За ужином, когда тарелка пустеет, девочка поворачивается к отцу.
– Неужели нам никак не отвертеться?
Он вздыхает. Видимо, разговор уже не первый.
– Это знак вежливости, Сесилия. Иногда люди пытаются сделать для тебя что-то приятное, и с твоей стороны будет вежливо позволить им это.
– Но ведь сейчас рождественские каникулы, – не отступает она. – Может, они оставят нас в покое хотя бы во время каникул?
Он хмурится.
– Слушай. – Тоном папы. – Я весь день работал. Я устал и не хочу обсуждать все заново. Ты им нравишься. Я им нравлюсь. Они считают нас приятными людьми и решили организовать нам вечеринку. Я тоже не в восторге. Но так устроена жизнь.
Сесилия смотрит в сторону. Она знает – все вы знаете, – кто выиграл, но он все равно продолжает:
– Помнишь, как нам достался дом? Благодаря судье. Он подергал ради нас за кое-какие ниточки, потому что мы ему нравимся. Легче идти по жизни, если нравишься людям.
– Просто… Обязательно делать это прямо здесь? Во дворе? – бурчит дочь.
Отец пожимает плечами.
– Они так хотят. Давай им уступим.
Во дворе?
Ты не видишь здесь логики.
Этот человек подпускает людей так близко, в орбиту своих самых темных тайн?
Он что-то задумал. Иначе нашел бы выход. Мужчина, привыкший делать то, что хочет, по тем причинам, которые считает правильными.
Он что-то планирует.
Десятое правило выживания за пределами сарая: учись у него. Ты тоже можешь строить планы.
Ты не спишь очередную ночь. Заставляешь себя лежать на кровати, вжимаешься в матрас. Ноги гудят от напряжения, в груди щекочет от беспокойства. Ты делала упражнения, пока его не было. Икры устали, руки тоже. Но причина бессонницы не в теле, а в голове. Мысли крутятся и крутятся вхолостую, как стрелка сломанного компаса.
Вечеринка. Будет вечеринка. Люди, много людей. Прямо здесь. Во дворе.
Он будет контролировать всех и вся. Следить за тем, чтобы люди оставались там, где положено. Чтобы его план, каким бы он ни был, прошел как намечено.
Много глаз. Повсюду.
Твой мозг работает на пределе. Ты вертишь гипотезы так и этак, словно конструктор «Лего» в детстве. Складываешь и разъединяешь. Строишь, наблюдаешь, как все рушится, и начинаешь заново.
Она носит твое колье.
Эмили. Имя поднимается из глубины, перекрывая гул в ушах.
Это она. Наверняка. Цель вечеринки, причина, по которой он всех впускает. Он кружил вокруг нее, присматривался, как к банку, который задумал ограбить.
Женщины из коробок подают голос: «Ты знаешь, что нужно делать. Или ей ты тоже позволишь умереть?» Ты хочешь сказать им: «Пожалуйста, замолчите на секунду, дайте мне подумать». Но у тебя першит в горле, а пальцы горят огнем. Где-то есть женщина, она была в гостиной, ты ее видела, встречалась с ней; довольно милая, а даже если нет, она все равно должна жить. Она должна прожить как можно дольше.
Повернувшись на бок, ты накрываешь голову подушкой. Прижимаешь свободной рукой, пока едва не кончается воздух, пока не остается ничего, кроме пульсации крови в ушах и слабого ручейка кислорода в трахее. Открываешь рот и с молчаливым криком зарываешься в матрас.
Глава 67Номер восемь
Его жена умирала. Опять.
Как и я.
Когда врачи сообщили мне, я подумала только об одном месте.
Бухта у Гудзона, скрытая от остального мира зарослями деревьев. Известная лишь некоторым. Если ты про нее знал, считай, у тебя были ключи от рая.
Никто не обращал внимания на знак «Купаться запрещено». Это место идеально подходило для занятий дайвингом. Для песка, байдарок и кулеров с пивом.
Именно здесь я хотела провести оставшееся время, в купальнике и соломенной шляпе.
Он нашел меня однажды вечером.
Мое время тогда было занято мыслями о смерти и попытками смириться с неизбежным.
Я не ожидала, что найдется человек, который возьмет дело в свои руки.
Знаю, знаю. Мне все равно предстояло умереть раньше, чем большинству.
Тем не менее разница есть.
Целая жизнь беготни, попыток угодить другим – и вот мой последний шанс…
Только мое время. И он у меня его отнял.
Глава 68Женщина в доме
Ты не можешь ничего ей объяснить. Ничего рассказать. Просто надеешься, что она поймет.
– Не хочу, чтобы вечеринка проходила здесь, – заявляет Сесилия на следующий день, когда вы остаетесь вдвоем.
Ты ее не останавливаешь, говоря про себя: «Ты даже представить не можешь. Это будет нечто».
– Да и вообще не хочу, чтобы она проходила. Конечно, люди пытаются быть милыми, но… – Фраза повисает в воздухе.
– Понимаю, – говоришь ты. – Я тоже не люблю толпу.
Сесилия кивает.
– Нет, правда, я смоюсь обратно в комнату при первой возможности. Отдохнуть от всех, понимаешь?
Твоя очередь кивать.
«Понимаю, детка. Я помню, каково это, когда нужна пауза».
Ты спускаешься в подвал. Не ради фотографий – они высасывают из тебя жизнь, от которой и так мало что осталось.
Тебя интересует пистолет. Ты берешь его. Взвешиваешь в руке. Привыкаешь. Пробуешь вставить магазин. Неправильно. Пробуешь еще раз. Ты не делала этого раньше, но никто не должен об этом знать.
С пистолетом в руке ты ощущаешь прилив силы. Ты могла бы столько сделать… Подкрасться к нему ночью. Прицелиться и нажать на спусковой крючок. Сколько пуль потребуется? Одна, если попадешь в нужное место. Две, три, пять… Ты понятия не имеешь.
Нет, не сто́ит. Кровь на простынях. Мозги на подушке. Сесилия, спотыкаясь, бежит с другого конца коридора, сонная, испуганная. Зрелище, которое она никогда не забудет: тело отца и пистолет, все еще теплый, в твоей руке. А ты? Ты просто сядешь в тюрьму. Снова в неволю.
Лучшее, на что можно рассчитывать: он в тюремной робе, живой. Здание суда, цепи на запястьях и лодыжках. Заголовки газет кричат на весь мир о том, что он сделал. Не совсем то, чего ты хочешь. Но других вариантов нет, поэтому ты на него соглашаешься.
Здесь, в доме, в первый – и единственный – раз решение за тобой.
Ты хочешь найти способ существовать в мире после. Жизнь, в которой не нужно просыпаться каждую ночь от воспоминаний, что ты убила человека. Потому что его смерть будет преследовать тебя. Ты – не он. Ты никогда не станешь как он.
Жизнь дочери, выстроенная им на могилах, вращается вокруг него, но однажды он перестанет быть для нее центром мироздания. Мертвые восстанут и перевернут землю под ее ногами.
За ужином девочка счастлива. Относительно счастлива. Она провела бо́льшую часть дня за чтением. Научила Розу новому трюку. На данный момент набрала пять правильных ответов в «Джеопарди!». Возможно, сегодняшний вечер дарит ей надежду на то, что в жизни вновь появятся поводы для радости.
За ужином Сесилия поворачивается к тебе, в ней словно что-то меркнет. Вероятно, она стыдится собственной жизнерадостности.
«Всё в порядке, – хочешь сказать ты. – У тебя есть право на счастье. Ты всего лишь ребенок. И не сделала ничего плохого.
Ты заслуживаешь взрослеть, не думая ни о чем. Ты девочка. Скоро жизнь преподаст тебе урок насчет плохих парней.
Однажды ты узнаешь, что твой отец был одним из них».
Она начнет искать виноватого. Потому что ей будет больно, а когда тебе больно, становится легче, если есть на кого свалить. Если б ты знала об этом тогда в клубе, возможно, не уехала бы из города. Будь у тебя конкретный человек, с лицом и именем, вместо враждебного мира. Ты бы исцелилась и никогда не встретила ее отца. Твоя жизнь по-прежнему принадлежала бы тебе.
Она начнет искать виноватого, и, если это не он, значит, ты.
«Сесилия. Я так сожалею о том, что намерена сделать с тобой. С твоей жизнью.
Возможно, когда-нибудь ты поймешь.
Надеюсь, ты поймешь, что я сделала это ради тебя».
Ночью ты планируешь все как обычно. Быть Рейчел. Дождаться, пока он закончит. Делать то, что помогает тебе выжить.
Но когда он находит тебя в темноте, ты думаешь о женщинах внизу. О его дочери. О себе и таких, как ты.
Ты запрещала себе чувствовать. Знала, что это опасно. Что такого рода гнев изливается не по каплям, а только волной цунами.
Пристегивая наручники к каркасу кровати, он промахивается. Металл царапает кожу. Ты отдергиваешь запястье – инстинктивно, как любой человек, которому причинили боль. Он хватает тебя за руку, тоже инстинктивно: твое тело, его подвижные части должны быть там, где он хочет.
Мудрее было бы не сопротивляться. Он все равно наденет наручники, так какая разница? Но сегодня это важно. Сегодня ты встаешь на колени и дергаешь еще раз. Стряхиваешь с запястья его пальцы. Его рука мгновенно настигает тебя, хватает за локоть, плечо, любую часть тела, которая годится на роль точки опоры. Ты сопротивляешься. Ускользаешь из его досягаемости, встаешь, отмахиваешься от ладони. Тебя удивляются собственные движения, такие быстрые, точные. Мышечная память. Тело, выведенное из долгой спячки тайными тренировками.
Он бросается на тебя с обеими руками, и ты забываешь о страхе. Ты только сердишься.
Молчаливая борьба, безрассудная, отчаянная. Твоя рука упирается ему в грудь. Ты толкаешь – легко, он даже не покачнулся, неколебимый как скала. Ничтожное усилие, но такое важное для тебя.
Разумеется, он возвращает контроль. Он – это он, а ты – это ты. Он хватает тебя, выкручивает руку, вторую, давит всем весом, пока ты не падаешь на пол, как скукожившийся лист. Однако и он тяжело дышит, ты чувствуешь спиной его сердцебиение – быстрое, громкое, паническое. Ты смогла – ускользнула от него на несколько секунд, и он испугался.
Ты напугала этого человека. Заставила его пульс биться чаще.
– Какого хрена ты устроила? – яростно шепчет он сквозь стиснутые зубы.
Затем сильнее выкручивает тебе руки. Ты подчиняешься. Теперь можно. Необходимо.