– Краснохвостый ястреб, – говорит он. – По крайней мере, если верить интернету.
– Какой огромный… Бьюсь об заклад, он мог бы поднять маленькую собаку.
Эйдан кивает. Я касаюсь пальцами экрана, увеличивая картинку.
– Только взгляни на него, – говорю. – Облетает свои владения. Высматривает добычу. Какой красивый…
Между нами витает некая глубинная истина, которую ни один из нас не может выразить словами.
– Прошу прощения. – Боб, муж миссис Купер, стоит у стола с бумажным стаканчиком в руке.
Я извиняюсь и наливаю ему горячего какао. Эйдан убирает телефон.
Бегуны сменяются идущими. Трое постояльцев дома престарелых пересекают финишную черту вместе, держась за руки. Мы выжидаем еще несколько секунд, пока судья Бирн не объявляет, что больше участников нет. Раздаются последние поздравления, затем люди постепенно расходятся.
Я собираю брошенные бумажные стаканчики, вытираю со стола брызги какао. Эйдан идет за мной в ресторан, помогает занести диспенсер и складной столик. На сей раз я не отказываюсь. Надоело делать вид, что мне не нужна его помощь.
Как только диспенсер вымыт дочиста, а стол убран в подсобку, Эйдан подыскивает слова.
– Спасибо, что позволила составить тебе компанию. Было очень… В общем, мне понравилось.
– Это я должна тебя благодарить. – Мне становится тепло и легко, словно тайна, которую слишком долго скрывали, наконец вырвалась на волю. – О лучшем помощнике и мечтать нельзя.
Эйдан улыбается и говорит, что ему надо найти дочь.
– Конечно. – Я отпускаю его взмахом руки, как будто меня вовсе не пугает перспектива его отсутствия.
Затем закрываю ресторан и направляюсь к «Цивику». Бросив куртку на заднее сиденье, поднимаю взгляд и настороженно замираю. Ключи от машины впиваются в ладонь. Под мышками выступает пот.
С другой стороны через окно пассажирской дверцы виден силуэт. Кто-то прислонился к машине. Хотя я никого не заметила и не слышала, когда несколько секунд назад шла по парковке.
– Извини. Я снова тебя напугал?
У меня гора падает с плеч.
– Нет. Это ты прости… Не узнала.
Эйдан вытаскивает из кармана телефон и слегка помахивает им.
– Я хотел дать тебе свой номер. На случай, если что-нибудь понадобится. Чтобы ты могла написать. Позвонить.
С аккуратностью хирурга, вскрывающего грудную полость, я выуживаю из заднего кармана джинсов свой мобильник. Эйдан ждет, пока я разблокирую экран, открою список контактов, затем диктует последовательность цифр.
– Готово, – говорит он, когда я заканчиваю печатать. Уже собираясь уйти, медлит и смотрит на «Цивик». – Не пойми меня превратно, но, похоже, твоя машина старше тебя?
В его глазах пляшут искорки, губы изогнуты в улыбке. Он не издевается. Просто дразнит.
– Почти угадал. Раньше она принадлежала отцу. Ты еще не слышал скрип приводного ремня. А про коробку передач лучше промолчу.
– Настолько плохо?
– Ужасно. Механика.
Эйдан сочувственно морщит нос.
– Хотя в целом она ничего. – Я хлопаю по крыше «Цивика». – Просто многое повидала.
Он кивает. Я смотрю на экран телефона, где по-прежнему высвечивается его номер, и нажимаю «Новый контакт». К тому времени, когда сохраняю имя, Эйдан уже исчез.
Я сую телефон в передний карман джинсов. Всю дорогу домой экран хранит тепло.
Глава 21Женщина в доме
В субботу утром, на следующий день после начала месячных, кончиком ноги ты отталкиваешь окровавленные трусы в угол ванной. Он вручает тебе новые. Ты подкладываешь туалетную бумагу – за неимением лучших вариантов. Мгновение он наблюдает за тобой, затем отводит глаза.
Во время завтрака Сесилия отрывается от яичницы-болтуньи, чтобы спросить отца, сегодня ли мероприятие.
– Ты про забег?
– Да.
– Да.
Девочка стонет.
– Будет здорово, – говорит он. – Это не затянется надолго.
После завтрака он отводит тебя обратно в комнату. Не вдается в подробности. Ты не спрашиваешь. Дождавшись, когда он уйдет, сворачиваешься в клубок. Боль в животе немного притупилась, но не исчезла, по-прежнему сгибая тебя пополам.
Через несколько часов входная дверь открывается, хлопает и тут же вновь открывается.
– Сесилия!
Раздраженный окрик отца. Наверное, девочка влетела в дом на секунду раньше и захлопнула дверь у него перед носом. Ты усмехаешься. Дочь открыто злится, да так, что искры летят.
Яростный топот по лестнице. Вновь громкий удар дверью, на сей раз ближе. Комната Сесилии. Его шаги – тяжелые, целенаправленные, быстрые, но не слишком стремительные.
– Сесилия!
Стук в дверь. Приглушенный голос велит ему уйти. Молчание, вздох. Он идет обратно по коридору и спускается по лестнице.
Его дочь. В этот момент ты ее обожаешь.
Позже днем ты слышишь, как он возится на кухне. Затем приходит и снимает с тебя наручники. Они с Сесилией ужинают молча, не поднимая глаз от тарелок с макаронами и сыром. В середине трапезы он предпринимает новую попытку.
– Я помогал подруге, вот и все.
Она продолжает жевать.
– Сесилия, я с тобой разговариваю.
Девочка смотрит на него, сузив глаза.
– Ты меня бросил. Я не хотела идти, но ты меня туда потащил. А потом из-за тебя пришлось остаться на все утро. Ты совсем обо мне забыл.
Видимо, речь о забеге, который он упомянул за завтраком, пообещав, что тот не затянется надолго. Сесилия тыкает вилкой в содержимое тарелки. Тебе знакомо это выражение лица – опущенные глаза, сжатые челюсти, нахмуренные брови. Она сдерживает слезы. Тебе хочется притянуть ее к себе, крепко обнять. Покачать по-матерински.
– Ты в курсе, какой зануда этот хренов судья? – спрашивает она.
Он велит ей следить за языком. Девочка не реагирует на замечание, не извиняется, а отодвигает тарелку и встает. Отец делает попытку схватить ее за руку, но Сесилия отталкивает его и уносится наверх. Затаив дыхание, ты наблюдаешь за сценой. Ждешь, что он вот-вот взорвется. Побежит за ней. Притащит ее на кухню за волосы, если придется. Напомнит, кто главный.
Но он не двигается с места. Проводив дочь взглядом, несколько секунд смотрит на ее пустой стул. Затем достает из кармана телефон, разблокирует экран, проверяет и убирает обратно. Вздох. Нетерпеливое покачивание ногой вверх-вниз. Очевидно, сообщение, которого он ждет, еще не пришло.
После ужина он отводит тебя в комнату. Через несколько часов, как только дочь уснет и в доме станет тихо, он вернется. А пока ему нужно, чтобы ты сидела там, где не сможешь доставить неприятностей, прикованная наручниками к батарее.
Ты, как всегда, идешь впереди. Он предпочитает тебя видеть. Отворив дверь в комнату, подталкивает тебя внутрь.
Нога приземляется на что-то мягкое. В темноте трудно сказать, на что именно, однако ты точно не хочешь, чтобы он заметил.
– Откуда этот звук?
Ты наклоняешь голову набок, словно пытаясь определить источник шума. Дешевый трюк, но ничего лучше на ум не приходит. Он останавливается, слушает. Ты подталкиваешь мягкий предмет ногой в сторону кровати, молясь, как бы не промахнуться.
– Ничего не слышу, – говорит он.
– Наверное, птица или что-то вроде. Извини.
Он со вздохом толкает тебя дальше в комнату, закрывает дверь. Когда включается свет, предмета нигде не видно.
Ты ждешь окончания вечера. Иногда после ужина слышно, как они с Сесилией болтают внизу. Сегодня все тихо.
Ты щуришься, заглядывая под кровать, но ничего не видно. Даже очертаний того, что ты туда запрятала.
По трубам течет вода, шумит унитаз. Наверное, Сесилия чистит зубы, готовясь ко сну. Наконец дверь ее спальни закрывается – в последний на сегодня раз.
В мире воцаряется тишина. Скрип дверной ручки. Он затворяет дверь. Делает с тобой то, что должен с кем-то делать, так или иначе.
Затем обычная процедура: ты ложишься возле кровати, устраиваясь на ночь. Он хватает твою руку, приковывает наручниками к каркасу. Дергает пару раз и уходит.
Ты ждешь, пока он ляжет спать. Шаги в коридоре, щелчок двери. Выжидаешь еще немного. Только удостоверившись в относительной безопасности, шаришь ногой под кроватью.
Ничего. Ты крутишь головой, щуришься. Вот бы фонарик… Вот бы не быть прикованной к кровати… Ты меняешь положение, поворачивая бедра так и этак. Напрягаешь мышцы плеча. Тело, изогнутое под неестественным углом, болит и тянет. Наконец ты нащупываешь…
Подталкиваешь предмет к себе пяткой. Передвигаешь пальцами ног. Работаешь молча, делая перерывы, прислушиваясь к звукам из его спальни. В доме тихо. И вот штуковина у тебя в руке.
Пальцы ощупывают целлофановую обертку. Ты ждешь, пока глаза еще немного привыкнут к темноте, уповая на бледные проблески лунного света по периметру темных штор. Напрягаешь зрение. Что-то ярко-зеленое и синее, геометрический узор. Что-то податливое, мягкое, слегка упругое. Очертания логотипа, который раньше ты видела каждый месяц.
Гигиенические прокладки. Три, четыре штуки, стянутые резинкой.
Внизу стопки лист бумаги. К счастью, она писала большими округлыми буквами, фиолетовым маркером. Слово за словом ты расшифровываешь: «Надеюсь, это поможет. Дай знать, если понадобятся еще. Сесилия».
Она услышала. Она слушала. Сегодня вечером после ужина, в раздражении выйдя из-за стола, девочка пошла и взяла несколько штук из личных запасов. Написала записку и сунула сверток под дверь. Отец наверняка велел дочери держаться подальше от твоей комнаты, но ей все равно. Она знает, что он еще не ездил в магазин. Знает, что тебе нужна помощь. Она решила помочь. Предпочла тебя ему.
Ты не станешь их использовать. Нельзя. Иначе он заметит – и потребует отчета. Ты будешь подкладывать туалетную бумагу до тех пор, пока он не сдастся – если сдастся – и не купит самую дешевую коробку тампонов.
Ты прижимаешь прокладки к сердцу, грудная клетка ходит вверх-вниз. Кому-то не все равно. Кто-то услышал твою просьбу и нарушил правила, чтобы ее выполнить. Ты наслаждаешься этим чувством – первой настоящей добротой за пять лет.