– Я и фильмы-то редко смотрю именно по этой причине, – продолжаешь ты. – Не люблю тратить два-три часа своего времени только на то, чтобы в итоге разочароваться. Или грустить.
Его пальцы стряхивают с руля невидимую соринку.
Длинные пальцы, сильные руки. Плохие новости.
– Заткнись, – говорит он.
«Или? Ты меня убьешь?»
Ты вновь таращишься в окно. Вы едете по незнакомому участку дороги, вокруг, насколько хватает глаз, только деревья и грязь.
И вдруг – олениха. Увидев животное издалека, он замедляется и ждет, пока олениха пересечет дорогу. Ответственный водитель. Недоставало еще разбиться или заглохнуть. Что он тогда сделает? Позвонит в Службу помощи на дороге? И как объяснит дрожащую от страха девушку на пассажирском сиденье и те штуковины – на заднем?
Ты провожаешь олениху взглядом. Она здесь не для того, чтобы тебя спасти. Позади нее черные птицы, не меньше десятка, клюют ствол дерева.
– Воронье, – говоришь ты.
Пикап минует птиц, которые обращают на вас свои глаза-бусинки, будто о чем-то задумавшись.
Он убирает ногу с педали. Машина тормозит. Он поворачивается к тебе и смотрит, в первый раз смотрит по-настоящему.
«Голубые глаза, – думаешь ты. – Какого черта у тебя голубые глаза? Как ты посмел это испохабить?»
– Что ты сказала?
Ты наклоняешь голову в сторону птиц.
– Так называют группу ворон. Как и людей, которые стремятся присвоить чужое.
Его кадык дергается вверх-вниз. Похоже, твои слова для него не пустой звук. Ты не знаешь, хорошо это или плохо. Можно ли извлечь из этого выгоду.
Еще ты не знаешь, что у него есть семья. Дочь и жена, у которой рецидив рака.
Не знаешь, что мужчина рядом с тобой почти ни во что не верит. Впервые с тех пор, как он начал убивать, ему трудно поверить в себя.
Он отворачивается к дороге. Сжимает руль – белые костяшки пальцев на черном полиуретане.
За пределами пикапа взлетает ворона.
Он вновь заводит двигатель. Нажимает на педаль, поворачивает направо. Тормозит. Затем делает разворот через дорогу, в другую сторону, и дает газу. От его маневров тебя кидает и раскачивает на сиденье.
Разворот.
Чертов разворот.
Ты понятия не имеешь, что это значит.
Одной рукой он шарит в бардачке, пока не находит бандану.
– Надень.
Ты не двигаешься.
– На глаза, – нетерпеливо говорит он. – Не вынуждай меня передумать.
Ты завязываешь бандану.
Он едет, едет и едет. Возможно, сорок минут, шестьдесят или двести. Ты слышишь его размеренное дыхание, изредка – вздохи. Пальцы барабанят по рулю. Педали скрипят под ногами.
Несколько рывков, затем бесконечная прямая. Машина сбавляет ход. Ты слышишь тормоза, скрип коробки передач. Двигатель стихает.
К затылку протягивается рука. Бандана соскальзывает. Ты хочешь оглядеться, но он хватает тебя за подбородок, и ты вынуждена смотреть на него.
– Дальше будем двигаться быстро. – Он вновь размахивает пистолетом у тебя перед лицом. – Мы выберемся отсюда и пойдем вместе.
Потом следуют правила.
– Если выкинешь что-нибудь, что угодно, мы вернемся к машине.
Он как будто ждет подтверждения, что до тебя дошло. Ты киваешь. Он выходит из пикапа, берет с заднего сиденья наручники и веревку, вытаскивает тебя с другой стороны.
– Не смотри вокруг, опусти голову.
Его рука с силой сжимается на твоем левом локте – наверняка останутся синяки.
Он уводит тебя от машины по длинной извилистой тропе. Ты украдкой оглядываешься. Уже учишься собирать крохи. Мельком выхватываешь дом и несколько сооружений на участке. Никаких соседей. Сад, прекрасный и ухоженный. Ты хочешь разглядеть все получше, но он идет к своей цели, взбирается на холм. Ведет тебя в сарай.
За вами закрывается дверь. Ты еще не знаешь, но именно тогда все и происходит. Твой мир принимает новую форму.
На данный момент сарай еще не подготовлен. На полу – инструменты, в углу – мешок с удобрениями. Складной стул и стол, стопка журналов – порно или оружие, трудно сказать. Вероятно, и то и другое.
Это его территория. Позже ты узнаешь, что он уже тогда рассматривал слабую, отдаленную, совершенно теоретическую возможность кого-то вроде тебя. Сделал звукоизоляцию. Положил резиновый коврик на пол, прошелся по стенам и заделал герметиком все до последней щели. Однако сарай еще не готов. Ты – не та, кого он собирался оставить. Ты – спонтанное решение, импульсивная покупка.
Он вернется на следующий день и закончит работу. Прибьет цепь к стене. Уберет свои вещи, расчистит пространство. Сделает его твоим. А пока он заводит тебе руки за спину и сковывает наручниками. Обвязывает веревку вокруг лодыжек, затягивает узел на дверной ручке.
– Мне нужно сходить в дом на минутку. Я тут один. Если закричишь, никто, кроме меня, не услышит, а я не обрадуюсь. Поверь.
Ты веришь.
Как только дверь за ним закрывается, ты предпринимаешь попытку. Выкручиваешь запястья, лодыжки, тянешься за инструментами. Но он знает, как надевать наручники. Умеет завязывать узлы. И убирать свои инструменты подальше от женщины, которую только что связал в садовом сарае.
Нужно верить, что тебя будут искать. Твое фото разлетится по соцсетям. Родители и Джули – при мысли о них у тебя перехватывает горло – будут расклеивать плакаты. Давать интервью, молиться о твоем благополучном возвращении.
Нужно верить, что это временно и однажды тебя найдут.
Но ты знаешь то, чего не знает он. То, что играет ему на руку. Любой из твоих знакомых скажет, что ты была сама не своя. Накануне исчезновения стала замкнутой. Засыпала на занятиях. Твоя успеваемость ухудшилась. Ты собрала вещи, уехала из города, который любила, от людей, которых знала.
Родится новая история. Пройдут дни, недели, месяцы. Люди станут говорить это вначале себе, а потом и друг другу: возможно, ты исчезла нарочно. Куда-то уехала и пропала с концами. Прыгнула с обрыва, утонула. Или начала жизнь где-то еще. Может быть, наконец освободилась от своих демонов.
Никто не ждет, что мертвые вернутся к жизни.
Рано или поздно люди перестанут искать. Показывать твое фото. Смирятся с твоим исчезновением. Перестанут рассказывать твою историю, и в конце концов ты останешься единственной, кто ее помнит.
Глава 42Женщина в доме
Лихорадка спадает. Тебя больше не тошнит. Он по-прежнему приносит еду, но уже не трясется над тобой. Его интерес гаснет.
Окружающий мир вновь обретает краски. Следы от ушиба на затылке сглаживаются. Раны постепенно заживают. Когда ты просыпаешься, на подушке нет запекшейся крови.
Однажды вечером он приходит с пустыми руками. Пора возвращаться вниз. Ужин на столе.
Ты встаешь. Под ногами бушующее море. Тебя укачивает, как на палубе. Он торопит: давай, давай. Ты опираешься одной рукой о стену. Хочешь сказать: «Не думаю, что готова. Я похудела. У меня ужасная слабость». Но он твердо знает, чего хочет. На ватных ногах ты спускаешься в гостиную.
Она здесь.
Сесилия.
Делает робкую попытку улыбнуться. Должно быть, задается вопросом, в каких вы с ней теперь отношениях. Подозревает, что втянула тебя в неприятности. Наверняка она тоже прекрасно помнит последние минуты перед тем, как в гостиную ворвался отец.
Что он ей сказал? Ты роешься в памяти, выстраивая хронологию событий. Он услышал ее крик. Решил, что дочь напугана или ранена. Хотел как можно скорее оказаться рядом. Поэтому встал между вами. Схватил ее и тебя. Дальнейшее она не видела. Но все же кое-что заметила, и ей необходимо во всем разобраться.
Он скрыл от нее свой гнев. Пытался. Даже если девочка что и почувствовала, очевидно, она уже привыкла – к его темпераменту, непредсказуемым вспышкам. А потом все стихло так же быстро, как началось. Просто нужно переждать, и он станет прежним. Отец, которого она хорошо знает, которому верит.
Сесилия тоже злилась на тебя. До того как он вломился. Теперь девочка пытается загладить вину: улыбка с другого конца стола, словно протянутая рука. Она слишком одинока, чтобы долго злиться.
Но ты не улыбаешься в ответ. Не в силах себя заставить.
Ты могла бы сбежать.
Эта мысль не оставляет тебя, пока ты совершаешь привычные движения. Ты могла бы уйти. Убежать, спастись. Твое тело становилось сильнее. А теперь это…
Ты убедила себя, что не можешь уйти без девочки, но Сесилия не позволила ее спасти. Она все испортила. И ты ее ненавидишь.
Волна неприязни застает тебя врасплох. Ненависть бушует внутри лесным пожаром. Она разгорается все сильнее, и ты боишься, как бы он не заметил. Он сидит рядом с тобой. Неужели не чувствует жар, исходящий от каждого сантиметра твоей кожи?
В голову приходят самые ужасные мысли. Немного странно ненавидеть девочку. В прошлой жизни ты всегда оправдывала женщин и девушек. Взяла себе за правило. Даже когда дело касалось отъявленных негодяек, ты не могла заставить себя присоединиться к травле. Сказать: «Вот гадина, вот мерзавка, вот шлюха драная». В этих словах было нечто грязное. Ты не хотела, чтобы они слетали с твоего языка.
Теперь перед тобой его дочь. Ты бы сбежала отсюда, если б не она. Вышла бы из дома. Завела пикап. Он услышал бы шум двигателя, но слишком поздно. Ты бы ехала и ехала, пока не нашла круглосуточный магазин, заправку, что угодно, место с камерами наблюдения и свидетелями…
За обеденным столом Сесилия тянется за солонкой. Та всего в паре дюймов слева от твоей руки, но ты не двигаешься. Она не смеет попросить. Есть показательная жестокость, а есть небольшие действия, недоказуемые, настолько несущественные, что, заостри она на этом внимание, выставила бы себя чокнутой. Мнительной. Зацикленной на своей персоне. Однако вы обе знаете, и тебе приятно заставлять ее чувствовать себя маленькой девочкой, приятно показывать, как сильно она тебя разочаровала, как мало для тебя значит.
Сесилия встает за солью, не поднимая глаз.
Ты смотришь в тарелку с супом. Отдавая себе отчет в том, что сейчас похожа на ее отца. Что некая часть тебя иногда получает удовольствие, причиняя боль другим.