Когда Ване было четыре года, он потерял отца, а когда ему наступило одиннадцать лет, он утратил и горячо любимую им и горячо любящую его мать.
Вскоре после этого ему, как человеку безо всяких средств, пришлось искать труда; и вот началось мыканье по различным местам. Но это обстоятельство ни капли не испортило характер Ивана; наоборот, он как-то умел своей скромностью, глубокой верой и любовью к Господу, облагораживать сердца всех тех людей, около которых он вращался и у которых он служил. Наконец один из его хозяев настолько обратил на него внимание, и так полюбил его, что хотел выдать за него замуж свою дочь и передать ему все свое дело. Но путь Ивана был уже предрешен. Он отпросился на богомолье и больше не возвращался на старый путь жизни. С котомкой на плечах отправился он на поклонение в Киево-Печерскую лавру; а по пути зашел в Борисовскую женскую пустынь, где у него была монахинею сестра. Здесь он встретился с очень мудрой и известной в то время в этой пустыни старицей, схимонахиней
Алипией, которая долго беседовала с молодым человеком, и затем сказала ему: «Зачем тебе идти в Киев, иди в Оптину к старцам».
Киево-Печерская лавра. Фото С. Камшилина
На следующей же день Иван отправился в Оптину и, само собою разумеется, к светильнику ее – старцу Амвросию. Говорят, что по пути к Оптиной он встретился с двумя монахинями Белевского монастыря, которые ехали туда же, и, как не знающий дороги, обратился к ним с просьбой объяснить ему: так ли он идет в Оптину? Монахини взяли его с собой, на козлы.
Приехав в Оптину, к старцу Амвросию, монахини сказали ему между прочим: «А мы, батюшка, привезли с собой еще брата Ивана». — Называя его в шутку братом, они имели в виду монашеские наклонности Ивана. Старец серьезно посмотрел на них и сказал: «Этот брат Иван пригодится и вам, и нам».
Таким образом великий старец предсказал все будущее молодого человека.
С тех пор Иван остался в Оптиной; затем сделался келейником Амвросия, и, говорят знающие его, что более высокого смирения, более поражающей, изумительной кротости, какие были у старца Иосифа, не видал никто, нигде из его современников.
Не распространяясь о его служении, о его молитвах, достаточно сказать, что о. Иосиф был точным отражением старца Амвросия и по жизни, и по учению, и отличался от последнего только внешнею формою отношения к людям.
В то время о. Амвросий был человек образованный, обладал самым всесторонним умственным развитием; по характеру был живой, общительный. Речь его была, помимо ее благодатной силы, увлекательна яркостью мысли, образностью выражения, легкостью, веселостью, в которой скрывалась глубокая мудрость, как житейская, так и духовная, – Иосиф был чрезвычайно сосредоточен, речь его была сдержанна и дышала только лишь одним святоотеческим учением.
Как монах, он не допускал никаких уступок и компромиссов. Никогда не был особенно ласков, хотя был снисходителен и мягок. С более близкими, преданными ему людьми, он был, пожалуй, даже строг и совершенно непреклонен. Конечно, этот метод помогал ему вырабатывать в руководимых им абсолютную преданность, покорность и смирение.
Старец Иосиф и Л.Н. Толстой
Насколько был мудр и силен таившеюся в нем духовной благодатью старец Иосиф, можно судить по тому, что он имел очень большое влияние на Л.Н. Толстого и в период увлечения последними своими измышлениями неоднократно заставлял задумываться его над своими сильными убедительными доводами.
Во время своих неоднократных путешествий в Оптину Л.Н. беседовал с о. Иосифом часами.
И насколько сильно было влияние этого человека на душу Толстого, можно судить по тому, что последняя перед своей роковой кончиной – которая будучи задрапирована как будто близкими ему людьми, но оказавшимися потом врагами этого запутавшегося искателя правды и закрыта искусственными складками завесы, отделившей большого человека от великого преддверия истины и скрывшей от мира ту, быть может, тяжелую трагедию души, которая, инстинктивно чувствуя последние моменты пребывания на Земле, тяготела к правде, – стремилась к старцу Иосифу.
Симон Ушаков. «Спас нерукотворный». 1677
А что у покойного Л .И. Толстого эти импульсы были, это не подлежит ни малейшему сомнению, за это свидетельствуют беспристрастные рассказы, искренно правдивого гостиника, о. Пахомия, и постоянно пребывающего у ворот скита с внешней их стороны, в течение почти 40 лет, убогого Зиновия.
И вот что повествуют эти два беспристрастных свидетеля:
О. Пахомий. «Л.Н. Толстой остановился в гостинице № 1, у о. Михаила. В то время старец Иосиф был так болен и настолько бессилен, что никого не принимал и почти все время лежал в постели. Толстой, как только приехал в гостиницу, тотчас же отправился к Иосифу. Хотя путь ему через святые ворота и монастырь был более близким, но – боялся ли он после своего отлучения входить в святые ворота, или просто по чему-либо другому, но только он пошел в обход, кругом монастырской стены, по той дороге, которая отделяет мою гостиницу от монастыря. Я совершенно случайно вышел за ворота и стою себе. Вдруг вижу: из-за угла выходит знакомая фигура графа. Идет средним шагом, довольно бодро. Как только он поравнялся со мной, он снял шапку и проговорил: «Здравствуй, брат». Я ему низко поклонился и ответил: «Здравия желаю, ваше сиятельство». Толстой немного было прошел мимо меня, потом вернулся и говорит: «Ты на меня не обиделся, что я тебя назвал братом ?» – Я ему говорю: «Никак нет, ваше сиятельство». – «То-то, а то ведь мы все братья, потому что у нас у всех только лишь один Отец. Поэтому я тебя и назвал братом».
С этими словами граф вошел в лес, по направлению к скиту.
О. Пахомий и Зиновий: «Не знаю, знал Л.Н. Толстой о том, что Иосиф не принимает, болен или нет. Но думаю, что узнал или от о. Михаила, или от кого-нибудь из других монахов, или, может быть, от богомольцев. Быстрыми шагами направлялся он к святым вратам скита, через которые должен был пройти в келью старца Иосифа. Подошел и почти у самых врат мгновенно остановился, как будто разрешая ка-кой-то тревожный, мучительный вопрос. Долго стоял; затем, понурив голову, медленно повернул направо и еще медленнее зашагал обратно. Пройдя пять-шесть шагов, остановился снова, задумался и снова, но уже с меньшей решимостью, вернулся к святым воротам. Но лишь только близко подошел к ним, опять как будто какая-то сила остановила его. Опять долгое размышление. Снова – неохотная поступь по направлению назад. На этот раз ушел еще дальше от скита и опять остановился. Опять тяжелое, более чем первый раз, продолжительное раздумье на этом месте. Опять поворот направо, опять, но с еще меньшей решимостью, направляется Л.Н. Толстой к скитской обители. Еще раз роковая остановка, нерешительная задумчивость, и на этот раз быстрый, энергичный поворот назад и быстрое, чуть не бегом, удаление от скита. И на этот раз навсегда».
– Не попустила Божья Сила великого грешника войти в нашу обитель!.. Серьезно, строго, с благоговейною вдумчивостью и, видимо, с верой, тяжело вздохнувши, закончил это, до боли сердца хватающее задушу, немудрое сказание, безногий, когда-то бывший николаевским солдатом, старый Зиновий; и, благоговейно взглянув на святые ворота скита, по обеим сторонам которых нарисованы во весь рост со строгими лицами первые основатели монашества, первые подвигоположники, пещерники с лопатами в руках, с кирками, как с орудиями своего служения Господу и с крестами, – снял с себя старый засаленный картуз, благоговейно осенился крестным знамением и добавил: «Не попустили, видно, святые угодники».
М. Нестеров. «Л. Н. Толстой на берегу пруда в Ясной Поляне». 1907
– Да! не попал бедняга на истинный путь православия, – вдумчиво и со слезами на глазах закончил это же повествование о. Пахомий, склонив свою седую голову на грудь: видно, так Господу угодно, а я долго скорбел, долго упрекал себя потом, что не догадался в то время пойти с ним. Я бы его довел, я бы добился до старца Иосифа, – но… видно Господь не попустил.
После отца Иосифа, скончавшегося 9 мая 1911 года видное место в старческой деятельности занял скитоначальник отец Варсонофий.
О. Варсонофий был в мире светским, широко образованным человеком. До поступления в монашество состоял на военной службе в чине полковника и нес обязанности старшего адъютанта при штабе Казанского военного округа. Еще не уходя из мира, в очень молодых годах, он пользовался советами и назиданиями о. Амвросия, а по поступлении в Оптино-Введенский монастырь в 1892 году сделался учеником скитоначальника Анатолия и помогал ему в качестве письмоводителя в переписке с его духовными чадами.
О. Варсонофий был человек высокой богословской начитанности.
По внешнему виду он очень напоминал одного из евангелистов.
Все его лицо носило на себе отражение великой думы, высокой воли, недюжинного ума, глубокого чувства и безгранично сильной веры.
Портрет преподобного Варсонофия (Плиханкова),старца Оптиной пустыни. 1913
Но что особенно поражало и приближало к нему – это его глаза. В них таился какой-то глубокий проникновенный свет. Стоило только раз попасть под взгляд о. Варсонофия, чтобы почувствовать на себе всю чистоту и боговдохновенность этого человека.
До вступления на путь старчества о. Вар-сонофий во время японской войны был командирован в Маньчжурию в качестве одного из госпитальных иеромонахов. Здесь о. Варсонофий снискал к себе общую любовь, и по возвращении в обитель он уже выступил на путь старчества, где, в особенности в последние семь-восемь лет, он нес на себе бремя старчества и иночества, отдавая всего себя на служение Господу Богу.
Старчествуя почти одновременно с о. Иосифом, о. Варсонофий отличался даром прозорливости, как и его великие сподвижники.
Последние годы о. Варсонофию пришлось пережить очень много тяжелых минут, как и всякому Божию избраннику, от клеветы, всевозможных хулений, оскорблений. Но, строго следуя законам духовной жизни, о. Варсонофий относился к этому чрезвычайно смиренно и переносил это как один из путей вящего очищения себя перед лицом Бога Живого.