– Меружан прав, Соломон, – добавил Шанпоч, – Баграт – это зорапет который бросался в самое пекло боя и добывал победу; который огнём и мечом завоёвывал богатые города и царства, а потом приносил их сокровища к ногам Мецна; который по первому приказу сгонял пленных и рабов на постройку этого великолепного города. Вот и получается, что мы для царя только друзья-советники, а Баграт – его сила и мощь.
В последующие дни Петроний под моим присмотром постепенно восстанавливал здоровье. Этому способствовали заботливый уход и отменное питание, которые римлянин получал в Чёрной крепости.
– Ты для меня Бог, Соломон. Только Боги способны вернуть человека из небытия, – признался бывший центурион.
– Ну, какой же я Бог? У тебя крепкое тело, и ты смог выстоять. Я лишь помог тебе.
– Эх, Соломон! А ведь такая же участь может постигнуть и тебя.
– Может, – со вздохом, ответил я.
– Так в чём же дело? Зачем остаёшься здесь? Ждёшь, пока и тебе подсыплют в питьё отраву? Да пойми ты, если зло осталось безнаказанным, значит, оно повторится.
– От судьбы не уйдёшь, – философски заключил я, – а убить меня могут повсюду. Да вот только цель у меня есть одна, и пока не исполню, не успокоюсь.
– Знаю, знаю. Крикса хочешь наказать. Вот что я тебе скажу, юноша – не простое это дело. Крикс хитёр и осторожен. Он, подобно рыбе, способен ускользать из рук преследователя. Тот, кто начал за ним охотиться, сам же становился его жертвой. Имей это в виду, лекарь. Ты затеял опасную игру.
– Пустое! Я дал клятву на могиле возлюбленной и останусь верен своему слову.
– Ну, как знаешь. Оставайся тут и выжидай своего врага. Я уже решил – уйду сразу, как только окончательно окрепну.
– Уйдёшь? Куда? Для Рима ты перебежчик, а для прочих – никто.
– У меня нет иного выхода. Меружан не в силах защитить меня. Не сейчас, так потом Баграт доведёт начатое до конца. А знающий стратег всюду нужен.
После этого разговора я стал чувствовать себя неуютно. Угроза быть зарезанным или отравленным, подобно Петронию, не давала мне покоя. Вместе с тем, несправедливо было сравнивать положение придворного лекаря с римским перебежчиком. Я был приближенным лицом царя, а Юлиан – почти что пленником. Но сейчас меня больше волновал Меружан. Если до приезда в столицу он был правой рукой Мецна, то теперь явно сдавал позиции в пользу зорапета Баграта. Между ними шла жестокая борьба, и в этой борьбе я мог стать следующей жертвой.
Кончалась короткая зима в Армении. Солнечный день достаточно удлинился, и снежные шапки гор начали бурно таять, принося с собой в предгорье обильные водные потоки. Реки в руслах набухли, разлились по равнинам, даря землепашцу благие надежды на сытный хлеб.
У армян в это время года начинался праздник пробуждения земли – Айгебац. Щедрые жертвоприношения в храмах имели цель задобрить Богов, дабы избежать капризов весенней погоды, от которой зависел урожай осенью и достаток в семье.
Это была моя первая весна в Армении. Занятия в царской школе возобновились, и я вновь повстречал Сати. Произошло это в дворцовом саду среди пробудившихся после зимы фруктовых деревьев. Воздух был наполнен ароматом распустившихся цветов и гулом жужжащих пчёл. Сати стояла под деревом с мелкими жёлтыми цветками, которые распространяли очень знакомый мне медовый запах. Её длинные чёрные волосы мерцали на фоне листвы. Сати вдыхала аромат и томно закрывала глаза.
– Соломон! – радостно воскликнула она, – подойти сюда. Почувствуй запах цветущего финика. Правда, восхитительно?
Я принюхался и вспомнил, что так же пахли и пьянили финики в Гефсиманском саду. Воспоминания недавнего прошлого унесли меня далеко в родной Иерусалим…
Наши лица сблизились в густой листве. Глаза Сати были прикрыты длинными ресницами, а губы влажно блестели на солнце. Я дотронулся до них и почувствовал ошеломляющую теплоту. В следующее мгновение наши уста слились, и к цветочному аромату добавился восхитительный вкус сладких губ царевны.
– Как тихо вокруг, – прошептала она.
– Когда счастлив, всегда бывает тихо, – ответил я шёпотом.
Пчела, привлечённая не то нектаром цветов, не то ароматом волос царевны, своим назойливым жужжанием так и не смогла нарушить нашу весеннюю идиллию.
– Соломон! – тихо произнесла Сати, – тебя ведь не любовь пьянит. Тебе весна вскружила голову.
– Почему ты так решила? – обиделся я.
Сати озорно оттолкнула меня и, смеясь, побежала прочь.
– Да потому что ты всю зиму не удосужился встретиться со мной, – крикнула она озорным голосом из-за деревьев.
Я побежал вслед. Аромат цветущего финика сменился на манящий запах благоухающих персиковых деревьев, и опять я мысленно попал в Иерусалим, в лавку лекаря Мафусаила.
– Я жил в Чёрной крепости, – крикнул я в оправдание.
Сати как в воду канула. Её фигурка более не мелькала в просветах между деревьями. Я последовал вглубь дворца, затем во двор, но Сати и след простыл. Вместо неё на дворцовой площади толпился отряд вооружённых всадников. В отличие от аккуратно постриженных на греческий лад армян они носили густые чёрные бороды и длинную доходящую до пят одежду.
– Кто эти люди? – спросил я дворецкого.
– Парфяне, – ответил тот, – сын царя Фраата, наследник Ород со свитой пожаловал к нам в гости.
Я приблизился к незнакомцам и первое, что почувствовал – это сильный запах овечьего жира, который исходил от них. Впоследствии этот запах всегда ассоциировался у меня с парфянами. Если армяне всячески следили за чистотой тела, совершая ежедневные омовения и умащая себя благовониями, то парфяне в этом отношении были менее щепетильны.
Несмотря на жаркий день, пришельцы были одеты в плотные туники, начинавшиеся от затылков и доходившие до пят, подпоясанные широкими серебряными поясами. Чёрные косматые головы прикрывали высокие железные шлемы, а бороды порой доходили до самого пояса.
Моё внимание привлёк один из гостей в парчовом кафтане и с красной круглой шапкой на голове. В отличие от остальных он не имел при себе оружия и своим видом скорее напоминал лекаря.
Я отправился в Чёрную крепость и оповестил Меружана о гостях.
– Знаю, – ответил тот, – царь был заранее предупреждён об этом визите и отнюдь не рад гостям.
– Среди них есть такой умудрённый человек в красной шапке. Кто это?
– О, Соломон! Этот человек принадлежит к братству волхвов.
– Волхвов? – задумчиво переспросил я, – Что это за братство такое?
– Волхвы – это великие мудрецы. Их братство находится в Вавилоне.
В тот день царь вовсе не был расположен к приёму парфян.
– Сегодня в театре будет первое весеннее представление, и мы почтим народ своим присутствием, – заявил он, – Эй Шанпоч! Позаботься, чтобы гости тоже пришли.
Театр Тигранакерта был греческого типа. В известковой скале был выдолблен полукруг с рядами для сидения. Сцена была построена по всем правилам театральной акустики, так чтобы даже самый дальний зритель мог расслышать речь артистов. На самом верху были сооружены навесы из плотной ткани, способные защитить половину зрителей от солнца и дождя. Место царя находилось в центральной ложе, прямо напротив сцены. По бокам и ниже располагались места для придворной знати и богатых горожан. Ну а в самом низу, под открытым небом сидел простой люд.
Театр в Армении любили все – богачи и бедняки, военные и миряне, купцы и лавочники, оружейники и крестьяне, конюхи и мясники, повара и хлебопёки – никто не оставался равнодушным, если намечалось представление. Даже рабы, с позволения своих господ, имели право посещать театр.
Соскучившийся за зиму по лицедейству народ толпами шёл на представление. Согласно обычаю, пришедшему из Эллады, вход был бесплатным. Более того, после представления происходила дармовая раздача хлеба. Оплачивать всё это считалось почётной прерогативой царствующего монарха. Неудивительно, что как только Мецн появился в ложе, все с восторгом приветствовали его.
Я впервые в жизни увидел театр и представление. В Иерусалиме его не существовало, и это была ещё одна дань борьбе Маккавеев со всем эллинским.
Небо была безоблачным и по-летнему ясным: солнце освещало представление почти до самого финала, и только заключительные сцены предполагалось завершить в сумерках, при свете факелов. Позади сцены было сооружение, за которым артисты готовились к выходу на сцену. Над ним красовалось изваяние орла с распростёртыми крыльями.
В царском ложе нас уже поджидали царица с Тигрануи, и, к моей нескрываемой радости, я увидел Сати.
На сей раз, её волосы были уложены в высокую пирамидальную причёску, в которую были вдеты огромные жёлтые цветки. Я вспомнил, как тогда в Эдессе Меружан с восторгом описывал эту причёску, однако теперь она мне не понравилась. Что-то искусственное и чуждое было в ней.
– Я впервые вижу на тебе эту торжественную причёску! – сказал я восторженно.
– Только не говори, что она тебе очень нравится, – с иронией произнесла царевна.
– Если откровенно, то нет. Сплетённые на талии волосы были намного милее.
– Что поделаешь, – грустно ответила Сати, – положение обязывает. Расскажи лучше о себе. Говорят, ты умеешь оживлять мертвецов?
– О чём это ты? – не догадался я.
– Ну, Соломон, не скромничай. Весь город с восторгом рассказывает, как ты вернул человека из царства Аида.
– Так ты про того римлянина? – догадался я.
– Именно.
– Не надо мне приписывать то, что свойственно только Богам.
– А ты для народа уже стал почти Богом. Неужели не чувствуешь?
Тут только я понял, почему все с таким нескрываемым почтением, а порой пугливо смотрели на меня. Даже взгляды царицы и Тигрануи заметно потеплели. Оказывается, счастливое исцеление Юлиана Петрония было воспринято в народе вовсе не как обычное врачевание. Люди стали видеть во мне чудотворца, превратив меня в живую легенду.
– Где ты была зимой? – спросил я.
– Скучала в индийском посёлке, – со вздохом произнесла царевна, – ухаживала за Хати. Помнишь моего сильного друга? Зимой ему неуютно. Он же привык к индийской жаре.