происходит, Голдберг?
Журналист глотнул виски и состроил гримасу.
— Работорговля, мошенничество, похищение людей… Сейчас долго объяснять, расскажу потом, когда все завершится. А теперь слушайте, ребята. Лайам, Билл, Брайди и остальные — где они?
— Не знаю, мистер, — ответил Кон. — Они могут быть в десяти разных местах.
— С ним все в порядке? — подозрительно спросил Тони, указывая пальцем на врача.
— С тобой все в порядке? — спросил Голдберг.
— Меня здесь вообще нет, — ответил доктор, складывая инструменты в ванночку с дезинфицирующим раствором. — Я ваша галлюцинация, и я иду спать. Не напрягай особо руку. Когда выйдете, бросьте ключ обратно через разбитое окно над дверью.
Кон и Тони были потрясены.
— Мистер, — обратился к врачу Тони. — Доктор, я хотел сказать. Зачем же вы так со своим ключом поступаете? Это все равно что держать дверь открытой. Мы с Коном придем завтра и покажем, как сделать дверь надежной. Здесь же столько негодяев разных ходит.
— Что ж, по-моему, честный обмен, — ответил врач. — Если кто-нибудь пустит в вас пулю, молодые люди, вы знаете, к кому обратиться. А теперь выметайтесь, уже три часа ночи.
Когда они вышли на улицу, Голдберг спросил:
— Вы говорили, где могут быть остальные…
— Ах да, — вспомнил Кон. — Понимаете, мистер, есть десятки разных домов, где они могут прятаться. К тому же на одном месте они вряд ли будут сидеть. Хотите поискать?
— Сейчас у меня есть кое-какие важные дела. А вы оба отправляйтесь в Ламбет. Когда выясните, где они, пошлете записку по адресу Сохо, Дин-стрит, двадцать семь.
— Дин-стрит, двадцать семь. Мистер, а что это у вас за дела? В чем дело-то?
— Дело в евреях, что живут в Ист-Энде.
— Что, будет драка?
— Возможно. Но…
Кон шлепнул себя по ноге и издал радостный возглас.
— Да уж, наконец-то жидам начистят репу! — завопил он. — Тони, а я бы с радостью…
Он замолчал. Голдберг хмуро смотрел на него, а Тони помертвел от страха.
— Ты идиот недоделанный, — зашипел он. — Не видишь, что ли, наш друг сам еврей.
Кон разинул рот и покраснел. Для него это было открытием; другие ничего не заметили из-за дождя и темноты. Только сейчас Кон вгляделся в лицо своего нового знакомого.
— Вот это да, — пробубнил он. — Простите, мистер. Если бы я знал, что вы еврей, я бы… я бы… я бы пошел драться за евреев.
— Он ведь помог вам, — вступился за друга Тони. — Это что-то значит.
Кон протянул руку, и Голдберг пожал ее.
— Ладно, — сказал он. — Но больше так не говори или сильно об этом пожалеешь. Вот… — Он достал из кармана сигары. — Только три осталось. Каждому по одной. Запомните, принесите записку, а если меня там не будет, пусть кто-нибудь позвонит…
— Я умею звонить по телефону, — заявил Тони. — Какой номер?
— Сорок два четырнадцать. Слыхали о Малыше Менделе?
Оба парня кивнули, широко раскрыв глаза.
— Это его номер. На линии будет человек, который передаст то, что вы скажете.
— А вы куда? — спросил Кон. — Драка-то будет?
Голдберг взглянул на маленького вояку, мокнущего под дождем, и помотал головой.
— В другой раз. Найдите ребенка.
Все прикурили свои сигары и направились в разные стороны. Голдберг повернул на восток, прошел по узким улочкам недалеко от Ковент-Гардена, где уже толпились повозки и фургоны, везущие товары на рынок. Грузчики таскали ящики с апельсинами, мешки с орехами, тюки с капустой; воздух был наполнен криками и грохотом тяжелых колес, из баров доносились заманчивые запахи. В ранние утренние часы это была самая оживленная часть Лондона.
Хотя в Уайтчапеле жизнь тоже кипела. Булочник на Холивелл-стрит разжигал печь; громилы Пэрриша собирались в темноте. Голдберг ускорил шаги, надеясь подоспеть вовремя.
Салли услышала шум лифтового двигателя и села. Было не очень темно, слабый свет шел от шахты лифта, и Салли увидела, как на полу увеличивается тень — это значило, что лифт спускается в подвал.
Первое, что она сделала, когда ее бросили сюда, — прошла вдоль стен, чтобы как-то разведать обстановку. Комната была пуста, стол и стул, что были здесь, когда она спускалась в подвал в первый раз, куда-то исчезли. Она разглядела лишь шахту лифта, дверь на лестничной площадке и дверь в соседнюю комнату — обе были заперты.
Салли пощупала чулок. Бумага была там. Она поправила плащ, чтобы он закрывал ее бедро, и выпрямила спину.
Из железной кабины лифта лился свет. Когда, опустившись в подвал, он с легким шипением замер, дверца открылась, и Салли увидела, как Мишлет выталкивает на паркетный пол большое кресло-каталку.
Ай Линь огляделся по сторонам.
— Я первый раз в своем подвале, — заметил он. — Что за шум?
Мишлет склонил голову. Это был звук, который Салли уже слышала, шум подземного потока, но сейчас он был гораздо ближе, гораздо громче и отчетливей.
— Не знаю, сэр, — ответил Мишлет.
В свете колышущегося пламени лампы лицо слуги казалось бледным, как у привидения. В своем халате и с повязкой на глазу он походил на завернутого в саван покойника, и Салли на мгновение почудилось, что она видит целую толпу похожих фигур, всех умерших из Спайталфилдс, безымянных покойников прошлых веков, которые вышли из-под земли.