После недолгих расспросов выяснилось, что картины – те самые, украденные! – юная дурочка углядела в какой-то галерее. Затащила туда любовника, ахала, восхищалась подружкой, забравшейся на художественный олимп, – и поторопилась принести поздравления. Трубка захлебывалась возбужденным чириканьем, а Юханцева тихо свирепела.
На полуслове оборвав «подружку», она бросилась звонить Ясинскому.
Потому что Адам, разумеется, продал ее работы. Судя по адресу галереи, неплохо на них наварился! А ей солгал, будто картины потеряны. Еще ведь как талантливо печалился, старый проходимец! Разве что слезу не пустил! Шельма, брехун!
Юханцева так орала на него по телефону, что студия опустела. Все разбежались. Ясинский молча слушал, затем печально сказал, что это какая-то ошибка, он все проверит – и преспокойно повесил трубку.
Только тогда Рената сообразила, какую сделала глупость. Она снова набрала актрису. Та, разумеется, не догадалась сфотографировать картины в галерее. Она и галерею-то теперь не могла найти, безмозглая кретинка! Ныла, что они много бродили по городу, у нее все перепуталось в голове… Прошло не меньше двух часов, прежде чем Рената все-таки выяснила адрес этого места и телефонный номер.
Галеристы по-английски с ней говорить отказались. Она нашла человека, знающего язык, – и тот послушно перевел, что у них нет картин мадам Юханцевой. Пардон, мадам, это какая-то ошибка.
Ошибка, как же!
Просто Адам ее опередил.
Что уж наплел Ясинский французам – бог весть! Или галерист был с ним в доле. А она, тупица, потратила время на бессмысленные вопли вместо того, чтобы сразу отправить девчонку за снимками.
– Адам клялся, что понятия не имеет, как пропавшие работы оказались у французов. – Рената скривила губы. – Выражал сомнение, что это были именно мои картины. Мол, актриса ошиблась, у них у всех не густо в голове… Но она была на моей выставке и довольно точно мне их описала. Это они. Он их продал. Решил, что делиться незачем. А я даже не представляю, сколько он за них получил!
Это выводило из себя больше всего. Она хотела знать, во сколько ее оценили!
– Вы после этого имели дело с Ясинским?
– Категорически нет! Я с ним больше ни одного слова не сказала.
– Но из союза не вышли?
Самым невинным тоном был задан вопрос. Даже сочувственным.
Ренате он абсолютно не понравился.
– Не вышла, – сухо сказала она. – Не сочла нужным.
Двое сыщиков – последние люди во всем свете, кому Рената рассказала бы о причинах своего решения.
А причины были. И очень веские.
Что-то изменилось во взгляде Макара. Он прищурился, едва заметно склонил голову набок. Рената даже испугалась: неужели догадался о чем-то? Нет, не может быть! У него нет ни малейшего повода…
Она махнула официанту:
– Еще один коктейль, пожалуйста.
Сероглазый парень продолжал с улыбкой наблюдать за ней. Точно взрослый за ребенком, который глупо соврал, и вот-вот его ложь будет разоблачена…
– Сколько вам лет? – резко спросила Рената.
Даже подалась вперед, вглядываясь в него. Игра света, должно быть, – но только ей почудилось, что перед ней вовсе не мальчишка, что он едва ли не старше своего товарища… Но она не могла так ошибиться! Через нее прошло столько людей и лиц, что теперь достаточно беглого взгляда, чтобы распознать начинку.
– Расскажите, пожалуйста, о скандале из-за развески картин, – попросил Макар.
– Сначала ответьте, сколько вам лет!
Рената не привыкла, чтобы ее требования пропускали мимо ушей.
– Меня всегда ставили в тупик вопросы личного характера, – с обезоруживающей улыбкой сказал сыщик. – Давайте вернемся к выставке…
– Вернемся, как только вы скажете, сколько вам лет, – отрезала Рената. – Не хотите говорить – значит, и я не хочу!
Путь к успеху таков: всегда добиваться своего, даже в мелочах. Если сама Рената Юханцева задает вопрос, значит, она хочет услышать на него ответ! Она не позволит какой-то шпане, шавке Бурмистрова…
– В таком случае, спасибо за беседу. Рад был познакомиться.
Рената осеклась. Макар встал, вежливо улыбнулся. Сергей поднялся вслед за ним.
– Всего хорошего, – пробасил он.
То есть – как?.. Они уходят? Не выпытав у нее все, что нужно, не исполнив ритуальных танцев, чтобы добиться ее приязни?
Рената растерялась. Она так долго имела дело с людьми, зависящими от ее расположения, что не могла предвидеть такой ситуации.
Однако частные детективы и в самом деле уходили. Все произошло так быстро и так… необратимо. Не звать же их теперь обратно.
Если бы Рената могла без последствий запустить в спину Макару чайником, она бы сделала это не задумываясь.
Когда сыщики сели в машину, Бабкин потянулся до хруста.
– Сколько самодовольства в обычной крашеной блондинке! У меня спина затекла. Не пойдем больше в это заведение! У них стулья неудобные.
– Ты единственный человек в мире, который оценивает уровень ресторанов по мебели. – Илюшин уткнулся в телефон. – О, есть новости… Кстати, она не обычная крашеная блондинка. Перед ней заискивает половина Москвы…
– Славно, что я в другой половине. Не понимаю: что мешало тебе соврать? Сболтнул бы, что тебе двадцать восемь. Или сорок два.
– Ничего не мешало, – кротко сказал Илюшин. – Но она выложила все, что знала, а дальше начала врать. Разбираться в этом – все равно что плыть в водорослях: ни удовольствия, ни проку. У нас есть птица поважнее: мне удалось договориться о встрече с Касатым. Поехали на Спортивную.
Борис Касатый напоминал мячик, брошенный в комнату и отскакивающий из угла в угол. Сергей устал крутить головой, наблюдая за ним. Художник быстро перемещался туда-сюда, пока Илюшин не попросил его замедлиться.
Касатый неохотно послушался. Он уселся на табурет, обхватил колено сцепленными ладонями и выставил вперед клочковатую бороденку, нацелив ее на Макара. На носу сидели очки, но Касатому больше пошло бы пенсне.
– Ну-с? Приступайте к своей экзекуции! Я готов!
Голос у него был высокий и резкий.
– Почему экзекуции? – спросил Макар.
– А что же еще? Вы думаете, мне доставляет удовольствие торчать перед вами, как мальчишка, и отвечать на ваши вопросы? Ни малейшего! Так что – прошу побыстрее! Я бы не хотел надолго отвлекаться от работы.
– Расскажите о последнем дне выставки.
Касатый повторил то, что они уже слышали. Уехали вчетвером к Ломовцеву, вместе выпивали, потом разъехались. Все. Больше ему сказать нечего.
– А драка? – спросил Макар.
– А что драка? – ощетинился Касатый. – Какое отношение имеет драка к краже картин?
– Пока не знаю. Мы выясняем все обстоятельства.
– А это обстоятельство – мое личное дело! В личные дела я вас посвящать не собираюсь!
– Борис Всеволодович, мы вам не враги, – примирительно сказал Илюшин. – Перед нами поставлена задача, мы стараемся добросовестно ее выполнить. Поймите и вы нас. Бурмистров очень расстроен случившимся…
Касатый несколько смягчился:
– Все вокруг одолевают расспросами. Надоело. Сколько можно перетирать одно и то же. Мы встретились. Поговорили. Я после драки был не в своей тарелке, мне требовалась моральная поддержка друзей… Окружение близких, которые могут тебя понять…
Бабкин слушал и не мог отделаться от ощущения, что Касатый поет с чужого голоса. «Мне требовалась моральная поддержка…» Что за шаблон! А главное, шаблон из тех, которыми никогда не стал бы пользоваться Борис Касатый.
Что-то за этим стояло. Он взглянул на Макара и понял, что Илюшин тоже настороже.
«А может, все проще? Мужику не по себе из-за того, что потерял лицо. Не привык расписываться в любовных поражениях перед чужими людьми».
– Как вы думаете, кто мог желать Бурмистрову зла? – спросил Макар.
Касатый откровенно рассмеялся:
– Вы что, хотите, чтобы я закладывал товарищей по цеху ради вашего…
– … денежного мешка? – подсказал Илюшин.
– Нет, я вовсе не…
– Раздутой бездарности?
Касатый резко сдернул очки и сделал такой жест, будто хотел отшвырнуть их в угол, но в последний момент передумал. Макар внимательно наблюдал за ним. «Нервозен не в меру. Возмущение первых минут – чистый театр; он пытался скрыть за напускной злостью свое беспокойство. Мы его нервируем».
– Не понимаю, чего вы от меня хотите! – резко сказал Борис. – Вбить клин между мною и Бурмистровым? Я вовсе не считаю его бездарностью!
– Ясное дело, вам же с ним еще работать, – невозмутимо заметил Макар.
– А вы, любезный, сразу перешли к оскорблениям? – прищурился Борис.
– Ни в коем случае. Я просто понимаю всю сложность вашего положения. Если вы займете место помощника Ульяшина, вам неизбежно предстоит погрузиться в административную деятельность, и от вас будет зависеть состав Имперского союза. Избавиться от Бурмистрова означает потерять мецената. Так кто мог желать ему зла?
Касатый задумался – или сделал вид.
– Юханцева, – сказал он наконец. – Больше никого не назову. Бурмистров не так часто снисходил до общения с членами союза, чтобы завести много врагов.
– Уже и этого достаточно, – заметил Макар. – А как же Ломовцев?
– Ломовцев? – своим высоким голосом растерянно переспросил Борис. – А что Ломовцев? Тимофей – безобидный шутник, только и всего.
– О его шутках рассказывают разное… – неопределенно сказал Макар.
Бабкин, достоверно знавший, что никто ни о каких шутках Ломовцева не упоминал, восхитился небрежной уверенностью его интонации.
– Нет, ну я не знаю, что вы имеете в виду! – вспыхнул Касатый. – Если о той истории с Шуляевым, то никто не пострадал!
– А что за история с Шуляевым?
Касатый вздохнул:
– Ну, Шуляев повсюду твердил, что собирается эмигрировать в Израиль… А Тимофей как-то подшутил над ним: сказал, что, по последним данным науки, у всех представителей еврейского народа мочки ушей не такие, как у русских, а приросшие. Даже нарисовал ему, как они выглядят. Навыдумывал, что теперь в консульстве Израиля всех желающих репатриироваться не только проверяют по документам, но и требуют предъявления расово правильных ушей. Шуляев страшно возбудился, бегал, всем предъявлял свои мочки, кричал, что у него бабушка – еврейка… А художники – народ жестокий. Шуточку подхватили, стали отмахиваться от него, говорили, будто по ушам сразу видно, что он русский, мол, мочка отстоящая… – Касатый неожиданно хихикнул. – Было очень весело, – виновато закончил он.