Отчего он вспомнил о сарае?
Сергей всерьез озадачился. Несколько секунд смотрел на экран, где вор опять переносил картину от двери к автомашине, но видел себя – юнца, топающего по грядкам с фанерным листом в широко расставленных руках…
Он вздрогнул и едва не опрокинул чашку.
В широко расставленных руках…
Отмотав на тот момент, где вор появлялся из здания музея, Сергей остановил запись и наклонился к экрану. Несколько секунд он изучал картинку – и наконец выпрямился.
– Вот черт!
Он оделся, закрыл за собой дверь и направился к ближайшему хозяйственному магазину.
Спящую Машу разбудили его шаги.
– Ты топаешь как слон, – сказала она, не открывая глаз.
– Я специально. Чтобы ты проснулась.
– Зачем тебе, чтобы я просыпалась? – Маша зевнула и приподнялась на подушке.
– Ты мне нужна для следственного эксперимента!
– Прямо сейчас?
Бабкин вздохнул.
– Хочу все проверить, прежде чем выдвигать версию, – сказал он, объяснив, что она должна сделать. – Прости, помочь тебе не смогу. Ты справишься с этим зеркалом?
– С божьей помощью… – пробормотала Маша. – Слушай, а почему, собственно, я потащусь вниз, а ты будешь снимать? Почему не наоборот?
– Потому что я выше. А ты примерно одного роста с вором. Он около метра семидесяти, плюс-минус три сантиметра.
– Откуда ты знаешь?
– Это видно на записи. Когда он тянет на себя дверь, его макушка оказывается вровень с грязным пятном на косяке. Я измерил расстояние от пятна до пола. Если только вор не подложил что-то в обувь, он как раз твоего роста.
– Постарайся снять с первого дубля, – попросила напоследок его жена и исчезла на лестнице.
Сергей уселся на подоконнике, настроив камеру на телефоне так, чтобы человек, вышедший из подъезда, был снят в том же ракурсе, что и вор, покидающий музей.
Он услышал, как хлопнула дверь. Увидел в видоискателе Машу, с трудом несущую зеркало в упаковке, которое он купил в хозяйственном. Один шаг, второй, третий…
– Стоп, снято! – громко крикнул Сергей в окно.
Просмотрел запись и снова чертыхнулся вслух. Он был прав! Елки-палки, как они ухитрились это пропустить? Как все ухитрились это пропустить?
Он позвонил Макару и без предисловий объявил:
– У меня кое-что есть.
– У меня тоже, – отозвался Илюшин. – Приезжай, я уже дома.
Макар сидел в своем желтом кресле за рабочим столом. Перед ним стояла пиала с воробьем, из которой он маленькой ложечкой зачерпывал вишневое варенье.
– Косточкой не поперхнись, – посоветовал Бабкин, придвигая свой стул. – Смотри, что мы сняли утром…
На экране телефона появилась Маша, несущая боком от подъезда упакованное зеркало.
Макар поднял бровь и собирался съязвить, но Бабкин пихнул его локтем:
– Смотри внимательно! Ты ничего не замечаешь?
– Замечаю, что ты эксплуатируешь беременную жену, – скорбно заметил Макар. – Это все твои достижения?
– Размер зеркала – шестьдесят на восемьдесят, – сказал Сергей, наблюдая за ним.
Он отдал должное Макару: тот отреагировал практически мгновенно.
– Шестьдесят на восемьдесят? – медленно повторил Илюшин и подался к экрану, пристально вглядываясь в остановленный кадр. – В самом деле?
– Ага. Я все не мог понять, что не дает мне покоя. А потом вспомнил, как мы с отцом обшивали сарай фанерой. Размер фанерных листов был именно такой, шестьдесят на восемьдесят, это я хорошо запомнил. Как-то их нелепо нарезали, отец сердился.
Сергей вывел на большой экран рядом два скрина с экрана: Маша, несущая зеркало, и вор, несущий картину.
– Проще было построить пропорцию от его роста, но мне показалось, что так нагляднее. Они с Машей одной высоты, видишь?
– Вижу. – Илюшин неожиданно засмеялся. – И наш неизвестный выносит картину размером не сто на восемьдесят, а восемьдесят на шестьдесят! Вторая картина такая же?
– В точности! Макар, он крадет не Бурмистрова! Поверить не могу, что мы все это время считали, будто видим на записи «Тигров» с «Барсом». Но это другие картины!
– Дай-ка мне каталог…
Сергей придвинул к нему каталог с выставки в Музее провинциального искусства. Илюшин неторопливо листал его, пока не остановился на одном из разворотов. Два пейзажа носили незамысловатые названия: «Осенний день» и «Осенний вечер». Эти картины Сергею уже доводилось видеть – на той выставке, куда они приезжали с Илюшиным.
– Восемьдесят на шестьдесят, оба полотна, – сказал Макар.
– Ломовцев! – выдохнул Сергей. – Вот сволочь… У тебя есть какие-нибудь догадки, что произошло? А это что еще такое?
Его вопрос относился к фотографии, которую Макар вывел на экран.
– Это прислали мне двадцать минут назад, – сказал Илюшин. – Колье, которое принадлежит клиентке Тарасевича, Лидии Белых.
– Той, которая видела его последней? Помню, да. И что? Какое отношение оно имеет к картинам?
– Непосредственное, – сказал Илюшин. – Слушай, это ведь действительно очень смешно!
– Что именно?
– То, что художники привезли пять картин Ломовцеву, Анаит Давоян удачно купила по случаю старые антикварные рамы, Тарасевич пытался обмануть своего постоянного клиента, а Ясинский был нечист на руку.
– И что в этом смешного?
– Расскажу по дороге, – пообещал Макар и поднялся. – А теперь поехали, Серега. Нам предстоит выколотить из этих паршивцев, где они прячут картины. Хотя я, кажется, догадываюсь!
Анаит бежала до метро, бежала по платформе, и она бежала бы даже в вагоне, если б это могло ускорить его движение. Невыносимо сидеть и ничего не делать!
Ее всегда изумляли люди, бегающие под музыку. У Анаит в любую секунду, когда бы она ни пожелала, в голове начинали греметь боевые тамтамы.
Там! Та-ба-да-ба-дам! Та-ба-да-ба-дам! Та-ба-да-ба-дам!
До пульсации в ушах. До озноба, от которого приподнимаются волоски на руках.
У нее будут картины. Акимов нашел их! Она вернет их Бурмистрову, она явится победительно в его дом и вручит их ему, ничего не требуя взамен, и тогда он раскается и бросит к ее ногам новое предложение о работе!
Она не рухнет, как подстреленная белка-летяга, а опишет плавный круг и приземлится на то же место, откуда ее спихнули. Никто и не заметит!
Анаит не в силах была сидеть. Она вскочила, заняла место напротив выхода.
Когда она в спешке собиралась, в комнату заглянула мать и недовольно сказала, чтобы Анаит это прекратила. «Что – это?» – спросила Анаит, прекрасно знавшая ответ. «Вести себя как полоумная девчонка». Потому что Анаит подпрыгивала, расшвыривала вещи, хлопала дверцей шкафа, принималась распевать, – в общем, вела себя как плохо управляемый подросток, а не почти взрослая женщина двадцати пяти лет. Всю жизнь ее бедная мама пыталась обуздать младшую дочь. «Ты же девочка!» Когда Анаит стала старше, ей пришло в голову, что мать таким образом оберегает ее от отцовского гнева. Когда отец начинал сердиться, он способен был уничтожить Анаит двумя-тремя едкими фразами. Мать повторяла, что Анаит есть с кого брать пример. Сестры всегда ведут себя с достоинством. Особенное достоинство, надо думать, проявляется в том, что у старшей сестры уже двое детей и она постоянно говорит о третьем, который пока «в проекте». Анаит обожала племянников. Но когда она, играя с мальчуганами, ловила на себе мамин взгляд, ей хотелось наорать на обоих и отправить в угол.
Вырвавшись из дома, Анаит помчалась к станции метро, не в силах ждать трамвая.
Медленно, медленно! Как же все медленно!
Как Акимов ухитрился их отыскать?
Где?
Анаит перелистывала в уме страницы комикса. Мирон преследует банду в черном «Мерседесе». Мирон проникает в логово грабителей: подземелье, повсюду вода, из щелей в потолке падает тусклый свет. Мирон с револьвером обезоруживает мерзавцев…
«А можно просто вообразить “Джеймса Бонда” с Мироном в главной роли».
Но она не в силах была приглушить восторг, который вызывала у нее одна мысль об Акимове.
Выйдя из метро, Анаит остановилась. Ей не доводилось бывать в этом районе. Дома она посмотрела схему маршрута, но сейчас не могла сориентироваться. Придется достать телефон…
Рядом посигналили. Анаит обернулась и увидела старый пыльный «Форд». Из-за руля ей махали.
– Ой, привет! – обрадованно сказала Анаит.
– Привет! – сказал человек, которого она знала. – Ты в кафе? Садись, подвезу!
Анаит заколебалась, и он добавил:
– Здесь идти не меньше четверти часа, а в сквере – очередное благоустройство.
Она представила, что на ее пальто останутся брызги грязи, их увидит Мирон Акимов… И благодарно кивнула, забираясь в машину:
– Спасибо!
«Форд» отъехал от обочины. Несколько секунд спустя он исчез за поворотом.
Анаит молчала. Надо бы поддержать светскую болтовню: они знакомы недостаточно, чтобы сидеть в тишине… Но мысленно она уже была рядом с Акимовым. Что он расскажет ей?
Она заметила, что они свернули с главной дороги и едут дворами.
Анаит вопросительно взглянула на водителя.
– Прости, надо было тебя предупредить, – сказал человек за рулем. – Фаина Клюшникова просила за ней заехать. Она плохо ходит, а ей хочется помянуть Ясинского по-человечески, вместе со всеми. Ты поможешь мне вывести ее из мастерской?
– Помогу, конечно.
Ужасно интересно взглянуть на мастерскую Клюшниковой! Анаит видела некоторые ее работы – иллюстрации в основном. Очень неровные. Есть изумительные, есть проходные. Говорят, Клюшникова никого не допускает в святая святых.
– А вы давно ее знаете? – спросила Анаит.
– Что? М-м-м… Нет, познакомились пару лет назад.
Они заехали во двор, где вязы и клены склонялись низко над дорогой. Желтая подсохшая трава была усыпана листьями. Анаит вышла и огляделась.
Тихо, пустынно. На детской площадке спиной к ним сидит с коляской пожилая женщина, уткнувшись в телефон. Голуби воркуют на крыше подъезда.
– Дом нетипичной постройки, да?