Накопившиеся эмоции стали бесконтрольно прорываться. Я знал, что царю нелегко было перенести разлуку с любимой дочерью. С виду грозный и решительный, он в душе был так же уязвим, как и все. Вдобавок сказывался возраст – если раньше он мог умело скрывать свои чувства, то теперь это становилось всё труднее.
Мецн посмотрел мне в глаза и улыбнулся. В этот момент я всё простил своему повелителю: и моё поспешное странное назначение в Ван с последующим пятилетним забвением, и сегодняшний странный приём.
– А ты возмужал, – заметил царь, – власть преобразила тебя.
Я улыбнулся и перевел разговор на волнующую меня тему:
– Мецн, все эти годы мне очень не хватало тебя. Но более всего я скучал по Сати.
– Знаю, мой мальчик, – ответил он со вздохом, – но во власти нет места душевным переживаниям. Власть – в первую голову, жёсткая политика, и эту ношу мы должны нести до конца.
Тон царя изменился. Мимолетная слабина, которую он мог позволить со мной, уже прошла. Слёзы усохли, брови сдвинулись. Из прежнего сентиментального старика он опять превратился в неумолимого державного повелителя.
– Меружан сказал, что у тебя родился долгожданный внук – царевича Эдессы, – спросил я.
– Внуки, – поправил меня Мецн, – у царевича – Аршама есть единоутробная сестрица. Видишь, как всё хорошо обошлось. А ты не верил в мой замысел.
Царь внимательно посмотрел в глаза, и мне показалось, что мы оба подумали об одном и том же.
– Рожать детей – бабий удел, Соломон. Дело нехитрое, – невозмутимо продолжил он, – а для царевны главное было родить в нужном месте, в нужное время. От кого – не суть важно.
Подобными разговорами Мецн любил выуживать из души человека самые сокровенные тайны. В этом он был непревзойдённым мастером и я, зная эту особенность, предусмотрительно промолчал.
– Иди, Соломон, во дворец, – приказал царь, не дождавшись от меня ни слова, – там у нас важный гость. Ты должен вести себя с ним учтиво, но вместе с тем будь предельно осторожен.
– А ты? По-прежнему останешься тут?
Царь нахмурился и повернулся спиной.
– Знаешь, был такой мудрец в Элладе. Так вот, он говорил: тот, кто совершил ошибку – уже глуп, но не глупее того, кто собирается это сделать. Иди, Соломон, мне надо побыть одному.
– Ну что, уговорил царя? – спросил меня Меружан на следующий день.
– Ты же знаешь, пока он сам не решит – это бесполезно, – ответил я.
– Если сегодня царь не протянет своему тестю руку помощи, то завтра мы останемся один на один с Римом, – сказал Баграт.
– К сожалению, зорапет прав. Митридат хотя и потерпел поражение, но ещё очень силён. Он привёз сюда свою казну и две тысячи ратников, – добавил Шанпоч.
– Риму нужен Митридат. Отдай мы его, – легионы уйдут с миром и Армения избежит кровопролития, – возразил я.
– Ты не прав, Соломон, – сказал Баграт, – да будет тебе известно, что враг, вкусивший все прелести первых побед на Востоке, пожелает пойти дальше. Подтверждение тому – поход Александра Великого. Вначале он хотел проучить царя персов Дария, но потом, опьянённый победами и славой, пошёл дальше и дошёл, наперекор всем, до Индустана. Тщетно уговаривали его воины вернуться домой. Он их не слушал. Богатства Востока магически притягивали его, и только смерть смогла остановить этого великого завоевателя.
– Выходит, что римляне во всех случаях будут с нами воевать? – спросил я.
– Да. Они не успокоятся, пока не разорят нас. А как бы ты поступил на их месте? Три легиона профессиональных солдат уже разграбили Понт и перед ними богатая Армения. Остаётся только протянуть руку и взять её. Какой охотник устоит перед такой добычей?
– Ты рассуждаешь с позиции воина-завоевателя. Армией же Рима управляют трезвые политики. Без весомого сasus belli они не пойдут на лишние военные расходы, – парировал я.
– Армия Рима – это стая ненасытных собак, и им плевать на сенаторов, которые развлекаются с рабынями в римских термах и наслаждаются кровью гладиаторов в амфитеатрах. Безудержное желание грабить и убивать – вот их основной повод для войны.
Слова эти произнёс незаметно подошедший к нам статный пожилой мужчина. Обильная седина курчавых волос подстриженных на эллинский манер выдавала его преклонный возраст, однако лёгкая походка и атлетическое телосложение свидетельствовали о неисчерпаемой силе. Его гладковыбритое лицо светилось здоровым румянцем, а правильному профилю мог бы позавидовать любой юноша.
– Запомните хорошо! – продолжил он, – для Рима вы варвары, а для варвара у них только одно применение – рабство. Рабы повсюду: на рудниках и шахтах, каменоломнях и стройках. Артисты, гладиаторы, поэты, художники, банщики, пекари, повара, – это всё невольники. Даже супружеский долг за патрициев выполняют тоже они. Всю жизнь я боролся с Римом. Седина моих волос – тому свидетель. Если не хотите стать рабами, гоните легионы прочь с вашей земли.
Он окинул нас пытливым взглядом, мы же молчали, не зная, что ответить.
– Не ты ли тот лекарь, который вернул отравленного человека с того света? – вдруг обратился незнакомец ко мне.
– Меня зовут Соломон Бахтеци, – скромно ответил я, – лекарь царя Тиграна.
– Митридат Понтийский, – учтиво представился гость, – тесть вашего повелителя.
До этой встречи я по-другому представлял царя Понта. Мне казалось, что это будет необузданный деспот с глазами безумца. В действительности же Митридат обладал привлекательной внешностью. Его уверенный сильный голос, закалённое в бесконечных сражениях крепкое тело, седина по-юношески вьющихся волос, – всё это вызывало симпатию. Не скрою, и я проникся уважением к этому бодрому старцу.
– Чем же ты, Баграт, отравил того несчастного, если его смог спасти сей молодой лекарь? – спросил Митридат на чистейшем армянском языке, чем изрядно удивил меня.
– Я никого не отравлял, – засуетился бравый вояка, – это ложь, навет.
– Ну, Баграт! Я же не обвиняю тебя в злодеянии. Ты вправе по-своему расправляться с врагами Армении. Меня же интересует вид яда, от которого нашлось избавление. Только и всего. Ты же знаешь, я давно изучаю процессы отравления и даже написал соответствующий трактат. Не будешь же ты настолько неучтив, что станешь чинить моей науке препятствия.
Баграт продолжал оправдываться, и это его беспокойство становилось достаточно комичным.
Наконец, Митридат махнул на него рукой и сказал:
– Вижу, толку от тебя ни на грош. Придётся общаться с самим исцелителем. Его разумный вид располагает к интересному разговору.
Услышав из уст загадочного царя такую лестную оценку я, по правде сказать, воодушевился, однако, согласно своему характеру, не подал виду.
– По-моему, до твоего вмешательства у нас была дискуссия о политике Рима, – намекнул на бестактность понтийца въедливый Меружан.
– О Риме будет отдельный разговор в присутствии вашего повелителя, – резко ответил Митридат, – без моего любимого зятя всякое затрагивание этой темы считаю пустой тратой времени. Сейчас же из всех вас для меня наибольший интерес представляет только сей юноша.
Сказав так, он взял меня за руку и направился к выходу. Я, помня наставления царя, не стал противиться.
Свита Митридата Понтийского была огромной. Помимо двух тысяч воинов, которые разбили лагерь за городской чертой, Митридата сопровождали бесчисленные гетеры, портные, парикмахеры, лекари, повара, кондитеры, писцы, казначеи, постельничие, биографы, художники, поэты, артисты а также исцелители и аптекари. Царь Понта всегда жил с размахом и никогда ни в чём себе не отказывал, даже будучи в изгнании.
– На каком языке предпочитаешь, чтобы проходило наше общение? – спросил Митридат по-арамейски и, заметив мой удивлённый взгляд, пояснил, – Понт – многонациональное царство и я, его неизменный царь, умею общаться на всех языках.
– И сколько же языков тебе известно? – спросил я.
– Точно не знаю. Что-то около двадцати, включая латынь. У меня такое правило: если хочешь, чтобы человек тебе беспрекословно подчинялся, повелевай на его языке.
– Мне предпочтительнее греческий, – сказал я.
Тем временем мы дошли до царских покоев. Царица Клео, не пожелавшая общаться с кровожадным родителем, уехала к царевичу Тиграну-младшему в Софену, и Митридат занял освободившуюся женскую половину дворца. Нас встретили засуетившиеся слуги, тотчас усадившие меня и Митридата в роскошные кресла. Не менее роскошный стол был тут же уставлен различными яствами.
«Неужто он и мебель привёз сюда»?
Только об этом я подумал, как Митридат, с улыбкой произнёс:
– Тебе нравится моя обстановка? Такой фурнитуры ты не найдёшь ни в Иерусалиме, ни даже в Риме, ибо сделаны они по моим собственным чертежам.
Митридат был прав. Мебель у него была роскошной и очень удобной.
В это время вошли несколько юношей и девушек, облачённых в прозрачные белые одежды, все с нежными лицами и белокурыми вьющимися волосами. Юноши были настолько молоды, что на их щеках не было даже намёка на растительность и потому выглядели очень женственно.
Митридат подошёл к одному из них и начал нежно гладить по голове. Он с таким восторгом смотрел пажу в лицо, что я даже заподозрил в его пристрастии к мужскому полу.
– Смотри, Соломон! Этот парень точь-в-точь как я в молодости. При виде него, мне кажется, что время пошло вспять и я снова окунулся во времена моей безудержной юности.
Митридат ещё долго восторгался своим молодым отражением. Впоследствии мне рассказали, что он устраивал с пажами настоящие оргии-спектакли, где сам был в роли пассивного зрителя, ностальгически наблюдавшего за плотскими утехами своего юного двойника.
Тем временем слуги наполнили наши кубки, и тут к нам присоединился черноволосый коренастый мужчина средних лет с толстой, как у быка, шеей.
– Это Архилай, – объяснил Митридат, – мой верный слуга. Без него я никогда не сажусь за стол.
Архилай взял кубок царя и испил оттуда несколько глотков, затем с довольной улыбкой поставил вино на стол.