– Лидия Даниловна, умоляю: только не сегодня. Вы ведь не собирались в банк, правда? Значит, ваш моцион не пострадает. А нам нужно действовать очень быстро.
– Чего вы опасаетесь?
– Третьего убийства, – сказал Макар.
Казалось, она не уступит. Балованное старенькое дитя, не привыкшее к отказам. Но Белых взглянула на его сокрушенное лицо и вздохнула:
– Бог с вами! Хотя, предупреждаю вас, я не выношу такси: там дурно пахнет.
Пока они ехали в банк, у Макара пискнул телефон. На экране высветился контакт.
«Специалист по Австро-Венгрии у меня есть, – сказал он про себя. – Что ж, это половина дела».
В банковском хранилище Илюшин выполнил вторую половину: под пристальным надзором Лидии Даниловны сфотографировал все украшения. Клейма. Камни. Оборотная сторона. Крепления. «Нужно было взять у Маши фотокамеру с макронасадкой», – запоздало подумал он.
Над последним ожерельем он крутился так долго, что Белых не выдержала.
– Сколько можно! Вы его уже наизнанку вывернули! Имейте в виду, я слежу за вами очень внимательно, и если вы что-нибудь подменили…
Макар слушал ее вполуха, машинально бормоча в ответ что-то вежливо-успокоительное.
– Я посажу вас на такси…
Он проводил старушку наверх, вызвал ей машину.
Когда Белых уехала, Макар отправил все отснятые фотографии на тот номер, который прислал ему утренний собеседник. Он написал пояснительное сообщение, убедился, что оно доставлено получателю. Сел на автобусной остановке, разглядывая транспорт и пассажиров.
Теперь действительно оставалось только ждать.
Мирон Акимов попросил Анаит прислать все снимки украденных полотен, которые у нее имелись. На его счастье, Бурмистров очень серьезно относился к своему увлечению: в обязанности Анаит входило фотографировать картины на всех этапах работы.
У начальства он отпросился без труда. Несколько дней Мирон посвятил одному-единственному занятию. Когда он закончил, то даже под угрозой расстрела не смог бы ответить, вторник сегодня или суббота. Дни и ночи размылись в одну нескончаемую полосу, словно деревья за окном мчащегося поезда.
Выполнив все, что намеревался, Акимов рухнул в постель и проспал почти двадцать часов.
Разбудил его звонок. Сонный Мирон, чувствуя себя хуже, чем с похмелья, поднял голову. Звонила Майя Куприянова.
– Привет! Ты не забыл, что сегодня поминки?
– Чьи поминки? – пробормотал Мирон.
Во рту пересохло, язык едва ворочался. Что он пил в последние сутки? Пил ли он вообще? На полу возле окна валяется пустая коробка из-под кефира. Даже до мусорного ведра не донес, свинья.
– Ты спишь? – Ему почудилось, что голос у Майи напряженный. – Мирон, у Ясинского сегодня девять дней.
– Ох, я и забыл… Где, во сколько?
– Кафе «Восток», между «Филевским парком» и «Багратионовской». Начало в два.
Повесила трубку, не прощаясь. Судя по голосу, переживает. Славный человек Майя Куприянова. Позвонила, предупредила… От ее вечно мрачного мужа с воспаленными глазами такого не дождешься.
Часы показывали начало двенадцатого. Времени оставалось в обрез.
Мирон побрился, затем долго стоял под душем. Когда он растирался полотенцем, снова зазвонил телефон и трезвонил так настойчиво, что он решил – Анаит, не иначе. До этого он ей не отвечал – боялся сбить настрой. Он поднял трубку – и опять услышал голос Майи.
– Я кое-что забыла у тебя спросить. В музее болтают, будто ты ищешь пропавшие картины Бурмистрова.
Акимов быстро взвесил все «за» и «против» честного ответа.
– Искал, – уклончиво ответил он, рассматривая свои мокрые следы на линолеуме.
Майя ахнула:
– Нашел?!
– Давай при встрече об этом поговорим. Извини, мне пора собираться.
Он решил прогуляться от метро и заплутал. Из пыльных витрин неожиданно показывалось его отражение и пропадало, чтобы за углом выскочить вновь: немолодой рыжий мужчина в светлом плаще. Плащ этот, единственная действительно ценная вещь в его гардеробе, был когда-то подарен женой. За столько лет успел выйти из моды и снова войти… Черт знает, с чего вдруг он решил надеть его на поминки!
Можно было вообще не ходить. Так было бы даже порядочнее по отношению к Ясинскому, которого Акимов не уважал и не любил. Жил погано и умер плохо. Ничего хорошего не сделал. Никого, кроме себя любимого, не осчастливил.
«А сам-то ты сильно от него отличаешься?» – одернул себя Мирон.
Нет, он пришел не из-за Ясинского. Он пришел отметить с художниками конец его эпохи и разузнать, что день грядущий готовит остальным. А еще потому, что он выполнил обещанное Анаит и теперь хотел побыть с людьми. Это он-то, вечный отщепенец! Так называла его жена, когда предстояло ехать к очередным ее родственникам на очередное празднование. Убивание времени как оно есть. Даже мух давить на подоконнике – и то более осмысленное действо.
Столько лет прожили вместе, а вспомнить нечего. Старую тетку жены память сохранила лучше, чем саму жену. Хотя Наташу он видел каждый день на протяжении многих лет, а с теткой встречался от силы дважды. Но образ жены затерся, будто старая монета, которую долго таскали с собой и бессмысленно теребили в пальцах.
Мирон вышел прямо к кафе. Даже остановился в растерянности, разглядывая на одноэтажном здании вывеску «Восток». Площадка вокруг была плотно заставлена машинами. На крыльце курил Борис Касатый. Вокруг шеи намотан длинный серый шарф, похожий на осиное гнездо.
– Пойдем, поможешь! – крикнул он издалека.
Сам, однако, никуда не пошел: подтолкнул Мирона внутрь и закрыл за ним дверь.
В помещении было на удивление немноголюдно. Он взглянул на часы и понял, что явился слишком рано. Толпились возле окна женщины, среди которых он заметил Голубцову. Кто-то расставлял на столах цветы. Алистратов печально бродил туда-сюда в сопровождении одной только супруги. Кровоподтек под глазом был замазан тональным кремом.
Акимов ловил на себе любопытствующие взгляды. Он поздоровался и отступил в темный угол; атмосфера всеобщей скованности подействовала и на него. Прислушиваясь к разговорам, доносившимся из женской группы, он узнал, что официантов вдвое меньше, чем было условлено, что Ульяшин до сих пор в больнице, что народу придет много и нужно составить столы во втором зале… Обрадовавшись, что может занять себя делом, Мирон ускользнул в соседнюю комнату.
– Здорово, – сказал Андрей Колесников.
Он стоял посреди залы, словно прикидывая, как лучше передвинуть столы.
– Привет. А где Майя?
Акимов обернулся, ища ее глазами.
Колесников криво усмехнулся:
– Ну, выехали мы из дома вместе. По дороге она выкинула меня из машины и велела добираться пешком. В пробке, наверное, встала. Я на метро пересел, уже десять минут как здесь.
– За что выкинула? – без особого интереса спросил Мирон.
Колесников, казалось, исхудал за то время, что они не виделись.
– За дело, – неожиданно признался он. – Я критиковал ее манеру езды. Это называется: не надо рулить, когда сидишь на пассажирском месте. Она тут же озверела, остановилась… В последние дни что-то у нее не ладится…
Андрей оборвал сам себя, махнул рукой. Мирон, не привыкший, что Колесников откровенничает, посмотрел на него внимательно.
Небритый, глаза красные. То ли плохо спал, то ли много плакал. Если приглядеться, Колесников единственный из всех присутствующих выглядит действительно скорбящим.
– Давай подумаем, как составить столы, – сказал Мирон. – Сколько человек планируют здесь посадить?
– Да кто ж его знает… Вообще-то и накрывать уже должны. Обещали компот, кутью, салат… Первое-второе, само собой. А ничего и нет.
– Ладно, разберемся.
Акимов повесил плащ, а затем и пиджак на вешалку, оставшись в одной водолазке. Колесников, поглядев на него, последовал его примеру.
– Душновато здесь. Может, окно приоткроем?
С рамы опадала краска хлопьями, как глазурь с зачерствевшего кекса. В залу ворвался холодный осенний воздух.
– А с кем остался… – Акимов забыл имя сына Майи и Колесникова.
– Левушка? С соседкой. Она иногда нас выручает. Не знаю, что бы мы без нее делали.
«Ты сидел бы с ребенком, а Майя поехала бы на поминки. Вот и весь расклад».
Телефон в кармане плаща разразился «Полетом валькирий». Когда Акимов ответил, механический женский голос предложил ему услуги стоматологии в любом районе Москвы.
– Ты бы звук-то поменял, – посоветовал Колесников. – Или хотя бы отключил. Если еще раз позвонят, пока кто-нибудь толкает речь в память о покойном, будет неловко.
«Переживу», – хотел ответить Акимов, но звук все-таки приглушил.
Они сдвинули столы, и Колесников озабоченно огляделся.
– Стульев не хватит. Будь другом, узнай, есть ли еще?
Мирон отправился разыскивать официантов или управляющего. Был отруган на кухне, куда сунулся по ошибке, нашел в соседнем кабинете какую-то девицу на каблуках, но та красила ногти и о стульях не имела ни малейшего понятия. «Как и обо всем остальном», – сказал про себя Акимов. Он вернулся в первый зал.
– Со стульями у них, кажется, напряженка… Придется сидеть на подоконниках.
– Где это? Кто это решил? – вскинулась Наталья Голубцова.
Она глядела на Мирона с таким недоверием, словно подозревала, что он тайком вынес мебель и продал с заднего хода.
– Там! – Акимов указал на кабинет.
Голубцова промчалась в указанном направлении, шелестя юбками. Рывком распахнула дверь – и ее визгливый голос затопил коридор. «Человек умер!.. А вы стульев жалеете!.. Ни стыда, ни совести!..»
Девица бойко огрызалась. Однако на стороне Голубцовой был козырь – покойный Ясинский. «Еще тело не остыло! Где салаты, где булочки? Компот где, я у вас спрашиваю?»
Акимов завороженно слушал. Вскоре стало ясно, что в битве глупости и бессовестности первая побеждает. Девица выскочила как ошпаренная, и сразу, откуда ни возьмись, появились официанты в прокуренных рубашках. Мимо Акимова пробежала повариха с подносом булочек, пухлых, как молочные поросята. И таким же оживлением отозвался зал. То и дело хлопала входная дверь, барственный бас Алистратова вплетался в жужжание толпы, среди которого выскакивал, точно кузнечик из травы, высокий тенор Касатова: «А стоит ли?.. Можем ли мы быть уверены?»