Дети в ванских семьях были возведены в ранг культа, я бы даже сказал, божества и неудивительно, что женщина, не родившая детей, считалась ущербной и малопривлекательной.
В Ване существовало несколько обрядов, якобы способствующих плодовитости. Среди них – прохождение через пасть волка. Шкуру волка с раскрытой пастью сшивали кругом, обвешивали разноцветными тряпками и пропускали через неё обнажённую женщину. А безнадёжно бесплодных отправляли высоко в горы к заветному камню плодородия, на который надо было улечься лицом вниз, прижимаясь к нему голым пупком, и лежать подолгу, пока станет совсем невмоготу. После такого похода женщины, действительно, беременели, и если учесть, что мимо того заветного камня пролегали пастушьи тропы, то, естественно, метод был обречён на успех.
В Ване народ отличался отменным чувством юмора. Ванцы любили рассказывать смешные истории про самих себя, не забывая при этом подтрунить и над соседом. Основой всех рассказов была патологическая тяга ванцев к наживе и богатству, которая оправдывалась исключительной заботой о семейном благополучии, ибо всё, что связано с домашним очагом, было свято и непогрешимо.
В Ване верили в чудеса. Было поверье, что на одном из дальних островов озера собираются духи утопленников и жгут по ночам костры. Откуда пошли эти слухи, никому не было ведомо, но ванцы верили им и всячески избегали посещать этот остров. Будучи врачом, я признавал лишь законы природы, скептически относясь к подобным предрассудкам и, дабы развеять страхи, решил однажды лично прогуляться туда.
На берегу меня ждала лодка, и только мы отчалили, как свежий ветер подул нам в спину и ускорил ход. Голубизна озерной глади была настолько восхитительна, что я зачарованно загляделся на неё, позабыв обо всём на свете. Чем дальше мы отплывали, тем призрачней становилась каёмка берега. Огромные чайки парили над озером, выискивая с высоты добычу. Хотя в солёной озёрной воде был только один вид рыбы – тарех, но и его вполне хватало, чтобы прокормить всё живое вокруг.
– К какому острову поплывём? – спросил лодочник.
– Давай, к самому дальнему.
– Самый дальний это Ктуц, – поморщился лодочник.
– Вот туда и плыви.
Ктуц – по-армянски "клюв". Так остров назвали из-за нависающих над водой острых скал.
Лодка мягко причалила, и я выбрался на берег. Огромный ванский кот с рыбиной в зубах промчался мимо нас. От неожиданной встречи он выронил добычу на землю и с досады промяукал.
– Гиблое тут место, – опять поморщился лодочник, нехотя ступая на твёрдую землю.
Но погожий весенний день и благоухающая природа острова свидетельствовали об обратном. В воздухе стоял медовый аромат весенних цветов и пчёлы, пользуясь солнечной погодой, разносили нектар. Чем дольше я вдыхал эти запахи, тем сильнее становилась угнетавшая меня тоска. Я вспомнил Лию, её нежный голос, молящий защитить в трудную минуту. Вспомнил её беззащитное тело, распятое на кресте.
О Боги, зачем вы мне дали такую память, чтобы потом оторвать от сердца любимую!
Дорога шла вверх. Оттуда открывалась великолепная панорама озера.
Козлиное блеяние вдруг нарушило идиллическую тишину. Я обернулся и увидел невзрачную лачугу.
– Здесь кто-то живёт? – удивился я.
– Старуха-отшельница, – ответил лодочник, – год назад у неё утонула дочь. С тех пор она ждёт её возвращения.
– Разве такое возможно?
Мой вопрос повис в воздухе. Благолепие ясного неба внезапно нарушили раскаты грома, и вскоре свинцовые тучи заполонили небо. Сразу стало темно и прохладно. Крупные капли дождя брызнули сверху.
– Погода портится, господин. Надо плыть обратно, – сообщил тревожно лодочник.
В глубине души я осознавал, что он прав, но что-то непонятное и призрачное удерживало меня.
– Ты иди, я останусь. Приплывёшь за мною утром.
– Опомнись, господин! Неужели ты намерен переночевать в этой лачуге?
– Почему бы и нет? Было дело, я ночевал в пустыне, под открытым небом, на раскалённом песке.
– Как угодно, – махнул рукой лодочник и удалился.
Я направился в сторону лачуги. Расположенная под кронами огромного орешника, она напоминала мне пристанище отшельника, но какое-то необъяснимое чувство влекло туда.
Из хижины вышла дряхлая старуха и, опираясь на клюку, зашагала навстречу. Своей необычной худобой она напоминала мифическое существо из царства Аида, и только цепкий взгляд сверкающих чёрных глаз подтверждал, что передо мною живой человек.
– Кто ты такой? – спросила она недовольно.
– Я наместник царя.
Похоже, мои слова прозвучали малоубедительно, и старуха принялась меня откровенно разглядывать.
– С виду ты не лжец и не вор, – осталась она довольной осмотром.
– Как ты можешь тут жить одна? – спросил я в недоумении.
– Я не одна, – ответила старуха, и глаза её нездорово засверкали, – меня частенько навещают духи.
– Духи? – удивился я, – чьи?
– Тех, кто утонул в этом озере, – раздалось за моей спиной.
С неба опять загрохотало.
Я обернулся. Вспышка молнии на мгновение ослепила меня.
Девушка с каштановыми волосами и ладной фигурой выросла, словно из небытия.
Её голос до боли знакомый сжал моё сердце. Я вгляделся в черты лица, но не нашёл никакого сходства.
– А разве те, кто утонул, имеют свойство посещать живых? – спросил я.
– Они собираются ночью на этом острове.
В её глазах я не прочёл ни тени страха. Но меня не волновал смысл сказанного. Я был очарован голосом. Каждое слово, вышедшее из её уст, вызывало в моей душе чувство непреодолимой тоски.
Дождь начал хлестать по лицу. Широкие листья орешника оказались бессильны защитить нас. Я не сводил глаз с девушки и всё ждал, когда она произнесет ещё что-нибудь, но та со странной улыбкой смотрела на меня и молчала. Так и стояли мы вдвоём под дождём, пока не промокли насквозь.
– Нам надо обсохнуть, – наконец, произнесла девушка и, взяв меня за руку, повела в лачугу.
Старуха развела огонь, который с треском разгорался, отдавая хилое тепло и отплясывая на стене отблесками огромных теней.
Девушка стащила через голову своё мокрое рубище, и её нагое тело забелело посреди комнаты.
– Тебе приятно находиться в мокрой одежде? – с озорством в голосе произнесла она.
Но я продолжал стоять заворожено, и тогда девушка сама сняла мою одежду.
– Какой ты странный! – сказала она, удивляясь моей нерасторопности.
– Говори, Лия, не молчи. Я хочу слышать твой голос.
– Я вовсе не Лия. Меня зовут Вануи.
– Но ты говоришь голосом Лии. Той, которую я похоронил в земле Иудеи.
– Вот видишь, а ты не веришь, что люди могут вернуться из царства Аида.
Языки пламени отражались в её огромных глазах. Из уст лились армянские слова, но голосом Лии. Моей Лии.
– Теперь верю.
– Такое возможно на этом острове.
– Я велю построить тут храм Афродиты.
– Не делай этого.
– Почему?
– Ты погубишь чудо.
С побережья доносился шум волн, со стоном разбивающихся об острые скалы. Озеро разбушевалось от непогоды и горе тому, кто сейчас осмелился бы пересечь его гладь.
Огонь начал притухать, и свет от очага совсем померк. Лицо девушки растаяло в таинственной темноте лачуги. Я протянул к ней руку. Это была она, Лия.
Наши тела соединились. Наперекор судьбе происходило то, что было прервано роковым стечением событий. От этой мысли я пребывал в неописуемом восторге.
– Не молчи. Только не молчи, – повторял я страстно, боясь потерять ощущение происходящего чуда…
Утренний свежий воздух разбудил меня вместе с солнечным лучом, пронзительным после ночного дождя. В лачуге никого не было. Я быстро облачился в уже высохшую одежду и вышел. Вокруг повсюду были следы потухших костров. Неужели я провёл ночь в окружении утопленников? Отгоняя от себя эту неприятную мысль, я быстро зашагал к берегу. Поверхность лазурного озера сияла зеркальной гладью, как будто не было ни грома с молниями, ни бури.
Мне навстречу шёл лодочник.
– Какое счастье, что ты жив и здоров, мой господин, – воскликнул он радостно.
– Что за остров такой странный этот Ктуц? – произнёс я задумчиво, когда мы отплыли от берега.
– Говорил я тебе, господин, гиблое тут место, но ты не послушался, – с укоризной ответил тот.
Уже находясь в своей резиденции, я вновь и вновь мысленно возвращался на остров Ктуц. Таинственные события той ночи взбудоражили меня, и уже через несколько дней, обуреваемый страстью, я вновь направился к причалу. В поисках лодочника я прошагал вдоль лавок со свежепойманной ванской рыбой. Вдруг в толчее прибрежного рынка я увидел знакомую иссохшую фигуру старухи.
– Где твоя дочь, старая? Где Вануи? – спросил я взволнованно.
Она удивлённо обернулась и зло ответила:
– Моя дочь давно утонула! Не ищи её, не найдёшь!
Я удивлённо попятился назад. В голове творилась страшная путаница. Выходит, что Вануи с голосом Лии – это не что иное как плод моего болезненного воображения? А может, я и вправду общался с духом умершей? Где грань между реальностью и настойчиво всплывающим из недр памяти материализовавшимся вымыслом? Вопросы эти повисли в воздухе.
Здесь в Ване я часто вспоминал ту последнюю ночь в Тигранакерте, и теперь по прошествии достаточного времени задавался одним и тем же вопросом – почему Тигрануи сделала меня невольным свидетелем прелюбодеяния царской фаворитки с Багратом? То, что верховная жрица разрешала полководцу развлекаться с любимицей царя, я счёл предосудительным. Какую цель преследовала Тигрануи, показывая мне любовников, – оставалось для меня загадкой. Возможно, она хотела навредить Баграту. Ведь если бы я рассказал об этом царю, то не снести зорапету головы. А может, она хотела показать мне свою власть над мужчинами. Мол, смотри какая я сильная, под кого захочу уложу эту жрицу – хоть под царя , хоть под его слугу. Все в моих руках: и ты, и Баграт, и даже царевна Сати. Ох, Сати, Сати! Я сильно тосковал по ней. Впервые в жизни я столкнулся с новым чувством – тоской по возлюбленной. С Лией меня связывала духовная близость. Соединиться наши тела мы так и не успели. А вот после той ночи в храме Анаит во мне вспыхнула настоящая страсть. Иногда мне хотелось встать и помчаться в далёкую Осроэнну, чтобы вновь увидеть милый лик и почувствовать в объятиях желанное тело. Но всякий раз здравый разум брал верх над юношеской пылкостью, и мои намерения оставались лишь сладкою мечтой.