Она подтягивает ноги к груди, обхватывает голени руками.
– Ты не знаешь, о чем просишь.
Ты не намерена делиться своими теориями о том, что происходит ночью. Вдруг ты ошиблась? Ты знаешь, что ничего не знаешь.
– Мне тоже нравилось проводить время с родителями. Когда я была в твоем возрасте.
Ты стараешься говорить по возможности мягче. У тебя першит в горле. Нужно вырваться из этого дома. Оторвать ее, словно ракушку от камня. Вытряхнуть, как устрицу: один щелчок – и раковина открыта, узы порваны.
– Я тоже любила своих родителей. И все еще люблю. Но нет ничего страшного в том, чтобы побыть одной. Оставить его. Совсем ненадолго.
Сесилия смотрит на тебя. Ее щеки раскраснелись, глаза потемнели от ярости. Папина дочка.
– Ты не понимаешь. Ты ничего не понимаешь. – Ей нелегко грубить тебе. Она беспокойно скручивает пальцы, костяшки побелели, кожа красная. – Ты понятия не имеешь, каково это. – Она поднимает глаза к потолку, сдерживая слезы, и твое сердце разлетается на миллион осколков. – Никто не понимает. – Голос Сесилии дрожит, как терпящий крушение самолет.
– Слушай. – Ты должна сказать это. Рискнуть. – Я все знаю.
Знаю, что он делает с тобой.
В ее взгляде непонимание.
– Что?
Девочку не так-то легко обмануть. Она умная и преданная. Она просто хочет любить и быть любимой. А ты загнала ее в угол. Заставляешь выбирать, и она ненавидит тебя за это. Ты ее не винишь.
Каждой клеточкой ты тянешься к внешнему миру, и в то же время – обратно к ней.
Ты не можешь этого сделать. Как бы ни хотела, не можешь уйти без девочки.
Реши за нее.
– Ладно. – Ты встаешь и тянешь Сесилию за руку. – Пойдем.
Ты пытаешься придать своему голосу вескость. Стараешься не сжимать слишком сильно, не выкручивать ей плечо. Ты не хочешь причинить боль. Ни сейчас, ни когда-либо.
Отчасти это тебе удается. Сесилия вынуждена встать с дивана. Однако она сопротивляется, тянет в противоположную сторону.
– Что ты делаешь?
В тоне больше возмущения, чем паники. Ты хватаешь ее за другую руку и удваиваешь усилия.
Ты сильнее, чем думала. Возможно, из-за питания. Возможно, у тебя наросли мышцы. Или ты устала быть хрупкой. Но, скорее всего, дело в бегущем по венам адреналине, в притяжении вечернего воздуха, в зове асфальта, по которому скоро поедешь.
Ты собираешься с силами и еще раз тянешь девочку за руки. Что-то идет не так, какой-то просчет – ее лодыжка с глухим стуком цепляется за журнальный столик. Сесилия одаривает тебя взглядом, исполненным такой обиды, что ты вынуждена отвести глаза. Ты сделала ей больно. Последнее, самое последнее, чего ты хотела в этой жизни и во всех последующих.
Прежде чем ты успеваешь извиниться, дом оглашается первобытным криком раненого животного. Словно твои собственные гнев и боль, накопленные за пять лет, перетекают от тебя к ней, как электрический ток. Она кричит, кричит и кричит, широко раскрыв рот, зажмурив глаза. Громче, дольше и яростней, чем кто-либо на твоей памяти. Ты хочешь, чтобы она прекратила, и все-таки ты еще здесь, рядом с ней. Кажется, что у нее вот-вот закончится воздух, но девочка обретает второе дыхание, и крик возобновляется с новой силой. Он пугает тебя и в то же время подспудно дарит облегчение. Сесилия кричит за вас обеих.
Глава 34Эмили
Мы стоим бок о бок. Сперва я замечаю только отсутствие его пальцев в моих волосах, его тепла рядом. Моя грудь все еще тяжело вздымается. Пар от дыхания тает в морозном воздухе.
Реальность обрушивается на меня ледяным душем. Этот крик… Прямо как из слэшера, когда за отдернутой занавеской возникает темный силуэт с поблескивающим мясницким ножом.
Мы посреди пустой улицы. Что бы ни спровоцировало крик, его источник находится в радиусе пятисот футов, не больше.
– Что это было?
У меня дрожит голос. Эйдан повернулся в сторону своего дома, откуда, как я теперь понимаю, долетел крик. Его лицо напряжено. Похоже, он что-то обдумывает. Затем черты смягчаются.
– Кажется, это моя дочь.
Я озадаченно хмурюсь: и где тут хорошая новость?
– Ей снятся кошмары по ночам. Она спала, когда ты мне написала, помнишь?
Я приваливаюсь к «Хонде», ноги у меня как желе.
Ну разумеется. Его тринадцатилетняя дочь проснулась от плохого сновидения.
– Пойду проверю, как она.
Я готова рассмеяться от облегчения; сердце воспаряет, как гелиевый шарик.
– Конечно, – говорю я, посерьезнев. – Иди.
Затем отпираю машину и проскальзываю на водительское сиденье. Подождав, пока хлопнет дверца, Эйдан взмахивает рукой и бежит обратно к дому. Я наблюдаю в зеркало заднего вида, как его шаг переходит в полноценный бег. Отец на задании.
Я быстро сдаю назад и слышу глухой стук. С бьющимся в горле сердцем жму на тормоз. Что это было? Я ничего не видела. Возможно, белка?
Или человек?
Неужели я на кого-то наехала? Дороги здесь чертовски темные. Даже судья вечно жалуется, умоляя городской совет раскошелиться на дополнительные уличные фонари.
Борясь с тошнотой, я останавливаюсь и осматриваю передние колеса.
Меня накрывает новая волна облегчения. Это коробка из ресторана: Эйдан положил ее на крышу машины и в спешке забыл.
Я вновь трогаюсь с места. Хотя крик был из-за пустяка, у меня нет желания торчать на темной дороге в одиночестве. Я еду прямиком домой.
Глава 35Женщина в доме
Едва Сесилия поднимает крик, ты ее отпускаешь. Разжимаешь пальцы. Возвращаешь ей свободу. Умоляешь девочку остановиться, ш-ш-ш, но уже слишком поздно. Она кричит до тех пор, пока не влетает разъяренный отец – к нам движется размытое пятно.
В ту же секунду ты понимаешь, с ослепительной ясностью, что совершила самую большую ошибку за пять лет.
Он видит своего плачущего ребенка, свое ненаглядное дитя, единственную дочь, которая вдруг перестала кричать, и тебя, съежившуюся рядом, с воздетыми в напрасной мольбе руками.
Хлопает дверь. Один, два, три шага – и он встает между тобой и своим ребенком, хватает одной рукой твое запястье, другой – ее.
Сесилия пытается объяснить, слова наскакивают друг на друга. Всё в порядке, говорит она, все нормально, мне показалось, будто я что-то увидела, я испугалась и закричала, но ничего, я не пострадала, никто не пострадал, папа, Рейчел просто хотела помочь.
Девочка лжет интуитивно. В надежде спасти тебя.
Медленно выдохнув, он отпускает ваши руки. Его грудная клетка ходит вверх-вниз, вверх-вниз, дыхание постепенно замедляется.
Он выдавливает улыбку. Для видимости. Ты чувствуешь клокочущую в нем ярость. Ноздри раздуваются, глаза бегают.
– Ты в порядке? – спокойно спрашивает он голосом папы.
Сесилия кивает.
Он поворачивается к тебе, словно за ответом на тот же вопрос. Спектакль. Все ради нее.
Ты тоже киваешь.
Его внимание опять переключается на дочь.
– Почему бы тебе не пойти в свою комнату?
Девочка говорит «ладно» и убегает, не оглянувшись. Она сделала все, что могла.
Наверху закрывается дверь.
– Прости, – шепчешь ты. – Кажется, она что-то увидела, испугалась и…
– Заткнись.
– Мне очень жаль. Прости.
Он не слышит.
– Какого хрена?
Его руки хватают тебя, трясут. До него ты не понимала в полной мере концепцию разрушительной физической силы, превосходящей твою. Не превращалась в пустое место из-за кулаков другого человека. Никогда еще тебя не трясли за плечи так, что голова буквально моталась туда-сюда, грозя вывихнуть шею.
– Произошло недоразумение. Я только хотела…
– Я сказал, заткнись.
Он прижимает тебя к стене – бесшумный, опасный.
Если б ты могла, то убежала бы в свою спальню, как Сесилия. Исчезла бы из его жизни, чтобы он хоть на миг забыл о тебе. Увы! Комната принадлежит ему, мир принадлежит ему, и он хочет видеть тебя прямо здесь.
Пальцы впиваются в горло. Сдавливают все сильнее и сильнее, пока перед глазами не начинают плясать черные точки.
Он уже делал так раньше, однако в последний момент всегда отпускал. Не в этот раз…
Ты силишься вдохнуть и будто забыла как. Пробуешь снова и снова, но трахею сплющило и воздуху некуда пройти.
Ты издаешь тревожные звуки. Бульканье. Поскуливание. Звуки предсмертных мгновений.
Десять секунд. Однажды ты слышала в подкасте: у тебя есть десять секунд, перед тем как потеряешь сознание. Перед тем как душа навсегда ускользнет из тела, отрезав пути к спасению.
Ты не управляешь руками и ногами. Они двигаются сами по себе. В какой-то момент хватка слабеет, пусть и ненадолго. Воздух наконец-то пробивается через трахею. Ты глотаешь его, кашляешь, задыхаешься. Делаешь еще один вдох.
Возвращение к жизни целиком занимает твое внимание, на секунду ты забываешь о чужом присутствии.
Он напоминает о себе.
Ты оттолкнула его, только что. Сопротивлялась, совсем немного. И ему это не понравилось. Совсем не понравилось.
Он опять хватает тебя. Рука обвивается вокруг талии, ладонь зажимает рот и нос. Заглушает кашель. В очередной раз крадет воздух.
– Заткнись, – шипит он на ухо, нависая сзади всей массой. – Просто. Заткнись. На хрен.
Единственное, чего хочет этот мужчина, чего он когда-либо хотел, – чтобы ты замолчала. Перестала двигаться. Ему нужно, чтобы ты не шевелилась.
Четвертое правило выживания за пределами сарая…
Ты не знаешь.
В чем бы оно ни заключалось, ты только что его нарушила.
Тебе стоит огромных усилий отвести голову на пару дюймов влево. Ваши взгляды на секунду встречаются. Ему давным-давно следовало тебя убить. Сейчас он это понимает, и ты тоже. Со всей неоспоримой очевидностью. От тебя одни проблемы.
Его левая рука обвивается вокруг твоей шеи. Что-то давит на затылок – судя по всему, правая ладонь. Удушающий захват. Он держит тебя в удушающем захвате.
Ты не в состоянии двигаться. Едва способна думать.
Неизвестно, дышишь ли ты. Разум тебе не принадлежит. Есть только затуманенное зрение, слабеющие конечности и пульсация в ушах – шум крови, каждое сокращение сердца будто удар по струнам.