И еще кое-что. В конце одного из путеводителей, «Секреты долины Гудзона», припрятан свернутый лист бумаги с нацарапанным списком. Имена. Адреса. Время. Места работы. Бумага плотная и желтая, чернила фиолетовые. Он писал на ней давно. Наверное, когда переехал сюда с женой и, возможно, с ребенком. Когда избрал этот город своим проектом, превратил его в свою игровую площадку. В пространство, где он будет жить вне подозрений, в мир, приспособленный для его нужд.
Он давным-давно наблюдает, изучает всё и вся. Обустраивая место, где ему все сойдет с рук.
Достигнув дна коробки, ты возвращаешь предметы в том же порядке, в каком нашла. Проверяешь и перепроверяешь.
Сверху доносится звук. Голос.
– Рейчел?
Черт! Не отец, так дочь… Ты замираешь. Девочка не знает, где ты. Что, если пойдет искать? Ты составляешь коробки обратно одну на другую. Вытираешь руки о джинсы. Оглядываешься вокруг, выискивая что-нибудь – оправдание, идею, что угодно.
Дверь наверху лестницы открывается. Через несколько секунд Сесилия внизу, рядом с тобой.
Чувствует ли она их, отцовские секреты, витающие в воздухе? Слышит ли женские голоса, шепчущие в темноте, умоляющие тебя, ее – всех, кто захочет слушать, – помнить о них?
– Привет, – говорит девочка, – я тебя искала.
«Ну вот и нашла», – хочешь сказать ты.
– Как насчет прогулки? – спрашивает она. – Я как раз собиралась выгулять собаку. Недалеко, только до реки и обратно.
Река. Очевидно, она имеет в виду Гудзон, если верить путеводителям и карте. Та же река, вдоль которой ты бегала в городе.
– О… Спасибо, – говоришь ты, – но я не могу. Я должна… э-э… сделать кое-какую работу. Наверху.
– Ладно, забудь. – Она замолкает и оглядывается. – Ты что-то искала?
Ты напрягаешь извилины.
– Да. Мне понадобились… батарейки, но я ни одной не нашла, поэтому решила посмотреть здесь. Неважно. Мне не к спеху. Не беспокойся.
Девочка прислоняется к садовому стулу.
– Знаешь, я тоже сюда прихожу.
– Правда?
– Ага. Ночью. Я просто… Мы храним тут кое-какие мамины вещи.
Молчи. Пускай выговорится. Ей нужно, чтобы кто-то выслушал.
– Глупо, – продолжает Сесилия. – Но я скучаю по ее запаху. По другим вещам тоже, хотя у нас есть фото и видео. А вот ее запах вспомнить труднее. Так что иногда я прихожу сюда, достаю один из ее старых свитеров и… сижу с ним немного. – Она смотрит на тебя. – Глупо, да?
– Вовсе нет. Ты просто скучаешь по ней.
О чем ты умалчиваешь: после того как ее отец тебя забрал, ты была не в состоянии дышать, думая о маме. Тебе пришлось вообще отбросить мысли о своей семье, потому что было слишком больно, а ты не могла позволить себе расклеиться.
– Папе лучше об этом не знать, – говорит Сесилия. – Он бы не понял. А если б понял, это причинило бы ему боль. Так что я прихожу сюда ночью, когда он спит.
– Ночью?
– Да, – отвечает Сесилия, потупившись. – Жду, пока он… пока все уснут. И тогда иду. Стараюсь вести себя тихо, но пару раз он меня слышал. Однажды спросил. Я сказала, что иду в ванную.
Слова льются из нее потоком, как будто копились уже давно.
– Я вынуждена красть ключ, – негромко говорит девочка – приходится затаить дыхание, чтобы услышать это. – Каждый раз. Хотя мне это не нравится. – Она качает головой. – Папа оставляет его на ночь в кармане куртки. Он не знает, что я знаю. Он ненавидит, когда трогают его вещи.
Прежде чем ты успеваешь открыть рот, она спрашивает:
– Как ты сюда попала?
Ты хватаешься за самую легкую ложь:
– Дверь была открыта. Наверное, он забыл запереть.
Ты на секунду задерживаешь дыхание. Что, если ложь слишком очевидна? Что, если девочка выведет тебя на чистую воду? Но Сесилия округляет глаза.
– Ого… Серьезно?
Ты киваешь с бесстрастным лицом.
– Наверное, отвлекся, – говорит она.
Ты собираешься сказать: «Да, точно, он занятой человек и не может помнить обо всем на свете», но Сесилия вновь подает голос. Ей охота выговориться, сбросить с плеч груз признаний. Есть вопросы более насущные, чем замки́ и то, помнит ли о них отец.
– Я вынуждена менять скотч, – говорит она. – На коробках. Каждый раз. Старый выбрасываю в школе, чтобы он не видел.
Ты хочешь уверить ее, что всё в порядке – ключ, клейкая лента, остальное. Хочешь расспросить подробнее о ключах и местах, где отец их прячет.
Но она еще не закончила.
– Я не хочу причинять ему боль.
– Своему отцу?
– Ага.
Ты размышляешь над ее словами. Девочка приходит сюда ночью, когда считает, что никто не слышит.
Шаги. В коридоре, ночью. Ты полагала, что это он. Делает ей больно. Это было бы логично… Ты верила, что он ломает все, к чему прикасается.
Ты ошиблась? Неужели все это время ты слышала девочку, навещавшую призрак матери в подвале?
– Вы с ним очень близки, да? Я хочу сказать, между вами двумя, похоже, сильная связь. Если ты понимаешь, о чем я.
Она кивает. По-прежнему не глядя на тебя.
– Да. Теперь нас только двое. Он не идеален, но и я тоже. Он так старается быть для меня всем, понимаешь?
Ты киваешь.
В этом что-то есть. Столь же осязаемое, как твой старый кашемировый свитер под пальцами, столь же неоспоримое и тяжелое, как пистолет в ладони.
Это больше, чем преданность, больше, чем чувство долга, которое дети испытывают по отношению к родителям.
Такая крепкая связь, что ты не смогла бы ее разорвать, даже если б захотела.
Глава 65Эмили
Он возвращается в ресторан. В четверг, как и прежде. Улыбается мне. Когда я отдаю обратно кредитную карту, его пальцы касаются моих. Но они холодные. Мертвые. Как будто никогда больше не будут держать меня, словно самое желанное, самое любимое существо в мире.
В пятницу вечером на ужин приходит судья. Он усаживается в баре на свое излюбленное место. Говорит, здесь более непринужденно. Можно смешаться с толпой. За столом, в полном одиночестве, ему неуютно.
У меня в голове созрел план. Тайный умысел под налетом благородства. Волнительное ощущение и немного опасное.
Эйдану сначала не понравится, но, если я правильно разыграю карты, он оценит.
– Нам нужно сделать что-нибудь еще.
Судья поднимает голову, словно только сейчас заметил мое присутствие.
– Для семьи Эйдана, – говорю я. – Они столько пережили… Не представляю, каково пришлось его дочери.
Глядя в пространство над моим плечом, судья обдумывает мои слова. Судья Бирн. Три десятилетия на посту. Каждые четыре года его имя вносится в избирательные бюллетени. Каждые четыре года его будущее в руках города. Ему важно не только чтобы люди его любили, но чтобы знали, что он тоже их любит.
– Ты права. Абсолютно права.
Хорошо. Пути назад нет. Мы это сделаем. Я это сделаю.
– На ее месте, – говорю судье, – я бы хотела устроить небольшую вечеринку. На рождественских каникулах ведь скучаешь по своим друзьям, так? – Краткий кивок. – Конечно, я бы никогда не призналась. Ох уж эти подростки…
Мы дружно закатываем глаза, как будто он помнит не хуже меня, что значит быть тринадцатилетней девочкой.
Эрик ставит перед судьей тарелку с грибным ризотто. Я наливаю ирландский кофе за счет заведения, и разговор возобновляется.
– Полагаю, проще всего устроить все у них дома.
Судья сомневается.
– Не будет ли это слишком навязчиво?
– Дом ваш, судья.
– Знаю, знаю. Но Эйдан его арендует. Не уверен, что я из таких домовладельцев.
Я облокачиваюсь на барную стойку. «Не подведите, судья».
– Мы могли бы организовать все на улице. Двор такой красивый. – Судья наклоняет голову. – Можем использовать обогреватели из внутреннего дворика ресторана. Повесить рождественские гирлянды. Я сделаю глинтвейн. Мы обо всем позаботимся. Будет красиво.
Он обдумывает предложение.
– Вы видели дом? У него такой грустный вид… Единственный на улице без гирлянд. Я никого не виню. Они переехали сюда не в самое лучшее время. Думаю, им нужна капелька помощи, чтобы они почувствовали себя как дома. Начали копить приятные воспоминания.
На этот раз судья улыбается. Он в деле.
– Хорошо. Идея неплохая. Поговорю с Эйданом, сообщу, что от него ничего не требуется.
– Отлично. – Я широко улыбаюсь. – Хотя ему, вероятно, это не понравится. Вы же знаете, какой он. Никогда не останется в стороне. Всегда и во всем должен помогать.
Судья усмехается, мол: «А то я не в курсе». Я добавляю ему ирландский кофе, и он поднимает чашку за нашего дорогого друга.
– Нужно успеть до Рождества, – говорю я, завинчивая крышку на бутылке «Джеймсона».
Судья кивает.
После его ухода я кладу руки на стойку, обдумывая случившееся. От нехватки воздуха у меня слегка кружится голова.
Эйдан.
Его дом, его очаг.
Мы будем там, вместе. И я достучусь до него. Попаду прямо в сердце.
Глава 66Женщина в доме
Ты всегда знала, что он за человек. Знала, что он сделал и когда. Но ты не видела их лиц. Не вызывала призраков этих женщин, не держала в руках остатки их жизней.
Ночью они являются к тебе. Те, что были после. Говорят: «Ты допустила, чтобы мы умерли. Ты должна была его остановить. О чем ты только думаешь? Почему не убежала? Почему не рассказываешь о нем миру?»
Ты отвечаешь, что тебе жаль. Что все не так просто. Пытаешься заставить их взглянуть на вещи с твоей точки зрения. «Вы же знаете, какой он. Я должна все делать правильно. Один неверный шаг – и тебе конец».
«То есть виноваты мы? Считаешь себя такой умной, а нас – идиотками, которые умерли?»
Ты пытаешься объяснить: «Я не это имела в виду. Я бы никогда так не сказала. Разве вы не знаете, что я на вашей стороне?»
Спустя некоторое время женщины перестают отвечать. Даже когда они уходят, ты не можешь уснуть.
С тобой все ясно. А вот Сесилия… Какое у нее оправдание? Почему она как в воду опущенная?