– Нам хорошо известно, что ты, Соломон, будучи преданным царю Тиграну, намерен вернуться в его стан.
– Я думаю, так бы поступил любой, для кого слова "честь" и "преданность" – не пустой звук, – ответил я.
– Ты совершенно прав, и мы не намерены ставить тебе это в вину.
Наступила пауза, во время которой Сципион долго и пристально всматривался в меня, желая проникнуть в потайные глубины моего сознания. Ведь ситуация действительно сложилась тупиковая. Либо он должен был уговорить меня остаться, либо…
И тут Сципион произнёс очень странную фразу:
– А знаешь ли ты, лекарь, что помимо таких чувств как верность и долг, есть ещё любовь, причём не к своему повелителю, а к женщине?
– Что ты имеешь в виду? – удивился я.
– А то, что ты должен сейчас не думать, как оправдаться перед Тиграном, который, возможно, уже позабыл твою юношескую выходку, а сломя голову бежать к своей возлюбленной в Эдессу.
– Это почему же? – удивился я не столько предложению поехать в Эдессу, а тому, насколько хорошо был информирован обо мне сей римлянин.
– Да хотя бы потому, что она очень больна и пребывает в одиночестве.
Сказанное Сципионом было подобно струе холодной воды, которой нас с Сати окатил слон Хати во время празднования Вардевара в Тигранакерте. Оказывается, то было самое счастливое время, и мы об этом даже не догадывались.
– Как – больна?! Как – одна?! – воскликнул я.
– Да больна, и тяжело! А разве ты не знал? – с наигранным удивлением произнёс Сципион, – разве никто из окружения армянского царя не сказал об этом? Сати больна, у неё проказа!
Невозможно описать тот ужас, которым проникся я от этих слов.
– Не может быть! – только и смог произнести я, – откуда тебе известно?
– А кому как не мне знать, что происходит во дворцах подвассальных правителей, – с важностью ответил ушлый психолог.
Моя Сати больна, одна и страдает, а я тут жирую на римских харчах.
– Могу ли я уехать в Эдессу? – спросил я.
– Хоть сегодня, – ответил Сципион и с видом человека, выполнившего свой долг, вышел из шатра.
– Послушай, Петроний! Неужели всё, что сказал военный психолог, – правда? – спросил я с тревогой, когда Юлиан вернулся в шатёр.
– Ни у тебя, ни у меня нет оснований не верить ему, – ответил римлянин, – поезжай немедля, Соломон, и на месте выясни всё сам.
С первыми лучами солнца я принялся собираться в дорогу. Петроний, держа на верёвке крепкого мула, подошёл ко мне.
– Это тебе на память от римской армии. Коней Митридата и колесницу мы оставили у себя, чтобы тебе уже ничто не напоминало сумасбродного царя Понта, – слукавил Петроний.
– Ну, ещё бы! Какой глупец будет возвращать чудо-коней? Ведь каждый стоит целое состояние.
– Не обижайся, Соломон. Я сделал всё, от себя зависящее, – сказал в оправдание римлянин.
– Знаю, Петроний. Тебе пришлось туго, но ты с честью вынес это испытание, – сказал я, давая понять, что догадывался, чего стоило бедному Петронию уговорить Лукулла не пленить меня. – А кони Митридата, равно как и колесница с его гербом – это, увы, ваш военный трофей.
Юлиан Петроний уже был не тот безликий центурион, которого в Тигранакерте всячески пытались уничтожить. Передо мной стоял закалённый в боях легат, способный наперёд рассчитывать поступки как неприятеля, так и доброхотов.
– У меня такое впечатление, Петроний, будто ты что-то скрываешь, – произнёс я и посмотрел римлянину прямо в глаза.
Тот достойно выдержал мой взгляд.
– Моя совесть чиста, – уклончиво ответил он.
– А как же те, кто поделились с тобой хлебом и кровом, и кого ты предал?
Петроний посмотрел на меня искоса.
– А ты изменился, Соломон. Раньше не был таким злопамятным.
– Ошибаешься, Петроний. Я, как и прежде, нетерпим к вероломству.
– Придёт время, и ты узнаешь обо всём сам, а теперь давай попрощаемся с миром.
Петроний обнял меня, и я поверил в искренность его чувств.
Утренний туман ещё висел над римским лагерем, а я уже уверенно держал путь в сторону Эдессы.
Расстояние до столицы Осроэнны, по моим расчётам, не должно было превышать трёх дневных переходов. Римский мул благополучно преодолевал этот путь, и вскоре вдали показались высокие стены города.
Белый, сверкающий, лежал он на низких холмах. Типичный город с пестрым населением из греков, ассирийцев, иудеев и арабов.
Было достаточно светло, когда я беспрепятственно миновал городскую стражу и, пройдя мимо храма Митры, зашагал по широкой мощёной улице. Всё ещё надеясь, что Сципион слукавил, дабы заставить меня не возвращаться обратно к Мецну, я, отгоняя дурные мысли, направился к своему эдесскому дому.
Привратник сразу узнал меня, и первым, кого я увидел во внутреннем дворе, был волхв Бальтазар. Мы обнялись как добрые друзья. На его голове по-прежнему красовалась матерчатая шапка. Сам он ничуть не изменился: то же сосредоточенное лицо учёного мужа, делающего записи на пергаменте.
– Ну, рассказывай, Бальтазар. Как тебе живётся тут?
– Отлично! Слуги послушные, народ покладистый. Ничто не мешает работе.
– Ты по-прежнему наблюдаешь за звёздами?
– Конечно. Астрология – моё основное занятие, а небо тут ясное и безоблачное.
– Мне казалось, что после Вавилона и Тигранакерта тебе здесь может не приглянуться.
– Ты ошибаешься. Совсем наоборот. В этом городе есть все условия для тех, кто жаждет набраться мудрости и знаний. Одна библиотека чего стоит. У меня уже есть способные ученики.
Хорош тот мудрец, который стремится оставить свои знания подрастающему поколению, подумал я.
– Внук Михрана, наследный царевич Аршам, тоже мой ученик, – гордо произнёс волхв.
Услышав это, я вздрогнул.
– Царевич Аршам? – переспросил я задумчиво, – каков он из себя?
– Смуглый мальчик с правильными чертами лица. Хорошо всё схватывает и даже научился читать стихи греческих поэтов.
– А девочка?
– Тоже смуглянка-красавица, но живёт она отдельно от брата, под присмотром няни.
– Почему отдельно, – возмутился я, – разве они не живут вместе с царевной Сати?
Мой вопрос вызвал странное смятение у Бальтазара. Он потупил взор и промолчал.
– Что случилось? Что с детьми?
– С детьми всё в порядке. Сати….
– Что Сати?
– Царевна Сати больна! У неё проказа.
О, Боги! Римлянин не слукавил! Сати действительно больна!
Я хорошо знал эту болезнь, при которой у человека вспухает и чернеет лицо. Прокаженных в Иерусалиме держали отдельно, за городом. Это была вынужденная мера, дабы уберечь здоровых.
– Она живёт взаперти и не общается даже с детьми.
Сердце моё сжалось от горя и тоски.
– Я хочу её увидеть!
– Одумайся, Соломон!
– Я хочу её видеть!
Я выскочил из дому и направился быстрыми шагами во дворец.
Михрана я застал у большого пруда. Рядом с ним в сопровождении няни беззаботно играла смуглая маленькая девочка. Её чёрные волосы были сплетены во множество косичек и уже доходили до талии. Услышав мои шаги, она резко обернулась, и пронзительный взгляд её чёрных глаз заставил меня вздрогнуть. Это был взгляд Сати.
– О, Соломон! Наш род преследует злой рок! – произнёс горестно Михран, – два года назад умер мой наследный сын, а вот теперь заболела царевна Сати. Она заперлась и не желает ни с кем общаться, даже с детьми.
Я с жалостью посмотрел на беспечно прыгающую девочку.
– А где мальчик?
– Мой внук Аршам теперь является наследником трона Осроэнны, и ему отведены отдельные покои во дворце, – гордо ответил Михран и по его тону я понял, что всё осроэннское царство дрожит над будущим царём.
Значит, мой сын стал официальным приемником Михрана. Он теперь наследник престола.
– Я хочу видеть царевну, – сказал я решительно.
– Это невозможно. Она никого не подпускает к себе, а пищу и воду забирает её служанка.
– Я хочу её видеть! – почти закричал я.
Михран, поняв, что не сможет меня убедить, повелительно кивнул слуге.
Мы прошли вглубь дворца, и вскоре слуга остановился у двери в дальнем углу. Я постучался, и через некоторое время мне отворила служанка-индианка
– Я хочу видеть царевну, я врач.
Служанка молча покачала головой.
– Сати это я, Соломон! Молю тебя, не молчи, выйди ко мне!
Ответа не последовало. Я стоял в дверях, и служанка продолжала преграждать мне дорогу.
– Сати! – почти застонал я. – Я много лет ждал этой встречи, ты мне снилась каждую ночь, выйди ко мне, любовь моя!
Слёзы навернулись на глаза. Не в силах более переносить это горе, я в отчаянии упал на колени и зарыдал.
– Любовь моя, – вдруг, раздался голос из темноты комнаты, – я тоже мечтала об этой встрече, но видать, не судьба. Теперь я даже не могу посмотреть тебе в глаза.
Услышав это, я попытался рвануть вперёд, но строгий голос отдёрнул меня.
– Не смей сделать и шагу, Соломон! Не то я велю запереть дверь.
– Сати, Сати! Умоляю, выйди, покажись хотя бы на мгновение!
– Нет, Соломон. Не уговаривай меня. Кому как не тебе знать, насколько обезображено моё лицо. Пускай я останусь в твоей памяти той красавицей из Тигранакерта.
От этих слов у меня сильно защемило в груди. Я вспомнил, как мы впервые встретились, как ходили в слоновник к Хати и нашу последнюю ночь в храме Анаит. Всё это, увы, кануло в Лету: и Тигранакерт, и слон, и моя смуглая красавица Сати.
Чувства переполняли мою душу, и я с трудом сдерживал нахлынувшие рыдания.
– Соломон, прошу тебя, успокойся, не трави мне душу.
Я поднялся на ноги и постарался взять себя в руки.
– Позаботься о нашей дочке. Сын наш теперь наследный принц, а вот девочка нуждается в опеке. Ты должен забрать её, Соломон! Ты понял, меня?
– Понял. А как зовут нашу дочь?
– Зови её как меня – Сати, – ответил голос после короткой паузы.
Воцарилось тягостное молчание. Каждый из нас по-своему переживал это общее горе. Я начал пристально вглядываться в темноту, и мне показалось, что вижу очертания женского лица, жадно вглядывающиеся в меня глаза.