За ужином ты слышишь звук. Он замечает первым, неизменно чуткий к своему окружению, его глаза и уши всегда начеку. Затем улавливаешь и ты, а потом Сесилия. Вы втроем озадаченно поворачиваете головы к задней двери, за которой что-то – кто-то – скулит и скребется.
Девочка указывает в направлении источника звука.
– Это снаружи.
– Наверное, собака, – говорит он.
Качнув головой, Сесилия встает. Двумя пальцами отодвигает штору.
– Сесилия, не…
Прежде чем он успевает приказать ей вернуться на место, девочка уже у двери, поворачивает ручку. На краткий миг есть только ты, он, открытая дверь и порыв холодного ветра между вами. Ты ловишь его взгляд. «Ой, перестань, – вертится у тебя на языке. – Ты серьезно думаешь, что я сбегу? Отсюда? Сейчас? У меня на затылке до сих пор толстый рубец. Я еще не забыла, что ты сделал со мной в прошлый раз».
Сесилия возвращается. Ты втягиваешь воздух. Рубашка девочки в крови. На вытянутых перед собой руках она держит дрожащую черную массу.
Ее отец отшатывается.
– Сесилия, какого х… – Тут он вспоминает, что не ругается – по крайней мере, на людях (ты не в счет) и уж точно не в присутствии ребенка. – Что ты делаешь?
Девочка приседает и осторожно кладет черный шерстяной клубок на кухонный пол. Это собака. Изувеченная собака с большой открытой раной на левой лапе, кровь хлещет на плитку.
У тебя пылает лицо. Немеют пальцы. Раньше ты любила собак. В детстве у тебя был пес – помесь ньюфа и бернского зенненхунда. Просто огромный. Гора любви и слюней.
Эта собака маленькая. Если б она могла держаться на лапах, то была бы около фута в высоту. Ты различаешь заостренные уши, вытянутую морду. Маленький терьер тяжело дышит, большие карие глаза мечутся по кухне.
– Сесилия, дверь.
Он вскакивает, чтобы закрыть. Его первоочередная задача – в любой ситуации – отгородить тебя от мира. Затем он становится на колени рядом с дочерью, склонившейся над собакой.
Девочка смотрит на него взглядом маленького ребенка. В округлившихся глазах безграничная вера в способность отца все исправить.
– Мы должны ей помочь, – говорит она.
Ты тоже подходишь с другой стороны кухонного стола. Он вскидывает бровь – мол, «дальше не двигайся».
Ты скрещиваешь руки на груди. Сесилия продолжает:
– Надо ей помочь. Наверное, ее сбили и бросили на обочине. – Электрическая вспышка у тебя в мозгу. Шоссе? Голос Сесилии дрожит: – Ну давай же. Наверное, она прошла несколько миль, чтобы добраться сюда. Мы должны что-то сделать.
Мили. Сколько? Пять? Десять? Тринадцать? Пешком? Или в беговом темпе?
Справа от тебя вздыхает отец, зажимая виски большим и средним пальцами.
– Я не уверен, что в наших силах что-то сделать.
Сесилия трясет головой.
– Мы можем ей помочь. Отвезти к ветеринару. У нее нет ошейника. – Снова дрожь в голосе: – Она никому не нужна. Нельзя оставлять беднягу в таком состоянии.
Он трет ладонью лицо. Собака все еще истекает кровью, часть которой попадает на подошвы его ботинок. Он отмоет их позже. У него наверняка хорошо получается стирать кровь с одежды, с кожи, с каждого миллиметра своего тела. А как иначе.
– Сесилия.
Он смотрит на собаку. Так все и начинается. С ему подобными. Ты слышала в детстве по телевизору и позже – в подкастах. Все начинается с малых лет, иногда в подростковом возрасте. Где-то между детством и взрослой жизнью. Ребенок держит бабочек в коробке без воздуха. Пропадают домашние питомцы. Белок находят мертвыми у подножия дерева. Вот как они практикуются. Пробуют воду, нащупывая глубину тьмы.
– Слишком поздно, – говорит он.
Девочка возражает, что еще не поздно, собака еще дышит. Но он не слушает. Он встает, кладет руку на пояс. Только теперь ты замечаешь пистолет в кобуре. Обычно он не носит его дома. Должно быть, новая мера предосторожности, на которую его толкнуло происшествие в гостиной.
Сесилия поднимает глаза.
– Что ты делаешь?
Тот же вопрос застрял у тебя в горле. Он ведь не думает сделать это? Перед тобой еще ладно. Но перед своим ребенком?
Его пальцы сжимаются на пистолете. Каждый мускул в твоем теле натянут как струна.
– Иногда это самое гуманное, – говорит он. – Собака мучается. Ничего не поделаешь.
Девочка кладет руки на животное, голыми ладонями зажимая рану. Крови море – под пальцами, на руках до самых локтей.
– Она до сих пор дышит, – говорит Сесилия. Словно в подтверждение, грудная клетка собаки поднимается. – Пожалуйста, папа. Пожалуйста.
По щеке катится слеза. Она тут же ее вытирает. Кровь в уголке глаза, кровь на подбородке.
Он снова вздыхает, держа руку на пистолете.
– Я хочу этого не больше, чем ты. Но так бывает, когда животное ранено. И хотя все выглядит иначе, это милосердный поступок. – Он становится на колени рядом с дочерью. – Давай я вынесу ее наружу.
Неужели это действительно произойдет? И ты позволишь? Будешь смотреть, как собаку – милую собаку с круглым животом, белыми зубами и крошечными лапками – застрелят?
Сесилия снова берет животное. Щенок взвизгивает, словно умоляя тебя вмешаться.
– Положи его, Сесилия, – говорит он тихо.
Тот же приглушенный голос, почти похожий на урчание, который ты слышала в день похищения.
Именно эта мысль подталкивает тебя к действию: возможно, происходящее – во многом – похоже на то, что он чувствовал, когда собирался убить тебя.
– Она еще дышит.
Резкий поворот головы в твою сторону и пристальный взгляд, мол, «как ты посмела открыть рот?». Ты пожимаешь плечами: «Что я такого сказала?» Он возится с кобурой.
Ты продолжаешь:
– Она еще жива.
Сесилия смотрит на тебя. Ваши взгляды встретились впервые с того вечера в гостиной. С тех пор, как ты пыталась ее спасти, а она ответила криком. У тебя перехватывает горло при виде девочки – непримиримой, испуганной и решительной. Противостоящей воле отца.
Из глубины живота поднимается стыд, густой и горячий. Ты забыла. Ослепленная ненавистью и презрением, забыла все, что знала о ней и ее отце. Шаги в коридоре по ночам. Железную хватку, в которой он держит дочь. Все, что он делает, все, что скрывает от нее.
И вот она сидит на кухонной плитке с окровавленной собакой на руках. Ей тринадцать. Милая и добрая, она хочет спасти животное. Ее мама умерла всего несколько месяцев назад, жизнь перевернулась с ног на голову, а девочка все еще стремится творить добро. Возможно, ей необходимо кого-то любить. Она одинока. Тебе это известно. Возможно, ей нужен компаньон. Который ответит взаимностью. Который не причинит вреда.
Ты делаешь шаг вперед, вклиниваясь между Сесилией и ее отцом. Ваши взгляды скрещиваются. «Не делай резких движений». Ты опускаешься, чтобы поближе рассмотреть рану. Выглядит паршиво. Переживет ли собака такую кровопотерю? Ты не уверена. Но попробовать стоит.
Что-то вспыхивает внутри. Ты отчаянно нуждаешься в возможности возрождения. В доказательстве того, что в этих стенах раненые могут вернуться к жизни.
Шестеренки в голове бешено вращаются, пытаясь обернуть ситуацию в его пользу.
– Ты мог бы ей помочь, – говоришь ты.
Он уставился на тебя. Думает, что ты ведешь себя вызывающе, безрассудно. Но у тебя есть план.
– Разве тебя не учили, что делать в таких ситуациях? – продолжаешь ты.
Он хмурится. Ты вот-вот лишишь его удовольствия. Слева оживляется Сесилия. Широко распахнув глаза, она смотрит на отца.
– Точно, папа. Когда ты служил в морской пехоте!
Он скептически закатывает глаза.
Как можно осторожнее ловишь его взгляд, затем наклоняешь голову в сторону дочери, переводишь глаза на собаку и снова на него. «Это твой шанс, – молча говоришь ты. – Помнишь ссоры за обеденным столом и яростный топот по лестнице? Твоя малышка растет, но ты все еще жаждешь выглядеть героем в ее глазах… Спаси собаку. Будь героем. Сделай это не ради нее. Не ради собаки. Ради себя».
Он наклоняется – неужели? – и свободной рукой открывает шкафчик под раковиной. Роется внутри, достает аптечку. Затем жестом просит Сесилию положить собаку обратно на пол и убирает руку с кобуры. Девочка опускает животное. Точными быстрыми движениями отец открывает аптечку и достает флакон с дезинфицирующим средством. Толкает твою ногу.
– Положи одну руку ей под челюсть. Другую на бедро. Следи, чтобы она не двигалась. – На секунду замешкавшись, ты делаешь, как велено. Он встряхивает флакон. – Следи, чтобы она меня не укусила.
«А хотелось бы», – думаешь ты, но держишь язык за зубами ради собаки, ради Сесилии, ради себя, ради вас троих. Его пальцы слегка дрожат, когда он брызгает на рану и, морщась, прикладывает компресс к разорванной плоти.
– Положи руку сюда.
Ты зажимаешь рану. Вы втроем ждете остановки кровотечения. Сесилия жестом предлагает помочь, но он велит ей держаться подальше.
Силой воли ты заставляешь собаку ожить под твоими ладонями, убеждаешь себя, что способна творить чудеса. Девочка наблюдает. Ты не позволишь собаке умереть у нее на глазах. Ты больше никогда ее не подведешь.
Кровотечение замедляется. Вы ждете еще немного. Когда кровь почти остановилась, отец накладывает повязку. Собака тяжело дышит. Ей больно, конечно, зато она жива. Жива.
Сесилия вызывается принести снизу старую подушку, чтобы сделать из нее лежанку. Отец велит девочке оставаться на месте – он сам сходит.
Вниз.
Куда он отнес тебя после леса. Где он держит инструменты. Судя по тому, как быстро он вскакивает на ноги, ему совсем не улыбается, чтобы дочь туда ходила.
Ты остаешься на кухне с его ребенком, вы вдвоем склоняетесь над собакой. Сесилия смотрит на тебя и кусает губу, будто хочет что-то сказать, но не знает как. Не успеваешь ты сформулировать собственные мысли, возвращается отец с неким подобием старой диванной подушки, которую кладет на пол в углу кухни. Сесилия вновь берет собаку и осторожно переносит на лежанку. Животное издает стон, затем долгий выдох и наконец затихает, положив морду между передними лапами.