— Нет, — Хьюз коснулся ее запястья, — нет, это я ошибался. Некоторые люди не такие, как все.
Ева улыбнулась, и сердце Хьюза сжалось.
— Но вы могли бы дать передышку своей салфетке. — Он тоже улыбнулся.
— Ох… Да. — Затем: — Вы любите свою жену?
— Я люблю ее, — ответил Хьюз, не убирая пальцев с ее теплой руки. — Но я не хочу сейчас говорить о своей жене.
— Конечно, — согласилась Ева.
— Я думал, вы поведете меня на танцы. Покажете мне достопримечательности.
Ева засмеялась:
— Вы, американцы, такие прямолинейные.
— Знаю, но мы ничего не можем с этим поделать. Всему виной огромные пространства и беспорочное существование.
— У них здесь, в бальной зале, играют музыку. Если вы и в самом деле хотите потанцевать.
— Если ваша танцевальная книжка не заполнена до отказа.
— Вообще-то, на данный момент моя книжка совершенно пуста.
После нескольких коктейлей Хьюз обнаружил, что держит Еву в объятиях в бальном зале под французскими барельефами и зеркалами в резных рамах, а маленький оркестрик играет «Мы снова встретимся»[42]. Ее подбородок не доставал ему и до плеча, поэтому она танцевала, повернув голову вбок, и он поймал себя на том, что рассматривает ее профиль.
— Что сказал ваш муж, когда вы сообщили ему? — спросил Хьюз, понизив голос, точно у них была общая тайна.
— Он ничего не сказал. Я лишь вчера отослала письмо.
Он гадал, любила ли она когда-нибудь своего мужа и любит ли сейчас, несмотря на ее слова. Собственные мысли напугали его. Может, уже есть кто-то другой? С женщинами ни в чем нельзя быть уверенным. Но в глубине души он знал, что это ложь, которую он сочиняет, убеждая себя, что она для него ничего не значит.
— Вы собираетесь снова выйти замуж? — Он напрягся, ожидая ответа.
— Нет, — ответила Ева после долгого молчания. — Я больше никогда не выйду замуж.
Позже он обнимал ее в темноте спальни, простыня сбилась у них в ногах. Он смотрел на еле различимые очертания своего кителя, свисающего со стула. Пальцы скользили по окружью ее груди, он вдыхал запах мыла, исходящий от ее влажной кожи. Было тихо. На мгновение он даже забыл о грохоте глубинных бомб. Он желал услышать ее голос, но в то же время боялся того, что она может сказать, или того, что он хочет от нее услышать. Поэтому он ничего не говорил и ничего не спрашивал — до тех пор, пока «Фау-2» не разрушили тишину.
— Полночь, — наконец сказал он. — Завтра Новый год.
— Да, — отозвалась Ева.
— Может, в этом году война закончится.
— Может.
И ему почудилось, что слова, еще не сказанные друг другу, уже произнесены.
Повернув голову, Ева смотрела на него, и лицо ее было последним, что он видел, перед тем как заснуть.
Хьюз пробудился рано с отчетливым ощущением, что задыхается. Он тихо поднялся и оделся. Слегка раздвинул светомаскировочные занавеси, утро кануна Нового года выдалось серым, чахлое солнце цвета мочи тщетно пыталось пробиться сквозь пелену. Он ушел, не взглянув на Еву, бесшумно притворив дверь.
В отеле было тихо, только стук его подошв по мраморному полу разносился по фойе. На улице он глубоко вдохнул сырой, холодный воздух и, сунув руки в карманы, зашагал прочь.
В этот час город выглядел уродливым, грязным и разбитым. Как бы ему хотелось, чтобы небо было ясным, а воздух морозным — как в Кембридже в это время года. Он старался не думать о Ник, но чем больше старался, тем больше думал о ней. О своей жене, с ее милой улыбкой, ждущей его. Он ненавидел себя. Это все проклятая война, это она перевернула все с ног на голову. Нельзя быть сегодня одним человеком, а завтра другим, но война творит с тобой такое. Он был абсолютно уверен, что ему не нравится тот, кем он был этим утром. Он оказался слабаком. Обещал любить и защищать Ник, а сам предал ее. Она ему верила. Более того, она нуждалась в нем. Она любила его. Он был отвратителен себе.
Какое-то время он шел бесцельно, затем направился к Пиккадилли, где, как он знал, есть отделение Красного Креста. Внутри было многолюдно. Хьюз посмотрел на часы, 8.30. Он отстоял очередь за кофе с пончиком и сел за маленький деревянный столик возле окна. Он пил кофе и смотрел, как солнце набирает силу. Затем съел пончик, макая его в остатки кофе. Почувствовал себя лучше. Он знал, что должен сделать.
Он подошел к конторке, попросил у одной из девушек карандаш и бумагу и вернулся за столик. Начал письмо Ник.
Это письмо может показаться неожиданным, не хочу, чтобы ты беспокоилась, но я должен тебе кое-что рассказать. Война превратила мир в странное место, и я изменился вместе с ним. Поэтому я хочу, чтобы ты знала: что бы ни случилось, я люблю тебя. Я любил тебя, когда мы впервые танцевали и ты дразнила меня, говоря, что у меня обе ноги — левые. Я любил тебя, когда делал предложение, а ты отвернула от меня свое лицо. Я любил тебя в день нашей свадьбы, когда нашел тебя, прячущуюся наверху, точно несчастный ребенок. И больше всего на свете я люблю саму мысль о тебе, когда я скитаюсь по этому чертову океану, надеясь, молясь о возвращении домой.
Я уже не тот человек, что уезжал год назад. Случилось то, чем я не могу гордиться, что я хотел бы выкинуть из своей жизни. Но я хочу вернуться порядочным человеком, по крайней мере, не хуже того, что покидал тебя. Я больше не хочу притворяться, что я все тот же или что ты прежняя, что мы — прежние. Я хочу быть честен с тобой.
Но, если я сумею пройти через это, обещаю, я сделаю все, что в моей власти, чтобы наша жизнь была счастливой, и постараюсь стать тем, кто тебе нужен.
Я люблю тебя, Никки.
Хьюз сложил бумагу втрое и убрал в нагрудный карман. Вернул карандаш и взял еще кофе у девушки. Зимнее солнце теперь отливало бледным серебром. Написав письмо, он почувствовал себя легче, но мысли его снова и снова возвращались к Еве. Он покинул ее без единого слова. Он вспоминал тот момент вечером накануне, когда внезапно понял, что знает ее. Хьюз потер глаза. Нужно вернуться и объяснить ей, что это ошибка. Они слишком много выпили, увлеклись. Им было одиноко, и лишь одиночество свело их. Он не сможет стать тем, кем хочет, если не сделает этого. Но его это ужасало, пугала перспектива посмотреть ей в глаза и заявить, что все это ничего не значило.
Он поднялся, вышел из столовой и двинулся мимо магазинов. Одни витрины стояли заколоченными, другие с надеждой заманивали публику, давно потерявшую интерес к покупкам. Хьюз зашел в какой-то магазинчик и выбрал пару ярко-красных перчаток из телячьей кожи для Ник. Отошлет ей, но не с этим письмом. Может, позже, ко дню рождения.
Хьюз понял, что находится у Гайд-парка, голые ветви чернели на фоне неба. Он сел на скамейку и принялся наблюдать за людьми. У дерева стояла парочка: солдат, прислонившись спиной к стволу, прижимал к себе девушку. Хьюз вспомнил, что сегодня канун Нового года. Еще надо позаботиться о ночлеге в Красном Кресте. Займется этим после того, как повидается с Евой. Этот разговор больше нельзя откладывать. Он поднялся и торопливо направился в «Кларидж».
Звонить в номер снизу он не стал. На сей раз у лифта он не мешкал, быстро вошел и нетерпеливо ждал, пока лифтер тянул цепь. Пусть все закончится как можно скорее.
Постучал в дверь номера 201. Ева открыла и застыла в проеме. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, затем она посторонилась, впуская его.
— Не знала, вернешься ли ты, — сказала она.
Это было не обвинение, просто констатация факта, и Хьюз понял, что для него не важны ни письмо, ни война, ни попытки стать лучше. Важно было лишь то, что он чувствовал рядом с ней.
— Я тоже не знал. Но я здесь.
— Да. — Ева обняла его. — Ты здесь.
Когда совсем стемнело и объявились «Фау-2», чтобы устроить праздничные фейерверки, Хьюз высвободился из объятий спящей Евы и выбрался из постели. В темноте он отыскал стул, на спинке которого висел китель, сунул руку в нагрудный карман. Вытащил письмо, погладил бумагу, точно это прикосновение могло что-то подсказать. Затем прошел в ванную и включил свет. Еще раз перечитал письмо к Ник, разорвал его и спустил в унитаз. Он смотрел, как белые клочки исчезают, утягиваемые водоворотом. Выключил свет и вернулся в постель.
1959: июльII
После звонка Ник и ее рассказа про мертвую девушку и смятение в Тайгер-хаусе Хьюз не мог думать ни о чем другом. Снова и снова он прокручивал ситуацию в голове — и по дороге к Вудс-Хоул, и позже, когда пил кофе в призрачном освещении верхней палубы. Он едва поспел на последний рейс, паром «Королева Острова» отчалил ровно в тот миг, когда солнце скрылось из виду и океан с небесами начали быстро погружаться в сумеречную ирреальность.
Ник велела сделать так, чтобы Эйвери немедля явился на Восточное побережье и помог Эду и Хелене. Но Хьюз не желал, чтобы тот приезжал. Он надеялся убедить Эйвери вызвать жену и сына к себе. Но Эйвери, как обычно, нес околесицу, и толку от него было мало.
— Это закаляет характер, — заявил он, выслушав рассказ Хьюза о найденном теле.
— Сомневаюсь, что такое может закалить характер, — возразил Хьюз. — Мне кажется, ты не понимаешь. Хелена очень расстроена, и мы считаем, что будет лучше, если они вернутся к тебе.
— Думаешь, будто знаешь, что лучше для моей семьи?
— Я этого не говорил. — Хьюзу хотелось треснуть трубкой о стол. Он с трудом сохранил самообладание. — Но ты далеко и, возможно, недостаточно хорошо понимаешь ситуацию.
— Что ты хочешь сказать? Что я не забочусь о своей семье? Я далеко, как ты выразился, потому что я тружусь ради моей семьи. Все, что я делаю, я делаю ради Хелены и сына, чтобы они познали жизнь, не скованную унижением, условностями и рабством. Разумеется, я не рассчитываю, что ты это поймешь.
— О господи, Эйвери, не будь ты таким дураком. Ник волнуется. Если ты не хочешь, чтобы они возвращались в Лос-Анджелес, то приезжай сам на Остров, хотя бы на неделю, если не можешь уехать на более долгий срок.