– Антикварная лавка «Корабельников и сын», – сказал Макар. – Анаит Давоян приобрела там две рамы размера сто на восемьдесят сантиметров чуть больше месяца назад. Вернее, она приобрела две картины. По ее словам, сами полотна – новодел излета девятнадцатого века, пошлый и плохо написанный модерн.
– Конец девятнадцатого века – это новодел? – удивился Сергей.
– Так она утверждает. Готова нам их показать, если захотим. Они хранятся в мастерской Бурмистрова. В то время эти широкие, избыточно украшенные рамы вошли в моду, их делали в самых разных мастерских. Картины ценны только возрастом, художественных достоинств в них нет. Анаит вынула их из рам и вставила туда «Тигров» с «Барсом».
– А стоимость? – осторожно спросил Сергей.
Макар назвал сумму и добавил:
– Здесь есть нюанс. Анаит утверждает, что купила их очень выгодно, продавец не понимал их истинной ценности и вообще был убежден, что продает ей не рамы, а картины. Она, естественно, не посвящала его в свои планы. Однако этот человек – сын владельца салона. Он подменял уехавшего отца. Чтобы выяснить, сколько стоят рамы на самом деле, нам нужно встретиться с Корабельниковым-старшим.
Шкафы выглядели как обломки Ноева ковчега. Им придали новую форму, вырезали дверцы и вставили ящики, но темно-красное дерево в прожилках еще помнило эхо шагов жирафов, с медлительным достоинством восходивших на палубу.
Бабкина окружали вещи, извлеченные из прошлого. Вешалки, которые заняли бы половину прихожей в его квартире. Гобеленовые кресла. Букинистические сокровища: потертые кожаные переплеты с тиснением, тускло поблескивающие фермуары, серебряные и эмалевые накладки – словно надгробия на могилах. Мир предметов увесистых, массивных, внушительных.
Он остановился перед буфетом. На левой дверце были вырезаны пахари, идущие по полю. На правой женщина кормила поросенка. Выпуклый, как бочонок, поросячий бок так и притягивал к себе.
– Не прикасайтесь, пожалуйста, – проскрипели за его спиной.
– Да, извините…
Пока Сергей восхищался мебелью, Макар задержался возле витрины с чайными сервизами. Молочный отсвет на стенках костяного фарфора. Золотая кайма. Причудливые формы кофейников – предмета, почти безвозвратно исчезнувшего из обихода. Крышки словно элегантные шляпки на дамах, выехавших на скачки.
Хрупкость и стойкость. То, что должно было разбиться много лет назад, пережило своих владельцев и их потомков. Каждая чашка, каждое блюдце были окружены прозрачным коконом замершего времени. Казалось, дотронься до любой из них – и прикоснешься к тому столетию, которое так бережно сохранило нежный фарфор, безжалостно растворив без следа куда более прочные вещи.
Внимание Илюшина привлекла маленькая желтая пиала, на которой был нарисован воробей, клюющий гроздь рябины.
– Воробей в китайской культуре считается вестником, несущим благие новости, – раздался сипловатый голос за его спиной. – Символ счастья и прихода весны.
– Однако сейчас октябрь, – сказал Макар, не оборачиваясь. – Трудно спорить с календарем такой маленькой птичке.
– Кто знает, кто знает! Воробей – это хорошее предзнаменование. Прошу вас, посмотрите поближе.
Из-за спины Макара выдвинулся пожилой мужчина с чисто выбритым обрюзгшим лицом. Вынув пиалу из витрины, он передал ее гостю.
Пиала оказалась почти невесомой. Макар спросил цену и, услышав ответ, понял, что воробей определенно являлся хорошим предзнаменованием для хозяина лавки.
Он расплатился и сказал:
– В прошлом месяце у вас купили две картины. Конец девятнадцатого века, Германия, если не ошибаюсь.
– Было, – подтвердил мужчина, не поднимая на него глаз. Он упаковывал чашку.
– Я видел эти картины у своего знакомого и теперь ищу похожие, – сказал Макар. – Хочу подарить старому другу на юбилей. Он любитель такого… романтического стиля.
Илюшин понятия не имел, что за картины были вставлены в рамы, в которых теперь красовались тигры с барсом, но, судя по тому, что хозяин лавки покивал, он попал в точку.
– Да, немецкий романтизм всегда в цене, всегда прекрасно смотрится. Есть кое-что в том же духе, схожей школы. Пойдемте, я вам покажу…
За небольшой дверью, куда нырнул хозяин, оказалось помещение, сверху донизу забитое предметами. Тикали напольные часы, светились прозрачно-желтыми шляпками, как ядовитые поганки, настольные лампы. Из-за гигантского подсвечника на Макара неожиданно уставился гипсовый бюст Ленина. Илюшин аккуратно обошел вождя и устремился за своим проводником. Бронзовые скульптуры, декоративные вазы, малахитовые столики… Он был в пещере сокровищ.
Они остановились у дальней стены, увешанной картинами.
– Вот, пожалуйста. – Владелец указал наверх.
Макар узнал в верхнем ряду знакомые рамы. Да-да, финтифлюшка на загогулине, ослепительная роскошь.
– Вряд ли это сами назарейцы, – сказал владелец, задрав голову и потирая подбородок. – Хотя стилизация под итальянское искусство раннего Ренессанса, безусловно, отсылает именно к ним… Обратите внимание на багеты. Глубокий профиль. Ширина. Великолепное обрамление, и они никогда не потеряют в цене, только приобретут. Очень достойный подарок. И, разумеется, вечные сюжеты…
Илюшин как раз рассматривал сюжеты. На одной картине рыцарь в доспехах вздымал коня на фоне леса. На другой золотоволосая дама играла с барашком. Обе картины показались ему слащавыми.
– Великолепно, – с чувством сказал он. – Но боюсь спрашивать о цене.
– Более чем гуманная, – успокоил владелец.
И назвал гуманную цену.
Илюшин посмотрел на него.
– Давайте вынесем их наружу, – предложил тот. – Вы взглянете при свете дня. Свет оживляет живопись, а здесь все-таки темновато… Получается, что я предлагаю вам кота в мешке.
Илюшин предпочел бы кота в мешке и Рыцарю, и Даме. Но человек, которым он прикидывался, с энтузиазмом поддержал предложение.
При свете дня ожившая живопись привлекла его еще меньше. Но он походил вокруг, покрутил головой с видом знатока, и принялся торговаться.
Ему удалось сбить цену почти в полтора раза. Однако сумма все равно впечатляла.
Наконец он понял, что владелец больше не уступит.
Несомненно, Корабельникову, как и ему самому, было ясно, что торг идет не за сами живописные полотна, а за багеты. Он пел дифирамбы мастерству резчика. Указывал на великолепную сохранность дерева («…Учтите, это липа, багеты резались из мягкой древесины, а липа идеальна»), а также на тот важный факт, что в таких же рамах в Государственном музее имени Пушкина выставлены не кто-нибудь, а импрессионисты (Илюшин всегда считал это оформление совершенно неподходящим ни Писсаро, ни Сислею). Наконец, призвал обратить внимание на сохранившийся в целости оригинальный металлический шильдик – пластинку с указанием имени мастера, изготовившего багет.
В этот момент заскучавший Сергей ткнул в пыльный шильдик, и тот неожиданно сдвинулся под его пальцем, открыв дырку в багете размером с грецкий орех.
Владелец наградил Бабкина негодующим взглядом.
– Сохранность почти идеальная, – заискивающе обратился он к Макару. – Нужно понимать, это частая история для конца девятнадцатого века, все-таки прошло более ста лет…
Но Илюшин уже выяснил все, что он хотел, и распрощался, унося с собой китайского воробья.
– Твоя маниакальная привязанность к желтому цвету начинает меня тревожить, – сказал Сергей, увидев пиалу.
Илюшин, не обращая на него внимания, бережно поставил ее на стол. В солнечном свете воробей приобрел вид самодовольный и даже вызывающий. При ближайшем рассмотрении он чем-то напомнил Бабкину самого Илюшина.
– Итак, охотиться могли не за картинами, а за рамами.
Глава 7
Анаит подлетела к дому, трясясь от злости и едва не сломав еловую ветку. Она ощущала себя способной вышибить дверь, окажись та закрыта. Но дверь была не заперта. Акимов сидел за столом у окна и только вскинул брови, увидев девушку, ворвавшуюся в комнату.
– Ты! – в ярости выдохнула Анаит. – Ты его предупредил!
– Вот мы и перешли на «ты», – заметил Акимов как ни в чем не бывало. – Правда, я не совсем понял…
– Ты предупредил Вакулина! Из-за тебя он удрал!
– Ну конечно, я предупредил Вакулина, – удивленно сказал Мирон, изучая ее. – Он мой старый приятель, хоть и ужасно бестолков. Крышу мне помогал чинить. Неужели ты думаешь, я позволил бы держимордам твоего босса до него добраться?
Его спокойствие окончательно вывело Анаит из себя.
– Это – подлость! – звенящим от напряжения голосом сообщила она. – По твоей вине Бурмистров не получит свои картины назад!
Мирон пожал плечами:
– Да мне-то что до этого? Слушай, сядь, отдохни. Ты красная как помидор. Нет, мне нравится, ты очень красивая, правда. Я бы тебя такой нарисовал. Но мне кажется, ты не слишком хорошо себя чувствуешь.
– Я себя паршиво чувствую! – ожесточенно выпалила Анаит. – Я тебе доверилась! А ты…
Акимов снова засмеялся.
– Ты мне в какой момент доверилась, уточни: когда забралась ко мне в дом или когда удрала через окно? Сядь, пожалуйста, и позволь кое-что тебе объяснить.
Анаит стояла, гневно раздувая ноздри. Акимов поднялся, выдвинул для нее стул и сделал приглашающий жест.
Она нехотя села.
– Я, похоже, невольно ввел тебя в заблуждение, – сказал Акимов, вернувшись на свое место. – Сожалею об этом. Но я не работаю ни на тебя, ни на Бурмистрова. Я не обязан никому помогать в расследовании. Когда ты удрала, я понял, что за Колей вот-вот придут. Правда, я не знал про частных детективов – думал, ты сдашь нас самому Бурмистрову и он пришлет кого-нибудь из своих братков.
– Каких еще братков! Нет у него никаких…
– Ты уверена? – перебил Акимов, и тон его был таков, что Анаит осеклась. – У меня вот другие сведения. Я не хотел, чтобы моему старому приятелю ломали ребра. Дал ему на сборы пять минут, вызвал такси, а уж куда он дальше исчез – это меня не касается.