– А как же твои планы насчёт потенциального наследника? – спросил я с укором.
Тигрануи внимательно посмотрела мне в глаза.
– Понимаешь, Соломон. После гибели Баграта это уже не имеет значения....
Я понял, что политическая значимость рыжеволосой жрицы окончательно утеряна и её с лёгкостью отдают в жертву Богам вместе с неродившимся младенцем. Мне захотелось непременно спасти эту несчастную девушку, и потому я предпринял последний отчаянный шаг.
– Я сейчас пойду и расскажу царю про беременность Грации. Узнав, что мы губим помимо неё ещё и младенца в чреве, он отменит это ужасное жертвоприношение.
Лицо Тигрануи исказила гримаса отчаяния.
– Не смей этого делать, лекарь! Тем самым ты ускоришь её конец, а нас лишишь достойной жертвы.
– Почему? – удивился я.
– Если царь узнает, что Грация беременна, то собственноручно убьёт её. Ведь ему-то хорошо известно, что этот ребёнок не от него. Ступай, Соломон! Прислушайся хотя бы раз к голосу своего разума.
Стояло хмурое осеннее утро. Серые облака заполонили небо, и пронизывающие ветра трепали нашу одежду. В холодном воздухе пахло приближающейся зимой, однако не было ничего, что предвещало снег.
Во внутреннем дворе крепости, на фоне серой каменной кладки я увидел две огромные пики высотой в человеческий рост, торчащие остриём вверх. По узкой неровной лестнице поднялись Тигрануи вместе с Грацией в сопровождении двух солдат исполинского роста. Рядом с хрупкой девчушкой они выглядели мифическими великанами. Грация, босая, в серой длинной тунике шла с отрешённым взглядом. От вчерашней неестественной весёлости не осталось и следа. Лицо её было страшно уставшим и осунувшим. К молодой северянке, которая ещё недавно возбуждала страсть у всесильных мужчин, вернулась прежняя невзрачность, и я невольно вспомнил тот день в оазисе, когда её как негодный товар без единого гроша отдали Мецну.
– Ну что вы такие мрачные! – воскликнул Митридат, – это же не казнь, а жертвоприношение. Боги подумают, что вы неохотно расстаётесь со жрицей и заподозрят неладное. А ну, больше бодрости и веселья. Вы должны показать, что с радостью преподносите этот подарок.
Призыв Митридата так и остался не подхваченным. Царь Тигран выглядел удручающе, Тигрануи стояла с чувством исполняемого долга, а мне было до слёз жаль эту невинную рыжеволосую девушку, которую собирались, подобно ягнёнку, сделать божьей жертвой. Радостное настроение было лишь у царицы, которая с охотой пришла смотреть на страдания своей соперницы.
Я хорошо знал про подобные человеческие жертвоприношения. Во многих странах это считалось неотъёмлемой частью быта. Например, пунийцы приносили в жертву малолетних детей из семей богатых и именитых граждан. Причём делали они это без тени скорби, с радостью и с чувством исполненного высокого долга. Родители с удовольствием отдавали своих любимых чад на жертвенный алтарь. Более того, их с ранних лет готовили к этой роли, всячески внушая благоговение к Богам.
Но одно дело знать, а совсем другое – воочию наблюдать за этим. Мне, выросшему в городе, где поклонялись одному Богу, которому никогда не делались жертвы на крови, уж тем более, человеческой, подобное действо казалось просто диким.
Между тем, Мецн приблизился к Грации. Он крепко прижал фаворитку к груди, а затем, пристально глядя ей в глаза, сказал:
– Проси у Богов только одного – снега. Слышишь, только снега! Ты дитя севера – тебя они послушаются.
Грация стояла неподвижно, и ни один мускул не дрогнул на её лице. Эмоции и чувства как будто навсегда покинули её.
Мецн спустился вниз. Девушку подхватили два воина-исполина, легко приподняли, и она полетела с высокой стены прямо на острия пик.
Огненные волосы, некогда предмет особого восхищения Мецна, рассыпались на обильно политую кровью землю.
Маленькая северная звёздочка, едва вспыхнув на армянском небосклоне, тотчас угасла, унося с собой в небытие крохотный росточек, совсем недавно зародившийся в её хрупком чреве.
Мецн стоял молча, съёжившись. Ветер всё крепчал. Стало холодно и неуютно.
Митридат простёр руки кверху и произнёс:
– О, великие Боги! К вам взываю я, царь Понта. Примите нашу жертву в своё лоно. Помогите одолеть врага коварного.
Он долго стоял, устремив свой взгляд в хмурое армянское небо.
Как это ни странно, но после жертвоприношения небо прояснилось и к полудню ярко засветило солнце, даря осеннее тепло. Царь Тигран уныло расхаживал вдоль крепостных стен. Казалось, он сильно раскаивался, что согласился пожертвовать своей любимой фавориткой. Один лишь Митридат не падал духом.
– Они очистили небо, чтобы принять Грацию в своё лоно, – пояснил он.
День закончился солнечно, после чего мы в тревоге отправились спать. Ночью стало холодно, и темнота усугубилась густым туманом, из-за которого рассвет никак не начинался. Наконец, первые лучи солнца пробили серый воздух и мы увидели чудо – покрытую свежим снегом землю. Равнина перед Арташатом за одну ночь вся побелела. Снег, хлюпкий, с ледяной коркой, был повсюду, куда могла ступить одетая в лёгкие сандалии нога римского легионера. Снег продолжал падать тяжёлыми мокрыми хлопьями – такой необычный для этого времени года.
– Они приняли нашу жертву! – восторженно прокричал Митридат, – они откликнулись на нашу просьбу, и теперь снег будет жалить голые тела римлян везде и повсюду.
Тигран стоял с грустным лицом. Казалось, его не радовало это обстоятельство.
– Ну! Выше голову, затёк! Негоже тосковать из-за какой то рыжеволосой жрицы, – подбадривал Митридат.
– Она – единственная, кого я по-настоящему любил, – тоскливо промолвил Мецн.
– И это говорит царь царей, держава которого простирается от моря до моря, перед которым склонили головы азиатские вассалы, кого боготворит собственный народ и войско. Твоя фаворитка подготовила нам дорогу к победе. Завтра мы ударим римлян всей мощью и разгромим их армию.
Я посмотрел на Мецна. Он сильно изменился после падения Тигранакерта, постарел, осунулся, а после вчерашнего жертвоприношения и вовсе сдал.
Я подошёл к царю и сказал:
– Позволь мне, Мецн, завтра пойти вместе с войском.
– Как? – удивился он, – Ты же ни разу не держал в руках меч!
– Зато я хорошо владею гастрофетом.
– В рукопашном бою такое оружие не понадобиться.
– Ты прав, но я желаю непременно сразиться с римлянами.
– Зачем?
– Ты помнишь, Мецн, что я поклялся отомстить за Лию, распятую одноглазым Криксом.
– Конечно, помню. Этот негодяй прежде покушался и на мою жизнь.
– Так вот, прошло много лет, а моя возлюбленная не отомщена. Крикс жив!
– Но почему тебе кажется, что он находится в этом лагере.
– Я узнавал об этом у лазутчика, – соврал я.
Мецн задумался. Он тяжело опустился в кресло и, посмотрев мимо меня, произнёс:
– Знаешь, Соломон. С недавних пор я теряю одного за другим самых близких людей. Ушли в вечность Баграт и Грация. Мой сын, Тигран младший, окончательно предал меня. Шанпоч, если чудом и остался жив, то недееспособен. Теперь и ты хочешь уйти. Скоро я совсем останусь один, и некому будет даже похоронить меня.
– Зачем так грустно, Мецн?
– Как же мне не грустить когда на склоне лет меня покидают дорогие моему сердцу существа? Когда столица, которую я строил всю жизнь, которая была олицетворением достатка и богатства Армении, легко досталась врагу, и тот сразу стал осквернять её святыни, грабить и разрушать храмы, уничтожать книгохранилища. Поверь мне, Соломон. Потеря моего детища, Тигранакерта, невосполнима.
– Слава Богам, ты настолько могуч, что обладаешь несколькими столицами. Ведь Арташат мало чем уступает Тигранакерту. И потом, очень возможно, что мы ещё вернёмся и восстановим город.
– Нет, Соломон! – сказал грустно царь, – мы уже никогда не вернёмся туда. В тот день я потерял его навсегда. Но знай же – я проклял это место, и любой, кто захочет найти там пристанище и покой, обречён на муки и страдания. Пройдут годы, века, а на месте прежней столицы уже не возродится процветающий город, ибо место, осквернённое единожды, не может стать источником радости и благополучия. Невозможно построить собственное счастье за счёт счасть другого.
Это были мои слова, сказанные некогда по неосторожности в маране Чёрной крепости. Тогда царь простил мне мою дерзость, но смысл этих слов запомнил.
Мне стало жаль Мецна. Сколько горя и потерь он перенёс за последнее время! Даже молодому такое было не под силу, а что говорить о человеке преклонного возраста.
– Соломон! – вдруг тихо промолвил царь, – пойди и проведай Шанпоча. Он сейчас очень в этом нуждается.
После тяжёлого ранения под Тигранакертом наш Вреж Шанпоч – этот циничный застольный шут, эта гроза врагов царя, его карающий меч – пребывал в безрадостном состоянии, и хотя здоровье шло на поправку и его жизни более ничто не угрожало, однако это уже был не тот Шанпоч.
Рана на месте глаза зажила, и вместо этого осталась страшная зияющая дыра. Вечно шутливый и задиристый, он превратился в замкнутого молчаливого человека. Память покинула его, и он с трудом узнавал окружающих. Шанпоч мог часами смотреть в одну точку и был абсолютно безразличен ко всему, происходящему вокруг.
Именно в таком состоянии я застал бывшего царского шута, когда вошёл к нему в покои.
– Вреж! Шанпоч! – по-дружески позвал я его.
Он не обратил на меня никакого внимания.
– Это же я Соломон! Посмотри на меня!
Вреж не повёл даже глазом.
Тут я вспомнил его любимую шутку с собачьим хвостом и, просунув руку между ног, задорно помахал.
– Смотри, смотри, сам собачий хвост к тебе пожаловал. Вспомни, как ты вилял им во дворце в Антиохии. Да проснись же ты, наконец, Шанпоч, этакий!
Вреж посмотрел на меня, и во взгляде его появилась маленькая искорка внимания. Затем он нахмурил лоб, и мне показалось, что он напрягает память. Усилие это не увенчалось успехом и он, почувствовав свою беспомощность, тихо заплакал.