Не помню, как долго мы неслись, но скоро я почувствовал, что лошади стали уставать. Сам я тоже утомился и, в конце концов, уже не хлестал их по спинам, а предоставил самим себе.
Тем временем туман полностью рассеялся, и выглянуло яркое солнце, которое высветило великолепную картину предгорий Арарата. Любуясь этим пейзажем, я и не заметил, что мои кони пошли почти шагом. Судя по всему, я достаточно удалился от Арташата. Дорога, построенная римлянами, вела меня всё дальше от столицы Армении, а вокруг не было ни души. Уныние охватило мною. Юношеский порыв и жажда мести, которыми я руководствовался совсем недавно, сменились на способность трезво мыслить и осознавать сложившуюся ситуацию. А положение моё становилось всё более тягостным. Крикс, за которым я с отчаянием погнался, опять не находил своего конкретного воплощения. Порой мне даже казалось что он плод моего воображения, и только события, которые произошли в Иерусалиме, и распятие Лии были неоспоримо доказывали, что этот одноглазый негодяй существует и остаётся безнаказанным. Оставалось одно – найти его. Однако с уходом легионов исчезала последняя возможность отмщения, и хотя я чувствовал угрызения совести оттого, что оставил царя, но жажда мести взяла верх, и я с силой стегнул по спинам коней.
Скоро дорога завела меня в каменистое ущелье с изрядно обмелевшей речкой. По-прежнему стояла тишина, которая изредка прерывалась птичьими голосами. В сознании промелькнули слова, сказанные Мецном про римские засады. Я невольно стал озираться по сторонам, однако ничего тревожного не заметил.
Вдруг я отчётливо услышал нарастающий и до боли знакомый ещё с той ночной облавы в Антиохии свист. В своё время Петроний мне рассказывал, что если стрела летит навстречу, то ещё есть слабая возможность увидеть и уклониться от неё, но если она подбирается сзади – нет никакого спасения. Увы, так оно и вышло! Только я успел про это вспомнить, как невыносимо страшная боль пронзила сзади моё правое плечо. Даже добротная кольчуга, одетая на меня оруженосцем царя, не спасла меня. Я почувствовал, что теряю от боли сознание. Ноги мои подкосились и я без чувств свалился на дно колесницы.
Я сплю и вижу дурной сон. Надо мною склонилось лицо Юлиана Петрония. Тот самый Петроний, которому я спас жизнь, который сбежал от парфян, а потом предал всех нас! Как смеет этот вероломный римлянин улыбаться мне!
О, Боги, это же не сон! Я лежу неподвижно в повозке, а надо мной действительно склонился Петроний.
– Хвала Юпитеру, ты ожил! – произнёс он радостно.
– Как долго я был без сознания? – спросил я.
– Сегодня уже шестой день, – улыбаясь, ответил Петроний.
– Неужели я шесть дней провёл в беспамятстве?
– Мы уже потеряли всякую надежду. Но ты, молодец, очнулся.
Петроний показал мою исковерканную кольчугу.
– Благодари своих Богов, Соломон. Если бы не эта кольчуга, тебя бы давно не было в живых.
Благодарить надо было царя Тиграна, который в последний момент одел на меня этот доспех.
Я пощупал тело – конечности были целы, лицо невредимо. Ныла грудь и плечо, там куда врезалась стрела легионера. Значит, я был ранен, вероятно, потерял много крови и лихорадил.
Ко мне подошёл какой-то человек и, проговорив что-то на латыни, поднёс к губам питьё. Я смекнул, что это лекарь, и, не раздумывая, выпил содержимое кубка, после чего мне стало заметно лучше.
– Ну и наделал ты делов, Соломон! – сказал Петроний и, заметив мой удивлённый взгляд, пояснил, – умудрился в повозке, увенчанной огромным понтийским гербом, попасть к нам в засаду.
Я начал смутно припоминать события, предшествовавшие моему ранению.
– Все думали, – что ты важная понтийская шишка, а на деле оказался моим лекарем-спасителем.
Последние слова Петроний произнёс подчёркнуто, с любовью. До меня стало доходить, что, хотя я и тяжело ранен, однако нахожусь в римском плену.
Испитая жидкость успокоила боль в груди, и я заснул.
Когда вновь проснулся – вовсю сияло солнце. Вокруг было много легионеров, в основном пеших. Лица у всех были серьёзные, но без признаков усталости и недовольства. Они вовсе не походили на солдат, которые в панике спасались бегством.
Я заметил, что повозок с немощными солдатами было много. Если учесть что крупного сражения под Арташатом так и не произошло, то, следовательно, это были не раненные в бою, а просто больные, и тут я вспомнил, как лазутчик Митридата докладывал про болотную лихорадку.
Мне впервые довелось рассмотреть легионеров вблизи. Первое, что бросилось в глаза – наглухо застёгнутые на подбородках блестящие шлемы с внушительными перьевыми гребнями. Издали это выглядело красиво, а вблизи перья делали легионера выше и крупнее, тем самым, оказывая своеобразное психологическое давление на врага. В левой руке они держали круглые щиты с выпуклым остриём посередине. Это остриё позволяло применять щит не только с целью обороны, но и как массивный предмет для нанесения увечий противнику. А вот щиты конников были прямоугольными и в походе в зачехлённом виде находились за спинами воинов.
В правой руке легионеры держали лёгкое копьё. Оно имело хитрую особенность, придуманную именно римлянами. Его удлинённый наконечник был снабжён зазубринами. В бою такое копьё, если попадало в щит противника, то прочно застревало в нём, и выдернуть его уже не представлялось возможным, отчего щит приходил в негодность, а его хозяин сразу становился уязвимым. Мечи у пехотинцев тоже были своеобразными. Широкие, короткие, с удобной рукояткой – для ближнего боя просто незаменимое оружие.
Из воинов пращники и лучники выделялись особо. Первые не имели ни шлемов, ни доспехов – одежда пращника была свободной, дабы не сковывать размашистые движения. Тела же лучников были защищены туниками-безрукавками из толстой кожи, а головы прикрывали металлические круглые шапки с широкими полями, вероятно – для защиты глаз от ослепляющих лучей солнца.
Легионеры были одеты в плотные туники, доходившие до колен, с затянутыми на талиях широкими поясами. Чтобы уберечься от холода, на многих были длинные плащи с капюшонами, а у некоторых, в основном у центурионов и прочих командиров, я заметил на плечах волчьи шкуры.
Позади римского войска шёл большой обоз с трофейным имуществом. Там, под охраной, находились личные вещи каждого легионера. Любой из них знал, что принадлежащие ему трофеи останутся неприкосновенными до самого Рима.
Наша повозка, медленно набирая скорость, катилась под гору. Я опять попытался привстать. На сей раз, это получилось. Завидев мою торчащую голову, Петроний сразу подошёл ко мне.
– Ну, вот и отлично. Ты уже совсем поправился, – сказал он радостно.
– Я римский пленник? – спросил я угрюмо.
– Брось, Соломон, – огорчился Петроний, – что ты несёшь?
– Ну, как же? Я попал к вам с противоборствующей армянской стороны. Стало быть, пленник.
– Ты лекарь, и этим всё сказано. Люди твоей профессии обязаны лечить всякого. Вчера ты был при дворе армянского царя, а завтра, возможно, станешь лекарем самого Лукулла.
Последние слова он произнёс с хитрецой в голосе. Мне всегда не нравились люди любящие лукавить. Прямота и простота во всём – эти черты привила мне ещё с детства мать.
– Знаешь Юлиан, предательство и ложь всегда были мне противны, – сказал я строго.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – ответил он, и лицо его сразу приняло серьёзное выражение – да, мне удалось сбежать от парфян, и я вернулся обратно к своим. На сей раз, меня достойно встретили и даже повысили в звании.
– А как же зрение? Неужели это забылось? А, ну конечно! Ведь теперь ты обладаешь важными стратегическими сведениями о противнике. Благодаря тебе римляне смогли одолеть армян.
Говорил я с трудом, ибо рана в груди давала о себе знать. Но я должен был высказать всё скопившееся.
Петроний поступил с нами коварно, а теперь решил, что может со мной общаться так запросто и непринуждённо, будто не было вероломно убитого Баграта вместе с его отборным войском, не было захвата богатого Тигранакерта, разорения процветающей страны. А ведь его роль во всех этих несчастьях была так очевидна.
– Ты сейчас, наверное, важная персона среди римлян, не так ли? – продолжил я, – тебя из заурядного центуриона сразу сделали легатом. Человек, которого из за ущербного зрения вышвырнули из римской армии; которого Меружан, нищего и голодного, подобрал в Тире; который набрался сил при армянском царе, а заодно и накопил важные стратегические сведения и потому стал незаменимым в армии Лукулла, такой человек должен командовать как минимум легионом! В Риме уже никто не вспомнит, что у тебя был изъян, зато ты кладезь сведений о противнике, а такому всё проститься: и немощь и предательство.
Я смолк и изрядно уставший откинулся навзничь.
Юлиан молчал и задумчиво продолжал идти рядом.
– Знаешь Соломон! В твоих словах одна правда, и никто не смеет возражать. Но! Ты забыл, как злобно меня приняли армянские вояки, а потом хладнокровно отравили, чуть не отправив в царство теней. Ведь, согласись, не будь ты тогда расторопен, а я удачлив не было бы сейчас этого разговора. Я солдат, Соломон! Воевать – вот моя профессия и мне без разницы, на чьей стороне, лишь бы быть сытым и здоровым.
– Царь Тигран отправил тебя служить в Парфию, ты же вероломно перебежал обратно к римлянам. Зачем ты так поступил? – прервал я оправдания Петрония.
Тот задумался и некоторое время напряжённо молчал.
– Месть! – вдруг резко произнёс он, – вот чем я руководствовался, когда выехал за пределы Тигранакерта. Я понял, что если сейчас не убегу, то больше мне никогда не представиться возможность отомстить этому негодяю Баграту. Ведь не с Парфией собирался воевать Рим, а с царём Армении, приютившего у себя Митридата. Поверь мне, в том ущелье я руководствовался только чувством мести, а вовсе не желанием разгромить армянское войско. Я отомстил Баграту как воин воину на поле брани, заманив его в ловушку военной хитростью. Я не просто отомстил ему, но и доказал, что в нашей профессии я сильнее его.